Что посмеешь, то и пожнёшь

Эти два умирающих хуторка стояли рядом.

Конечно, не стена в стену жили и эти два одиноких человека, жили близко, и вот больница совсем свела.

Старик молил Зою Фёдоровну оставить его на время, поскольку ему беспременно надо возвращаться домой только вместе со старухой.

И Зоя Фёдоровна согласилась в один день выписать обоих, чем вовсе затёрла в тупик старуху.

Старухе казалось, что всё то пустые разговоры, так, от больничной скуки колоколит дед без пути, а тут, поворачивается, не в одних словах сила.

Вчера что вошло на ум…

В подтверждение своих слов, что на всё дляради неё согласен, выкрикнул, глянувши в окно и увидавши пушной первый снег: зарадушки тебя готов хоть на край света, а сначалки по первой снежурке для тебя похожу босиком.

Завертелась Нюрушка, как сорока на колу:

«Чем ушибся, тем и лечись! Мне-то на кой твои расколбасы?»

Как отговаривала – упрямый хоть колуном по голове бей. Разувшись, потоптался-таки под окном. Никто кроме Нюрушки не видел. Иначе Зоя Фёдоровна, оставившая его сверх всяких порядков, непременно выставила бы его из больницы за такой выбрык.

Всё обошлось.

Посторонний глаз не видел, а Нюрушка запечалилась пуще прежнего, будто окатило её холодной водой. Больной, он и есть больной! Выписываться, да куда? Эта смола прикипела, не отодрать.

«Едем сразу прямо ко мне на мои меда!.. Доколе?.. Я один… Ты одна… Как палка в поле… Доколе?»

Ехала в больницу одна, смято думала Нюрушка, а из больницы – с таким же болящим? Да что ж я за зайчиха? В поле пошла одна, зато вернулась сама-друга, напару…

«Да он тебе хоть нравится?» – наосторожку спросил Николай.

Мать замахала на него руками:

«Наплетёшь! В трёх мешках не унести… Ну кто мне зараз может нравиться? Шестой же десяток молочу! Жа-алко, Колюшок… Вроде не пьёт, вроде не курит, вроде, по разговорам, хозяиновитой. Всё какой гвоздок забьёт… Не матершшинник ещё… Славный норовом, весёлый, как игривой кот, хлёсткий покуда на ногу… В полном уму, расторопный… Не то что оторви да брось… Последние дни всё в одну точку стучал: это не докторица, это ты меня так скоро подняла. Возле тебя я не болею. Цвету! В каком кине такое услышишь? А, думаю, пускай. Абы на страх мышам в дому мужиком попахивало, всё и мне на душе смелей… Ума не дам…»

«Переезжала бы ко мне в район».

«Ни в район к тебе, ни на центральну усадьбу, в пять этажищей скворешник, не пойду. У вас, у молодых, свои игрушки, у стариков свои… Как оставишь гнездо, где увидал свет?»

Какое-то время мы оба молчали.

Разлукин ждуще посматривал на меня.

Ну что я мог сказать ему в ответ на вопрос, заданный ему его матерью, следует ли ей выходить за больничного знакомца? Судить-рядить со стороны всё равно, что советовать солнцу вставать ему или подождать. В свой час оно само подымется. И у стариков всё должно бежать так, как хотят только эти двое.

3

Как мог, путано и ломано, объяснил я свою точку.

Разлукин горячо улыбнулся на мои слова.

– Я тоже так думал. Так и ляпнул, как сами решите, так и поступайте. И лучше будет. По крайней мере, не на кого будет валить в случае чего. Обыкновенная житейская история, да выворотила сколько нерешённых проблем. Неперспективные деревни… Неперспективные старики… На неперспективные деревни махнули, как на безнадёжных, неперспективных стариков, а эти неперспективные старики ещё такое затевают, ещё такое живёт в их душах, они ещё такое могут!.. Обычай уже оттёр их в разряд ушедших, бесперспективных, так зато они нам говорят: не спешите, рано отстёгиваете нас от жизни. И действительно, рано. Ведь смотрите, мать всё колеблется, как девочка, не даёт твёрдого ответа. Старик ей ультиматум. Знает, на что бить, вымогатель, на то, что ей его жалко. Говорит: если пойдёшь к себе на хутор одна, я увяжусь за тобой босиком по снегу. Нужен – неправда, сжалишься. А не нужен я тебе – так я и себе не нужон! Мне без тебя не жить. Мать сокрушается: «Как идти за такого? Он, раскати поле, в уме повредился». – «Из-за любви к тебе», – смеюсь… Бедная не знает, что и делать. Наверняка пожалеет. Вижу по ней, сольются в одну душу. А мы, увы, как смотрим на стариков? Нажил человек пенсию, вшатнулся в старость – всё! Жизнь проскочила! Ты неперспективный теперь жилец. Однако на поверку получается ой как не по-нашенски, точно с неперспективными сёлами.

