Следуй за белой совой. Слушай своё сердце

(повесть)

Посвящается одному моему другу, который, сам того не зная, натолкнул меня на мысль написать эту повесть…

…si bajas del cielo,

llevame a tu lado…[2 - Если спускаешься с небес, возьми меня с собой – слова из песни колумбийского певца и композитора Хуана Эстебана Аристисабаля.]

Нас было шестеро. Анабель Норьега, молодая учительница из Сан-Хуана, ехавшая на Isla-de-la-Esperanza[3 - Esperanza (исп.) – надежда; Isla-de-la-Esperanza – Остров Надежды.] на стажировку. Двое строителей откуда-то из Центральной Америки – Мексики, а может быть, Гватемалы: рослые, хорошо сложенные парни лет под тридцать. Без умолку болтавшая сеньора Мария Ду Карну – пожилая португалка, отправившаяся на остров к дочери, вышедшей замуж за профессора местного университета, приезжавшего в Lisboa год назад и уехавшая с мужем на Эсперансу. Сама Мария Ду Карну продала свой маленький уютный домик в пригороде Лиссабона и поехала вслед за дочерью, у которой родился сын, и с ним некому было сидеть, а пожилой Марии дочь обещала найти работу на острове – например, поварихой в местном ресторанчике.

Все это рассказала по пути на остров сама сеньора Мария Ду Карну, причем не только мне, но и всем пассажирам небольшой грузовой лодки, на которой нас перевозили с главного острова на тот, где нам предстояло остаться. Кому-то навсегда, а кому-то, как мне, – на срок действия контракта по найму.

Был среди пассажиров также паренек лет пятнадцати, тихий и необычайно для этих мест скромный венесуэлец. Он ехал работать смотрителем на пляже при недавно открывшемся на Эсперансе отеле.

Пятой участницей этого путешествия была я, а шестым – Тьерри Бижо, св. отец из города Парижа, степенный полноватый мужчина лет сорока пяти с некрасивым, но добрым и спокойным лицом. И что этот падре забыл на маленьком острове, затерянном в Карибском море?..

Строители смеялись, не переставая болтали и подмигивали Анабели. Она делала вид, что ее раздражают знаки их внимания, а сама то поправляла прическу, то смотрелась в крохотное зеркальце, которое то и дело доставала из сумочки.

Я же, устав от нескончаемых рассказов дамы из Португалии, молча сидела у окна и бездумно глядела на быстро и неумолимо приближавшийся берег.

«С этого дня начинается моя жизнь на этом острове», – кажется, так должен был подумать каждый из нас – искателей чего-то своего на тропическом острове.

Я ступила на мокрый деревянный причал и застыла, словно обращенная в камень Медузой горгоной. Я не хотела идти дальше. Но лодка, как мне думалось в те мгновения, прибыла из ниоткуда и через несколько минут отправлялась в никуда.

Я стояла, силясь наконец понять, зачем же я здесь.

– Эй, ты! Ты что, глаза потеряла? – грубо крикнул чуть не наткнувшийся на меня портовый грузчик, тащивший на тележке ящики с бананами, а может, с папайей, на борт маленькой грузовой лодки, с которой мы только что сошли.

Другие грузчики дружно и громко засмеялись, и я поспешила быстро пройти мимо них, не слушая их свиста и летящих в мой адрес шуточек, и ступила на гостеприимный берег Ислы-Эсперансы.

Анабель Норьега уже шла далеко впереди по красивой узкой аллее из пальм и акаций, надо полагать, ведущей к иммиграционному центру, где нам нужно было зарегистрироваться и оформить все необходимые документы.

Она оглянулась и, увидев меня, решила подождать.

Я ускорила шаг и вскоре догнала ее. Я ни о чем не думала, просто смотрела на коричневую дорогу, сочные зеленые кроны пальм и еще каких-то южных деревьев с красными и нежно-розовыми цветами, на проходящих мимо людей, беззаботных и казавшихся счастливыми оттого, что они просто живут на этом острове.

Мысли текли в голове расплавленным горячим потоком. Безумно хотелось пить.

И как меня угораздило попасть сюда? О чем я думала раньше, когда подписывала этот идиотский контракт, когда садилась в самолет, когда летела пятнадцать часов над океаном, чтобы потом ступить на борт лодки, которая привезла меня сюда, на Ислу-де-ла-Эсперансу?!

Какую, к черту, Эсперансу!? На что здесь надеяться-то?

Подписала, дура – теперь работай в этой дыре и надейся на то, что девяносто дней пронесутся быстро!

Да, тут нужно сказать, что я была коллегой Анабели – приехала на остров преподавать в местной школе историю. Ага, аспирантка-искательница приключений. Мой научник, наверно, страшно гордился бы мной.

Мы вместе дошли до иммиграционного центра, оформили документы и сразу же отправились в школу, где нам предстояло работать.

