Следуй за белой совой. Слушай своё сердце

Направляясь к выходу вместе с другими прихожанами после окончания мессы, я почему-то остановилась у самых дверей, взгляд мой упал на небольшую темную фигурку Богоматери – золотую с черным.

– Это Madonna negra[7 - Madonna negra (исп.) – Черная Мадонна.], – услышала я чей-то уже знакомый мне голос, но не обернулась. – Загадайте желание прямо здесь, рядом с ней, и оно сбудется.

Я улыбнулась и теперь посмотрела на доброго советчика – это был Панчо.

– Сбудется? – переспросила я, глядя на странное лицо Черной Мадонны, казавшееся усталым, но добрым в полумраке церковных сводов.

– Если верите! – сказал молодой певец и быстро вышел из церкви.

Я еще мгновение стояла у темной фигурки и, кажется, даже что-то загадала, только потом я услышала, как кто-то громко и довольно развязно крикнул:

– Всё! Иду развлекаться! Гулять так гулять! Пойдем в бар, Хусто, там сегодня выступает малышка Лили.

В очередной раз я поразилась удивительному смешению в этих людях религиозности и живой, плотской страсти к жизни, которую так часто путают с пошлостью.

Ojos de la Esperanza[8 - Ojos de la Esperanza – очи надежды.]

Я сидела за стойкой, пила какой-то зеленый коктейль и слушала болтовню жителей городка.

За столом слева от меня сидела компания из пятерых мужчин, двое из которых, судя по холщовым рубахам, были фермерами, двое – строителями, только что, видимо, закончившими смену и не успевшими еще переодеться, и их каски лежали рядом с ними на лавках. И еще один – как я потом узнала – местный интеллигент, экскурсовод в местном крохотном заповеднике.

– Надеюсь, у нас не запретят контрацептивы, как на соседнем острове! – с возмущением восклицал он, отхлебывая из массивного бокала темную мутноватую жидкость, которую в этих краях называли пивом. – Подумать только! Живем в конце XX века!

Четверо его приятелей дружно расхохотались.

– А что, если и отменят, разницы не вижу. В нашем медпункте их и так не достать. Моя Бепа загорелась желанием достать этой хреновины у нашего доктора, так он только посмеялся и говорит: «Извините, мол – политика!» – говорил тот из фермеров, который был постарше и, кажется, уже хорошо подвыпил.

– Однако у Гутьересов как была одна дочка, так и есть, ей уже пять исполнилось на прошлой неделе, – добавил другой.

– Может, они воздерживаются! Вроде как пуритане! – громогласно расхохотался рослый темнокожий строитель, подбрасывая в руках свою оранжевую каску с фонариком и сопровождая свою речь какими-то, как мне показалось, не очень-то приличными жестами.

В этот момент к компании присоединился еще один человек. Его я уже знала, это был Рамон де ла Роса – тоже фермер, который работал в двух шагах от нашей школы, на той самой кукурузной плантации. Он был мексиканцем по крови, с красивым и благородным лицом, которое не уродовал даже длинный тонкий шрам, тянувшийся от его правого глаза к подбородку.

Рассказывали, что это след от мачете, которым крестьяне срезают початки кукурузы или сахарный тростник, но заработал этот шрам Рамон будто бы вовсе не во время сбора урожая, а участвовал он у себя на родине, в Мексике, в каком-то запрещенном движении, говорили, что он занимал среди партизан какой-то высокий чин, но движение было подавлено, и его участники, которых не поймали, рассеялись по всей Латинской Америке в поисках убежища и лучшей доли.

А впрочем, в этом не было ничего удивительного, и любила я «Америку Латину» именно за то, что народ ее замешан на таком количестве ингредиентов – и любви, и крови, и революций, и музыки. И в то же время обладает потрясающим чувством принятия жизни и ее монотонности, необратимости ее постоянного, каждодневного течения, какого-то даже фатализма под ярким и чистым южным небом.

– Да что вы спорите? – сказал Рамон, усаживаясь за столик к приятелям. – Политика есть политика. На острове не живет и тысячи человек, острову нужны рабочие руки, а, кажется, иностранцев сюда не очень-то затащишь. Так что берите пример с меня, camaradas[9 - Camaradas – друзья, товарищи.].