Сёла, как и людей, нельзя делить на перспективные и неперспективные. Тем не менее… Дело это уже несколько отстоялось, и какую страшную картину мы увидели. Интересно, какой болван пасьянс этот раскладывал: перспективное, неперспективное? Кто именно всё это перспективил? Почему эта деревня перспективная, а вон та неперспективная? По какому принципу им приваривался тот или этот ярлык? Я считаю, весь этот делёж сёл вели головотяпство, тупость и лень. Сельцо маленькое, надо дорогу к нему, надо водопровод, надо клубишко, надо медпункт, надо магазинчик… Проще столкать мелкие деревеньки-хутора в одну кучу! Всё будет в одном кулаке! Оно-то, правда, всё в одном кулаке. Да не этот ли кулачина так грохнул по городским полкам, что они враз окончательно опустели? Не этот ли кулачина взашей вытолкал в города миллионы крестьян?

Бухнули в колокола, не глянув в святцы.

А глянь в святцы – спроси народ! – экой катавасии не было б. Давайте разложим по полочкам конкретный пример. Вот два колхоза, Суховерхова и вашего брата Митрофана. Колхозы соревнуются. Суховерхов гоняется за всем экзотическим, звонким. Этому надо поскорей да позвончей отрапортовать. Какую новенькую игрушку завидит в газете ли, в журнале ли – дай-подай сей же мент и мне! Как щурёнок, падок на всё блёсткое. Прокукарекал кто-то где-то на совещании про городские дома в селе – давай лепить. Скулёмил, по словам матери, на весь колхоз три пятиэтажных куреня из блоков и хошь не хошь езжай. Подгонит машину – грузись добром… Это пустому человеку легко. Что на нём, то и всё с ним. Встал – всё его с ним и поднялось. Встало. А мы, говорит мать, хоть и не богатецкого замеса, а всё ж как встанешь, не всё твое на тебе. И курочка в серёжках, и кочеток в сапожках, и уточка-такалка, и гусь-чевошник, и поросеночек-подросток, и коровушка не с кошку, и овечка-баловница, и криволапая молчан собака, Мурка-пустомойка… Животов полный свой колхоз, на пятый этаж не взопрёшь. Вот в чём закавыка! Вот почему народ с великой неохотью шёл в те дома!

А Митрофан ваш не кинулся на пятиэтажки-недоскрёбы, не навалился крушить и мелкие глубынь сёла. Живут люди, есть чем жить – живите. И разве он не строит? Побольше Суховерхова и поумней. Создал из старинных плотников бригаду. Нужна хоромина – давай чертёж, всё на твой вкус, и через две недели принимай на баланс персональный выставочный домок. С резьбой, с картинным крылечком… Праздник на всю жизнь. От Митрофана ни одна душа не уехала. Напротив. Городские напрашиваются к нему в «Родину». Из суховерховских же недоскрёбов бегут кто куда, просятся в митрофановские пятистенки. Поближе к земле. Дошло даже до курьёза. Моя мать, как я узнал из её рассказа к случаю уже в больнице, наотрез отказалась забираться в «скворешник» и поклонилась Митрофану, умолила, чтоб родинские маги и волшебники сладили ей домец, пускай тесный – кошка ляжет, хвоста негде протянуть, – абы до дна добрать свой век на своём же хуторке. Представьте положение брата. Тогда меня ещё здесь не было, не могло быть и речи, что угодил он моей матери с какими-либо корыстными завитушками. Неслыханно! Одинокой старушке вывести дом в чужом, в соседнем колхозе. Он как бы бросал вызов Суховерхову. Вот-де ты запечатал людей на верхотуре, точно каторжанцев, не видят они у себя под окнами ни лучка, ни огурчика, а я рублю своим такие обычные, веками проверенные земные дома в усадьбах, и посмотрим, друже, чей век окажется дольше.

Скоро схлынула волна на конвейерные многоэтажики, заговорили о перспективности неперспективных сёл и рады, что ещё не все малые свели села. Глупо, ой как глупо запахивать их! Да отсеки у Волги малые речушки, ручейки-бормотуны, ключи – уцелеет от Волги лишь сухое её ложе мёртвое. А тут – убрать малые села! Да малые села держали и ещё до-олго будут держать продуктами город.

4

– Но вот, – продолжал Разлукин, – что дальше? Суховерхова-то возносили до небес за пятиэтажки и уклончиво помалкивают сейчас, когда они наполовину пусты, поскольку многие их жители в открытую подались в города, другие, не пожелав уйти с земли, перекинулись в соседние хозяйства, в человеческие дома. Суховерховский «Ветхарь» скатился в самые низы районных сводок.

