– Ё-твоё… Без мышей хлеба не съешь…
Видишь, ты добрый. А я твоим мышам смерть придумал. Что за дела! В сарае, на веранде – тучи! Пешком туда-сюда под ручку шпацируют! На твоих харчах толще тебя стали!
– Я – толстый? Да я за этот месяц сбросил с десяток кило!
– В мышеловку бы мяса…
– Мяса не клади. Мсяо я и сам люблю. Мышам ещё мясо… Хлеба со столичанским маргусалином – обойдутся. Сначала дома поставь. Там одна бегает. Никак не доберусь до проклятой… Две пачки чаю слопала! Всухую! Без кипятка! Без варенья! Без сахара!
– Боишься, доберётся до твоих «двух косточек»[288 - Две косточки – денатурированный спирт.]?
Он неподдельно вздохнул:
– «Двум косточкам» пришла кончита… Нетути пока… А вот водярка… Водочка постоянно блистательно присутствует! Водочка у меня не задерживается открытая… Ставь сперва дома.
– Дома мышка с высшим образованием. На маргусалинчик не купится. В сарае публика проще, голодней. Табунами носится.
– Ну что ж, круши мои табуны. Большое, неподъёмное спасибо заработаешь!
– Э не-ет, дорогуша! – смеюсь. – Спасибом не отбояришься. Даже за большое спасибо я не работник… Да на твоих табунчиках я в миллионеры влечу! Свою операцию я назвал «Мышонком – по Глебову карману!» Такса прежняя. Рупь штука!
Вяло махнув рукой, Глеб прошёл в дом.
Сразу к серванту.
– Что это!? – в растерянности показал он на открытую дверцу. Лакированная дверца была изурочена, из неё торчал ключ. – Какой багдадский воровайка сюда лазил? Или медвежатник шутил?.. Чья работка?
– Чья… Кто ж кроме тебя станет ломать дверцу, когда в ней ключ?
Навспех перелистал он новгородскую книгу. Ни рубля!
Схватил с обеих сторон за корешок, затряс. Выпал лишь один затёрханный листок-обтрёпыш. С винными долгами дружков. Брали всё на выпивку.
Солдат: 1.30 +
Помидор: 1 + 2.30
Хлебоед: 15 + 2 – 7 – 10 + 5
Невинный: 2
Лохматый: 3 + 2
Гнутый: 10 + 3
Гитара: 1.10 +
Хитрый: 1.30
Хиленький: 2
Честное Слово Отдам: 2 + 2 + 3 + 2 + 1 + 2 + 1.10 + 2
Оборвань: 0.50 + 0.72 + 0.40
По коням![289 - По коням! – призыв выпить коньяку.]:10 + 30 + 15 + 25
Летуче пробежал Глеб листок. Выронил из пониклых пальцев, но поднимать не стал.
Не вспомнилось ли ему всё вчерашнее: и проводины, и история с деньгами? Чего же их искать?
Лицо его сбелело. Вымертвилось.
Кажется, его обдало обмороком.
– В одну ночь стать… нищаком и сиротой… – пробормотал, не убирая остановившихся глаз с изувеченной дверцы.
Он машинально вынул из-под газеты – застилала дно ящика – сберкнижку, машинально пихнул к себе в карман фуфайки.
– Может, тут нагрянет один хиленький – дверь наша ему тесна! – ты так и скажи: подался Глеб в город. Надо…
– Но ты и смену не достоял!
– А мне теперь всё равно…
– Хоть бы переоделся. Какой город в таком виде?
Он только в досаде вздохнул и вышел нетвёрдым шагом.
Вскоре действительно прибежал с завода один хиленький. Толще и выше шкафа! Его цветущий вид говорил: я здоров как бык, не знаю, как и быть.
Это был Здоровцев, человек несуразного, гулливеровского, покроя, с толстыми красными щеками и немыслимого аппетита.
На свадьбе у Митрофана и Лизы Здоровцев столько пил и ел, что взяло кота поперёк живота, и у него лопнул желудок, лопнул самым натуральным образом. Сделали Здоровцеву четыре операции. Всё заросло, и его дуршлаг стал крепче прежнего.
Здоровцев был готов гулять на новой свадьбе хоть у чёрта.
Но его предусмотрительно не звали уже.
Наша дверь Здоровцеву была и низка и узка.
Топчась у порожка, он не мог заставить себя нагнуться и боком вдавиться в комнату. Затарабанил в окно. Я открыл ему дверь, пригласил войти. Он отрицательно закачал головой-шаром, хрипло прогудел:
– Глебку подавай! Начальство спрашивает!
– Глеб ушёл в город.
– Вот так краковяк! – всплеснул руками Здоровцев. – Полное выпирато! Меня, понимаешь, втёр… У меня ажник зубы вспотели!..[290 - Ажник зубы вспотели – о сильном переживании.] Ввертел меня в тюремную кашу, «завязал уши бантиком», а сам и ах в кусты! Куча смеха!