– Да, с тебя только пример брать, – ответил строитель с каской. – А чем потом мы эту твою желанную тысячу, две, три кормить будем? Кажется, у нашего президенте нет таких ресурсов!

– Зачем он тогда рождаемость поднимает? Кажется, ее давно пора начать снижать…

– Постройте больше ферм, земля плодородная, а gracias a dios[10 - gracias a dios – слава Богу.], ураганов давно не было в наших краях.

– Да раз на раз не приходится…

Мужчины заговорили о чем-то другом, кажется, о военном американском крейсере, замеченном будто бы в водах соседнего островного государства.

А де ла Роса вернулся за свой столик и стал в одиночестве курить сигару.

Я покинула свое место за стойкой и села за столик к Рамону, почему-то даже не спросив разрешения.

– А, вы новая учительница, приехали просвещать наших маленьких и больших невежд, – с дружелюбной улыбкой и совсем без иронии сказал он.

– Да… Приехала… – отчего-то смутившись, ответила я, и какое-то время мы оба молчали. Я искоса разглядывала его лицо, мощные красивые, хотя и изрядно потрепанные работой, руки, думая о том, что у нас с ним мог бы выйти в меру сентиментальный роман, если бы я этого захотела и если бы он не был таким правильным семьянином.

Но я не хотела. Я ждала чего-то другого.

Спустя какое-то время я сказала:

– У вас красивая фамилия, наверное, корни уходят в конкисту? И ваши предки были испанскими идальго?

Он улыбнулся, и я представила, что, должно быть, так и выглядел легендарный Франциско Писарро или Нуньес Бальбоа[11 - Франциско Писарро Гонсалес – испанский авантюрист, конкистадор, завоевавший империю инков и основавший город Лиму. Васко Нуньес Бальбоа – испанский конкистадор, который основал первый европейский город в Америке и первым из европейцев вышел на берег Тихого океана в 1513 году.], а может быть, и сам Кортес.

– Я знаю только, что мой прадед сражался бок о бок с Симоном Боливаром в той великой войне[12 - Имеется в виду война за независимость испанских колоний в Америке (1810—1826). Симон Боливар – герой этой войны.]. А это что-нибудь да значит, так сеньорита? Вы-то, наверное, лучше нас осведомлены о той войне?

Теперь улыбнулась я и ощутила на себя чей-то взгляд, будто бы скользнувший по мне из глубины зала. По коже пробежала легкая, едва уловимая дрожь.

Вспомнив недавний разговор, я невпопад спросила:

– А сколько у вас детей?

– Пятеро. Старшему 15, а младшему в прошлом январе исполнился год. Трое дочерей и два сына, – с искренней и наивной гордостью похвастался Рамон.

– Это хорошо, – машинально сказала я, почему-то ощутив странный приступ тревоги – мне казалось, что за мной кто-то наблюдает. – Хорошо, что у вас сыновья – они понесут дальше такую красивую фамилию…

– Они станут мужчинами и смогут заботиться о своих трех сестрах и о женах – и этого мне достаточно. А фамилия, да бог с ней, – усмехнулся красивый потомок конкистадоров и, затянувшись, выпустил несколько белых колечек дыма.

В то мгновение я уже вторично почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась.

Закатный блеск полыхнул в его темных глазах. И было в этом блеске что-то до боли неотвратимое. Как то, что солнце каждый вечер погружается за океан, а утром неизменно всплывает на поверхность. В голове мучительно кувыркались строки Есенина:

Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.

…Чтоб процвесть…

Мне стало душно, я попрощалась с Рамоном и вышла из бара. Спиной я почувствовала, что мой негласный визави поднялся вслед за мной.

Luna blanca y luna negra[13 - Luna blanca y luna negra – белая и черная луна.]

На пляже не было ни души. Уже вышла луна, и всё казалось ненастоящим и сонным.

Он повернул голову к заходящему на другом конце неба солнцу, и я поразилась тому, как изменилось его лицо в этом вечернем терпком, словно оранжевый ром, свете.