А провидец Долгов за эти «смотровые» годы продвинулся вперёд. Сёла, зачисленные сверху в неперспективные, он не обидел, не сгубил там ни одного двора, напротив, понаставил новые. Больше того. В обречённой деревеньке вымахнул как назло крупный молочный комплекс, словно бы на деле доказывая, как следует относиться к малым сёлам. Пробил к ним водопровод. Вода прямо в доме! В асфальт вырядил дороги, построил школы, магазины… И какова себестоимость его подвига? Думаете, орденок поцепили? Два строгача! За нежелание ляпать суховерховские скворешники со всеми удобствами во дворе, за нежелание сносить кому-то вверху неугодные сёла.

Время рассудило, Митрофан вошёл в честь… Анекдотио! Выходит, выговор – первая ступенька к удаче. Выговоры сами собой сошли. Угорели. Зато остались жить-поживать десять сёл. Зато встало столько хороших крестьянских домов. Появился комплекс. Краса-авец! Кстати, сейчас идёт прокрутка, подгонка всего и вся. Шефы приплясывают дай боже как! Всё делают без дураков. На ять. Любо-дорого глянуть. Приглашаю через три дня на официальный пуск комплекса. Напишите, воздайте Митрофану Долгову должное.

– Не с руки… Да и не вижу в том особой нужды. Брательник и без газетного звона перебьётся. Меня в данную минуту беспокоит эта жестокая картина, – киваю на подымавшиеся из горизонта на том берегу Чуракова оврага безглазые, без окон, серые коробки районной больницы с полынью на крыше, видные отовсюду, как укор всему живому. – За двенадцать лет ухлопали миллион, здание валится на корню. На крыше всякий сор уже растёт. Подмоют ключи, недостроенное упадёт, а люди так и лечись по окрестным больницам? И надо же где посадить? Рядом с кладбищем и птицекомбинатом!

– Оп-паньки! – Разлукин горестно покачал головой. – Наследство досталось мне не подарок… Что я скажу? Я тут всего первую неделю. Не обещаю, что завтра больничный городок будет задействован. Обещаю лишь, что предприму всё, чтобы скорее ввести его.

– Может, написать об этой вечной стройке?

– А не будет пустой выхлоп? Газетой не заткнёшь под-земные ключи. Не перенесёшь больницу от кладбища. Вторично не накажешь дароимца Пендюрина. Тут такое открылось…

– К слову, как он наказан первично? А то носят слухи, уволен с повышением.

– Проводили на пенсию. С цветочками в палисаднике пускай копается… Говорили ему, нельзя здесь привязывать, вода близко. А он топнул партийной ножкой, пристукнул руководящим пергаментным кулачком: «Вода на бугре? Враки! А панорама какая с бугра?! Привязывай тут!» И привязали. Едрёна кавалерия! Каприз первого секретаря – удовольствие дорогое… Миллионом кинулся!.. Долларов! А теперь… Городок не перенести. Надо гасить ключи. В трубы их да в ров. Со вчера народ этим занялся… Может, подрядчики начнут где ломаться, может, с поставками оборудования что застопорится… Как почувствуем, что без пробивной силы прессы не обойтись, мы дадим вам знак. Тогда и напишете. А пока вам нелишне знать, что прежний районный генералитет не очень-то радел… Весь он, вплоть до избранных вахтёров, приписан к областной больнице. Как чуть что – на машину и мимо своих поликлиники и больницы, видных в райкоме из окна, ж-ж-ж-жик в область! Ну что тут мораль читать? Одной моралью пока ещё не поднялось ни одно мало-мальское дело. Какой бы пост человек ни держал за собой, какой бы сверхсознательный он ни был, но если он знает, что об этом и об этом ему нужно биться лишь по службе, если он знает, что всё это лично ему никогда не понадобится, он чисто непроизвольно, увы, может что-то забыть, что-то упустить, чему-то не придать должного внимания, что-то недосмотреть. А вот когда все в районе будут знать, что этот больничный городок жизненно необходим им всем, наверняка дело столкнётся с мёртвой кочки. Первое, что я уже сделал, я не поставил себя на областное медицинское довольствие, снял с него всех подчиненных мне охотников со всяким прыщиком, как с золотым слитком, носиться в область. Будем лечиться у себя. Разве у нас врачи хуже тамошних? Разве наши врачи не в тех же институтах учились? Мы – дома, и нам самим надо у себя дома наводить порядок. За нас его заезжий гость не наведёт, перепиши хоть сто статей. Другими словами, на чужой каравай губ не надувай, а пораньше вставай да свой затирай. Начнём, – он криво усмехнулся, – пораньше вставать… Начнём у себя с районных министров… Верно я говорю?

Я молчал и думал.

– Молчите? – нетерпеливо спросил Разлукин. – Молчание – это тоже позиция.

5

От удивления я весь подобрался.

По краю большака навстречу вышагивала Люда, глубоко засунув руки в карманы красного уже до ветхости изношенного пальто.

Я сказал Разлукину, что это моя племянница, и попросил остановиться возле.

Разлукин так и сделал.

Я позвал Лютика в машину.

– Я не одна. Я с Тёпой, – тихо возразила она и посмотрела на старого тяжёлого гуся.