Трансмутация

Всё в позе пса: в том, как он стоял, широко расставив лапы, как напряглась его спина – ясно показывало, что он думает об их новой знакомой. И Настасья была благодарна ньюфу за то, что в своей оценке они оказались едины.

– Извините, мне пора, – пробормотала она и потянула Гастона за бандану на шее, уводя его в противоположную от рыжей дамочки сторону.

Но на ходу она не удержалась: бросила короткий взгляд через плечо. Рыжая всё еще стояла возле двери своего номера и глядела ей вслед.

4

– Нужно уезжать, и как можно скорее, – бормотала Настасья себе под нос, пока Гастон делал свои дела на специально обработанном песке собачьей площадки. – А Максу оставить сообщение в администрации мотеля.

Но тут же она поняла: её сообщение у портье легко перекупит эта рыжая. Черт её знает, кто она такая. Может быть, одна из прихлебателей добрых пастырей. Те, чтобы заполучить запись с видеокамеры внедорожника, стали бы носом землю рыть. Вот только – откуда бы пастырям про эту запись узнать? Работающую камеру мог бы заметить Гунар – бывший Настасьин сосед. Но уж он-то ни с кем не сумел бы поделиться своими догадками и подозреньями.

Конечно, оставались еще Пафнутий и его отец. Вчера они вполне могли разглядеть её лицо, а потом рассказать пастырям о той встрече на дороге. Но – будь так, рыжая соседка могла бы прямо сегодня, не откладывая дело в долгий ящик, разделаться с Настасьей. Пальнуть в неё и в Гастона из пистолета с глушителем, а потом смыться из мотеля. Однако делать этого она не стала. И, получается, Настасьина смерть – по крайней мере, немедленная, – ей была не нужна. Ей требовалось что-то другое – то, что Настасья могла бы ей предоставить, только оставаясь живой.

А в том, что соседке от неё что-то нужно, сомневаться не приходилось. Иначе с чего бы ей селиться рядом с ней, да еще и врать, что не было других свободных номеров? Ведь Настасья видела вчера неоновое оповещение на вывеске «Сириуса».

По дороге обратно в номер соседку свою Настасья уже не увидела. Да и вообще, никто им с Гастоном по пути не встретился: мотель явно пустовал. Но Настасью это совсем не успокоило. Она беспрерывно теребила дедов подарок в кармане куртки (уж конечно, она не стала оставлять его в номере), и ей даже подумалось: а уж не за этой ли вещью охотится рыжая? Но сразу же она одернула себя: «Ну, нет. У меня просто паранойя. Кто, кроме дедушки, мог про эту вещь знать?»

Но её (шестое чувство) параноидальное воображение немедленно ей подсказало: да кто угодно мог знать. Скажем, сотрудники дедушкиной лаборатории в университете. Или работники компьютерного центра, где Петр Сергеевич Королев получал необходимые ему данные по закрытой сети Corpnet, предназначенной исключительно для нужд международных корпораций.

Однако Настасья изучила вчера дедушкин диск. И знала то, чего все эти люди знать не могли: завершить свои исследования Петр Сергеевич так и не успел. Может, ему не хватило какого-то месяца, чтобы разработать технологию, которая могла бы снова перевернуть мир – во второй раз после заявления Берестова об открытии трансмутации.

– Дедушка, дедушка, – беззвучно прошептала Настасья, отпирая дверь в свой номер, – ну, почему ты так любил скрытничать?

Она шагнула через порог, а в пространство между её боком и дверным косяком ввинтился Гастон. Но оба они – и девушка, и пес, – сразу же замерли на месте. Что-то было не так. Ньюф – тот, возможно, учуял посторонний запах в номере. Однако и Настасья что-то почуяла – иным образом, но тоже совершенно отчетливо.

Кто-то здесь побывал за время их отсутствия. Все предметы вроде бы оставались на прежних местах, и на входной двери не просматривалось даже царапины, но Настасья в своем выводе не усомнилась. Покрывало на кровати выглядело слишком уж гладким. Складки на раздвинутых оконных шторах распределялись чересчур симметрично. Стул возле стола с компьютерным монитором и сам этот стол имели вид ненатуральный и безупречный – словно бы сошли с картинки в школьном букваре. И этот же самый налет чрезмерного порядка, Настасье совершенно не свойственного, лежал теперь буквально на всем.

– Ладно, заходим, – сказала она Гастону шепотом, хотя и понимала, что визитеры – кем бы они ни были – уже убрались восвояси.