Анабели было, конечно, легче, чем мне. Все-таки она была уроженкой Нового Света, родом из Пуэрто-Рико, и жизнь на разных островах Карибского бассейна различалась не так разительно, как жизнь в Москве и на Эсперансе.

Поэтому Анабель была в приподнятом настроении, только немного устала от длительного путешествия по морю.

Я же попросту впала в какое-то сомнамбулическое состояние и, идя рядом с ней, не смотрела по сторонам и не слушала того, что она мне говорила.

Мимо проплывали какие-то смазанные картины – люди, здания, деревья, снова люди и снова деревья.

Мне почему-то хотелось плакать, а еще хотелось проснуться у себя дома и отказаться от этой безумной альтруистской идеи поехать на край земли, чтобы бороться с почти поголовной неграмотностью населения маленькой и бедной латиноамериканской страны.

Директор школы встретил нас приветливо и долго рассыпался в благодарностях за наш героический, по его мнению, поступок. Звали его сеньор Аристисабал, и был он добротным темнокожим уроженцем свободной Кубы, человеком уже пожилым, но очень статным, и только одного взгляда на него было достаточно, чтобы сказать, что этот человек прошел огонь, и воду, и старую добрую кубинскую революцию со всеми вытекающими из этого последствиями.

Сеньор директор провел для нас с Анабелью ознакомительную экскурсию по школе, познакомил с сеньорой Аристисабаль, его женой и единственной учительницей на острове.

Потом нам предоставили возможность познакомиться с нашими будущими учениками и провести вводный урок – не более двадцати-тридцати минут.

Не знаю, как у Анабели, а у меня контингент учеников составляли взрослеющие островитяне лет двенадцати-тринадцати, почти поголовно веселые и открытые, как и полагается быть деревенским детям.

Многие из них только научились читать и писать (благодаря стараниям сеньоры Аристисабаль), другие же (и таких было большинство) были совсем неграмотными.

Мне, как ни странно, не пришлось прикладывать особых усилий, чтобы, как говорится, овладеть аудиторией. Подростки слушали мой рассказ с интересом, их страшно забавлял мой легкий русский акцент, и, казалось, они были от меня в восторге.

Меня поразило тогда стремление этих детей узнать и понять что-то новое о истории своей родины и Латинской Америки в целом. Мой урок вместо положенных двадцати минут растянулся на полтора часа.

Отделавшись от ни в какую не хотевших отпускать меня детей и не понимая еще, что понравиться им – большая удача, я еще раз зашла к сеньору Аристисабалю. Он осведомился, как прошел урок, и, удивившись, что он длился так долго, был рад услышать, что я нашла с учениками общий язык.

Мы говорили с ним еще какое-то время, но, впрочем, я не помню о чем. Не помню, и как я оказалась на улице и стояла на пороге школы в нерешительности. Не знала, куда идти, ведь, поглощенная своими мыслями, дороги я не запомнила.

Я, все еще находясь в каком-то тумане, услышала как будто сквозь сон звуки чьего-то печального, но красивого и нежного голоса.

В тот миг я словно очнулась, и с этой минуты все стало на свои места. Я просто ощутила себя причастной к этому мирку и не чувствовала более сосущей сердце тревожной апатии.

Я стояла, вживаясь в эту атмосферу, и не видела больше ничего странного.

Голос же, который вывел меня из моего странного оцепенения, принадлежал Панчо, одному из моих учеников – самому старшему из всех и самому необщительному. Панчо (или Франциско, как звучало его полное имя) был худым, высоким юношей-мулатом лет 16-ти.

Он сидел прямо на траве возле ступеней школы, тихонько играл на гитаре и пел. Пел он по-португальски, или, если быть точнее, – по-бразильски, и было в его голосе, в словах, слетающих с его бледных и еще по-детски пухлых губ, в мелодии той песни что-то до боли пронзительное, грустное и… родное.

– У тебя красивый голос, – сказала я, когда он закончил.

– Gracias, se?ora profesоra[4 - Gracias, se?ora profesora (исп) —спасибо, сеньора учительница.], – ответил молодой певец, глядя на меня не то с вызовом, не то с какой-то затаенной печалью или даже обидой.

– Сеньора професора! – улыбнулась я. – Понимаю, что для тебя я, может быть, уже старая, но все-таки еще не настолько, чтобы называть меня так.

В его глазах, как мне показалось, блеснул странный огонек.

– Это я для вас слишком маленький! – и, помолчав несколько секунд, добавил: – Вы красивая, сеньорита Ана.

Я пожалела о том, что начала этот разговор. Мне было как-то неудобно и даже неловко выслушивать комплименты от мальчишки, который был младше меня лет на 7, да еще и собственного ученика.

– Спасибо, Панчо, но больше не говори мне ничего такого, ладно? – строго сказала я, думая, как бы перевести тему.