Следуй за белой совой. Слушай своё сердце

В тот миг я подумала: «Почему этот красивый молодой человек посвятил себя Богу?»

– Святой отец? – окликнула я его.

– Наш отец там, – ответил он, поднимая взор к темнеющему небу. – Я еще не священник.

– А я бы не хотела исповедоваться у такого священника, как вы, – с дерзкой улыбкой проговорила я, окидывая его взглядом явно не смиренной прихожанки.

Он почувствовал мою игру и, глядя на море, прошептал, но прошептал так, чтобы я услышала его слова:

– Здесь явно не хватает парочки языческих жрецов!

– Вы еретик? – рассмеялась я.

Он посмотрел на меня очень внимательно и быстро сказал:

– А вам хочется считать меня еретиком?

– Возможно!

Он поднялся с песка и тихо проговорил:

– Похоже, жизнь на Карибских островах явно переоценивают. До свидания.

– Вы завтра будете служить мессу?

– Нет, завтра я еду в Гран Пьедру – соседний городок на другом конце острова. Вы еще не видели кафедральный собор Эсперансы?

ТРЕТИЙ ДЕНЬ

Темнеет в этих широтах рано, и около семи вечера постепенно начало смеркаться.

После дневной исповеди я находилась в неком неестественном для меня состоянии тревожного возбуждения. По телу пробегала мерзкая дрожь, ужасно хотелось пить, и, самое главное, – на протяжении уже нескольких часов меня не покидало предчувствие чего-то важного и странного, что будто бы должно вскоре случиться.

Я мысленно прокрутила в голове прошедший день.

В два часа вместе с Анабелью я пошла на дневную мессу и по окончании службы, сама того не желая, каким-то чудесным образом оказалась в исповедальне.

В четыре часа я вышла из церкви. Странное чувство тревоги засело в груди после этой исповеди. Я не сказала ничего особенного, и в то же время я рассказала про себя так много священнику, который слушал меня почти молча и даже смиренно по ту сторону исповедальни.

Был мужчина, не было любви… Даже и обмана не было. Было отчаяние и желание забыться. Нет, даже не отчаяние. А безразличие. И от этого хотелось бежать. И я сбежала…

Солнце стояло еще высоко, и жара было просто невыносимая. Я подошла к старой акации, растущей совсем рядом с церковью, прислонилась к ней и, достав из сумочки новенькую, не открытую еще пачку дорогих американских сигарет, которые здесь разрешили продавать совсем недавно, машинально принялась рассматривать серого, куцего и какого-то нескладного голубя.

Я думала о том, что я бросила курить там, в Москве, и бросила там еще много чего, а сейчас здесь, на Эсперансе, это не имеет никакого значения. Но курить мне не хотелось, а хотелось думать о том, где сейчас мой вчерашний молодой священник из бара и еще почему этот странный голубь бродит у самых моих ног.

Мимо пробрели две усталые и, видимо, изнемогавшие от этой жары женщины. Они шли по коричневой земле босиком, и по их желтым широкополым шляпам я поняла, что это были крестьянки, возвращавшиеся с сахарной или кукурузной плантации.

– Жареные ананасы, каша из ананасов, пирог из ананасов… – говорила одна женщина другой, поправляя загорелой и не по годам морщинистой рукой свою шляпу.

– Работа, сон и солнечные ванны, – отвечала ее спутница – помоложе и, судя по внешнему сходству с первой, ее дочь, – для жизни нужно кое-что еще.

И они, крестясь и шепотом произнося имя Девы Марии, прошли мимо меня в церковь.

Я еще какое-то время стояла в душной тени акации, потом побрела в сторону леса, прочь от города. Мне казалось, что в сумраке джунглей я найду другую спасительную тень, а главное, место, где смогу наконец-то обдумать все, что произошло со мной.

Я совсем не боялась дальше и дальше углубляться в лес. Диких животных, ну или, по крайней мере, хищников, на Исле-Эсперансе не водилось, а людей я могла не опасаться – остров был слишком мал, чтобы на нем произошло более или менее крупное преступление. Все знали про всех все, а главное, знали в лицо каждого обитателя Эсперансы.

Я слышала голоса птиц, хотя самих птиц видно не было – возможно, их скрывала сочная зеленая листва тропических деревьев, а возможно, их и вовсе там не было. Но тогда я не думала об этом. И о чем думала – сейчас уже не помню. Кажется, как и с утра, меня преследовал образ молодого священника, имени которого я даже не знала и почему-то не спросила ни у одного из посетителей церкви или у прохожих на улице, хотя все они, конечно, должны были знать, как зовут молодого падре, и с удовольствием рассказали бы это и мне.

Быть может, я ходила по кругу в том большом шумном лесу, потому что шла, не разбирая пути, не запоминая никаких опознавательных знаков, чтобы не заблудиться.

Тем не менее через какое-то я все же стояла на тропинке, ведущей к побережью. А точнее, к тому месту, где располагалась хижина моего молодого «падре».

Как я уже сказала, было около восьми вечера и солнце садилось в море, за линию горизонта. Я не ощущала усталости от почти четырехчасового хождения по городу и лесу, но мое сердце бешено колотилось при мысли о том, что, может быть, сейчас на этой самой тропинке появится он.

Тогда я еще не понимала, что это – влюбленность или просто то странное чувство, которое знакомо многим людям авантюрного склада, которые, долго (или не очень) готовясь к очередному похождению, испытывают это самое чувство – тревоги от предвкушения осуществления задуманного.

Так случается иногда со всеми – странное непреодолимое волнение охватывает вдруг, казалось бы, совсем без повода или уж по более чем пустяковому поводу. Что-то подобное чувствовала я в те минуты.

Я поймала себя на мысли, что два или три раза вроде бы невзначай я прошлась по берегу мимо его небольшого домика с крышей из бамбука, пытаясь заглянуть в окошки, в которых, однако, не горело света, и было понятно, что обитателя этого жилища дома нет.

Наконец, я справилась с этим странным волнением и, пересилив себя, побрела по берегу, думая по линии прибоя дойти до собственного дома.

Я даже улыбнулась тому необыкновенному волнению, охватившему меня полчаса назад.

Неожиданно я услышала шаги позади себя. Невольно я ощутила нечто вроде страха – ведь было уже около 9 и почти стемнело.

Однако, обернувшись, в пяти шагах от себя я увидела нарушителя моего сегодняшнего спокойствия.

– Неужели вы стали языческим жрецом, которых здесь так не хватает, если верить вашим вчерашним словам?

Он вопросительно посмотрел на меня.

– На вас не сутана, а простая одежда! Неужели я не ошиблась и вы и вправду еретик? – сказала я, не в силах сдерживать улыбку.

Однако молодой человек оставался серьезным. Он казался даже встревоженным чем-то.

– Кажется, я вчера говорил вам, что я не священник еще и могу носить любую одежду, пока не принял сан.

– Простите, падре, – сказала я, специально называя его так, – но я не знаю вашего имени и никак иначе называть вас не могу.

Я развела руками, невинно глядя моему собеседнику в глаза.

– Пока для вас и для мира мое имя – Карлос, – ответил он, и в его голосе, как мне показалось, я услышала дерзкие нотки.

– О-о-о… – протянула я, – Карлос. Имя королей! Как же вас будут звать потом?

В моих и в его словах чувствовалось странное болезненное напряжение, какой-то надрыв. Тяжелые кроны тянулись ветками к нашим головам. У меня кружилась голова от влажности и смешения ароматов лесных диковинных растений и трав.