Пес первым вбежал в номер и принялся с фанатическим упорством всё там обнюхивать. А Настасья заперла дверь изнутри и вытащила из кармана дедушкин подарок. Его нужно было спрятать, и срочно.

5

Обед Настасья заказала в номер, как и планировала – просто позвонив по телефону. И, когда в дверь постучали, сперва поглядела в глазок. Она увидела белую униформу официанта, сервировочный столик и белую шапочку на седоватой голове коротко стриженого мужчины. Лица ресторанного работника она разглядеть не могла: тот наклонился над поручнем тележки, готовясь закатить её в номер.

Гастон, не дожидаясь, пока Настасья его позовет, вскочил со своей лежанки, подбежал к двери и встал рядом с девушкой. Собственно, потому-то она и открыла: присутствие огромного черного пса внушило ей уверенность.

Мужчина в белой униформе закатил тележку с обедом в номер, и Настасья спросила:

– Я должна что-нибудь подписать? Какой-нибудь счет?

Только тут человек в униформе вскинул голову – и они оба опешили: и Настасья, и немолодой мужчина с ежиком седых волос на голове. Тот самый, который перевез её в Риге через мост Европейского Союза. Секунды две или три они просто стояли и пялились друг на дружку.

– Гастон! – выкрикнула, наконец, девушка – даже не зная, какую команду она должна отдать ньюфу.

Но паника в её голосе и так ему всё объяснила. Пес ринулся вперед, оттолкнул сервировочную тележку, на которой загремела посуда, и, как тараном, ударил башкой в живот стоявшего позади тележки человека. Тот врезался спиной в стену, хватанул ртом воздух и согнулся пополам, как если бы ему врезали кулаком под дых.

Но Гастон по какой-то причине вдруг потерял к нему интерес: вывернул шею и глухо гавкнул, поглядев Настасье за плечо. Возможно, он даже успел бы еще что-то предпринять. Однако между ним и раскрытой дверью, находившейся у Настасьи за спиной, оказалась сервировочная тележка.

Девушка обернулась, уже догадываясь, кого она увидит. И, конечно, это была она: рыжая соседка, неуверенное контральто.

– Ну, здравствуй еще раз, Настёна! – выговорила дамочка этим своим чужеродным голосом.

«Не может быть!» – мелькнуло у Настасьи в голове. По этому обращению – Настёна, которого она терпеть не могла, – девушка тут же опознала рыжую. Ну, то есть, подумала, что опознала. Ведь – что же это получалось? Сестра Ивара Озолса не только выжила в пожаре и обратилась в какую-то там Клементину, но еще и пересекла границу одновременно с ней самой и сенатором Розеном, который переоделся официантом! От изумления Настасья даже не сразу осознала, что за предмет мнимая Клементина держит в руке.

Внучка профессора Королева увидела – словно кадр из кинофильма – как рыжая нажимает на курок пистолета, и ощутила несильный удар в правую руку – чуть пониже плеча. Почти одновременно с этим обиженно взлаял Гастон, и девушка успела еще повернуться и разглядеть, что мнимый официант держит в руках такое же оружие, как у Клементины: Рипа ван Винкля, ствол которого направлен на ньюфаундленда.

Но пес весил в полтора раза больше девушки, а усыпляющий заряд попал в него на пару секунд позже. Так что Гастон сумел сделать рывок. И сомкнул челюсти на руке Розена, в которой тот сжимал пистолет – пресловутый ван Винкль.

«А еще говорят, что ньюфаундленд никогда не укусит человека!» –удивилась Настасья; а потом тьма накрыла её.

6

Настасья видела свою маму – которую она, сколько себя помнила, всегда называла не мамой, а просто Машей. Да и то сказать: Мария Рябова выглядела такой юной, что казалось старшей сестрой собственной дочки. Именно такой она предстала перед ней и теперь: стройная, прекрасная, в оранжево-красном купальнике и парео, какие были на ней в тот последний день – во время пикника на пляже.

– Ты знаешь ли ты, Настасьюшка, – как ни в чем не бывало, обратилась она к дочери, – кто вызвал тогда полицию? И кто застрелил тех колберов? Ведь это не был полицейский снайпер! Полиция не имеет права использовать патроны с антикоагулянтами.

– Понятия не имею, – призналась Настасья, ничуть не удивляясь этим вопросам: они и ей самой тысячу раз приходили в голову. – Кто это был, Маша?

– А ты сама как думаешь?

Даже во сне – ясно было, что это всего лишь сон, – Настасья испытала приступ раздражения. Это была манера её деда: отвечать вопросом на вопрос. И тут же её мама сказала:

– А еще подумай хорошенько: тебе в твоем дедушке никогда ничего странным не казалось?

И Настасья только собралась ей ответить – что нет, не казалось, когда её мама вдруг начала словно бы меркнуть. Сначала потускнели яркие цвета её купальника и льнущего к ногам парео. Потом – лицо и волосы Марьи Петровны Рябовой стали прозрачным. А под конец, хоть она и продолжала еще что-то говорить, её слова сделались бесплотными: растворялись в воздухе раньше, чем слетали с губ.

– Маша, постой! – успела еще крикнуть ей Настасья, а потом – от её мамы остались только завихрения воздуха над пляжным песком.

И тут же Настасья (очнулась) проснулась.

Её правую руку саднило в том месте, куда угодил усыпляющий заряд. Во рту пересохло так, что собственный язык показался Настасье жестким, как кирпич. В голове раздавался тоненький противный звон. А обе её руки были закинуты вверх и примотаны чем-то мягким, возможно – банным полотенцем, к какой-то твердой опоре.

Даже не открывая глаз, Настасья поняла, что она лежит на застеленной покрывалом кровати с привязанными к её спинке руками. И что официант-самозванец, господин Розен, отчаянно бранится на немецком языке.

Она чуть-чуть приоткрыла глаза – так, чтобы её длинные ресницы это скрывали. И стала исподтишка оглядываться. Она по-прежнему находилась в своем номере, и сервировочная тележка стояла на прежнем месте. (Как они узнали про мой заказ? Подкупили кого-то в ресторане?). Обнаружила девушка и кое-что еще: на ней остались надеты лишь футболка и трусики, поверх которых на неё небрежно набросили шотландский плед с собачьей лежанки; а вся прочая её одежда, сваленная в кучу, валялась у неё в ногах. Сюзанна и Розен явно обыскали и её вещи, и её саму, пока она находилась под воздействием снотворного. Они даже распустили ей волосы, которые теперь были раскинуты на кровати, как черная шелковая мантилья.

Во сне Настасье показалось, что её встреча с мамой длилась не больше пятнадцати минут. Но с момента, как в неё и Гастона пальнули усыпляющими зарядами, наверняка прошло уже несколько часов. В окне виднелось клонившееся к закату солнце, а в номере горел верхний свет. «Они уже десять раз могли бы меня убить, – подумала Настасья со странной отрешенностью. – Но не сделали этого. Выходит, Розен отыскал меня здесь не потому, что хотел убрать свидетельницу».

Она скосила глаза книзу и увидела лежащего на полу Гастона. На одно страшное мгновение девушке показалось, что пес убит: вся его морда была в крови. Но потом она заметила, что лохматый песий бок равномерно вздымается: Гастон всё еще спал неестественным сном. А кровь на его морде, похоже, принадлежала не ему.

На маленьком диванчике, стоявшем возле двери в ванную комнату, сидел Розен, исторгавший ругательства. Его правая кисть имела такой вид, словно побывала в медвежьем капкане: окровавленная, прокушенная насквозь, с почти полностью содранной кожей на мизинце и указательном пальце. В руке он держал баллончик с каким-то спреем, которым щедро опрыскивал свою изувеченную руку. А подле него хлопотала Сюзанна-Клементина, державшая наготове бинт для перевязки, возможно, позаимствованный из аптечки мотеля. Другая повязка – окровавленная, явно только что снятая, – неопрятным комом краснела на диванчике рядом с господином Розеном. И его белая официантская куртка, брошенная на пол вместе с форменной шапочкой, тоже была изгваздана кровью.

Настасья чуть повернулась, разглядывая Розена, и кровать под ней скрипнула – совсем тихо. Однако сенатор тут же перестал ругаться, вскинул голову и бросил на девушку острый, испытующий взгляд. Можно было, конечно, еще попритворяться – изобразить, что она просто повернулась во сне. Однако Настасья решила не ломать комедию: распахнула глаза и сама уставилась на Мартина Розена. Который, как ни странно, от этого её взгляда будто онемел. Так что первой к ней обратилась Сюзанна-Клементина:

– Ну, что, ты всё еще жива, моя почти родственница?

«Знает ли она о гибели Ивара?» – задалась вопросом Настасья. И решила, что знает. Иначе она хоть исподволь попробовала бы выспросить, что сталось с её братом.