Трансмутация

– И сколько времени обычно занимает кремация? В смысле – сожжение останков?

– Полчаса. Может, минут сорок. Ну, и на дорогу туда и обратно еще минут двадцать уйдет. Этот завод – он по другую сторону от шоссе.

«Выходит, – понял Макс, – у нас в распоряжении меньше часа. Возможно, минут сорок пять». Но ему уж очень хотелось расспросить – допросить – этого человека.

– А как вы трое во все это ввязались?

– Да нас не трое – больше! Просто сегодня была наша очередь зачищать дорогу после ночного перехода.

– Вас кто-то завербовал? В смысле, нанял за деньги выполнять эту работу?

– Да уж ясно – что за деньги! Кто ж бесплатно-то согласился бы кишки с дороги подбирать? Но денег у меня с собой нет! Они в Риге – я жене их отдал.

Макс попытался представить себе жену этого человека-слона – и не смог.

– Кто вас нанял? – повторил он свой вопрос. – Кто выплачивал вам деньги за работу?

Гунар замялся, и Макс чуть сильнее ткнул его в плечо дулом дробовика:

– Говори, не тяни время!

– Был один доктор – он еще лечил мою жену в Общественном госпитале. Он сказал: за нами будут заезжать раз в неделю. Каждый вторник, по вечерам. И отвозить на работу. Я, правда, вчера ехать не хотел – ногу себе повредил. Но они сказали: тогда нужно возвращать аванс. Ну, я и поехал.

Настасья завозилась в кабинке: дробовик заскреб стволом по зазубренным краям пробоины в стене. Девушка явно поняла, что за доктор был госпитальным вербовщиком.

– У вас где-то поблизости есть базовый лагерь? – спросил Макс. – Вы оттуда гоните сюда безликих?

– Овец-то? – Гунар издал тоненький смешок. – Да прямо с того завода и гоним – где раньше стройматериалы делали. Туда овец сперва со всего Балтсоюза свозят: здесь место тихое. И пруд карьерный рядом.

– То есть, тех, кто еще жив, вы топите, а кто уже умер – сжигаете?

– Ну да! – Здоровяк даже вскинул на Макса недоуменный взгляд, словно бы удивляясь, как можно спрашивать об очевидных вещах. – Чтобы доказательств не оставалось. Тот доктор – он говорит: если кто-то умер от утопления, и следов борьбы на теле нет, то доказать ничего нельзя. А когда эти побудут в воде денек – ну, тут уж следов и сам Шерлок Холмс не сыщет!

Макс подумал: теперь каждый обыватель знает о том, какое воздействие вода оказывает на безликих! А пастырь тем временем прибавил:

– Но если собаки кем-то закусили – этого уже не скроешь. Тогда нужно всё, что они не доели, сжигать.

– А для чего вы раздеваете их всех донага? – спросил Макс.

– Так ведь – раньше тут был нудистский пляж. – Последние два слова Гунар выговорил так старательно, что было ясно: он их специально заучивал. – Если бы тут кто-то потонул во время купанья, то только голяком. Ну и, опять же: никто их не опознает – овец – если при них не останется никаких вещей.

– А к чему такие сложности – с прудом и утоплением? Вы же могли бы ликвидировать их все прямо там – на том заводе. И сразу же, на месте, кремировать тела.

Гунар искренне возмутился:

– Мы же пастыри добрые – мы ничью кровь не проливаем! Нам даже и бумагу выдали – где написано, что с овцами делать можно, в чего нельзя!

– Бумагу? – подала голос Настасья из своей кабинки. – А она у тебя с собой?

– Ну да. – Голос Гунара зазвучал как-то напряженно. – В боковом кармане разгрузки. Могу показать. Только мне нужно сесть, чтобы её вытащить.

– Ладно, садись, – разрешил Макс. – Но руки держи за головой. Настасья, выйди и осмотри его карманы.

Гунар, сопя и кряхтя, кое-как уселся. Руки он при этом держал уже не на затылке, а на шее. Но Макс не придал этому значения и, когда подошла Настасья, сказал ей:

– Дробовик отдай пока что мне.

Девушка послушалась, и оба Льва Толстых оказались у Макса: по одному в каждой руке. И, чтобы сподручнее было их держать, он продел указательные пальцы в предохранительные скобы на спусковых крючках.

10

Макс не умел стрелять по-македонски – с двух рук одновременно. И не думал, что хоть когда-нибудь ему подобное умение понадобится. Но главное – он никак не ожидал такой прыти от дяди Гунара.

Гастон издал короткий предупреждающий рык: почуял недоброе раньше всех. А вот Макс ничего не заметил: толстенная шея Гунара скрыла его руки, лежавшие чуть ниже затылка. Настасья подошла к здоровяку вплотную и запустила пальцы в тот карман на его разгрузке, где якобы лежали письменные инструкции добрых пастырей. И только тут Макс уразумел, что на жилете Гунара имелся внутренний карман и сзади. Разгрузка на его спине топорщилась не из-за жировых складок своего владельца.

– Настасья, назад! – крикнул Макс.

Однако было поздно. Гунар уже выхватил из-за спины маленький плоский баллончик без крышки. И направил его прямо в лицо Настасье.

– А теперь бросай оружие ты, умник, – своим почти кукольным голоском произнес верзила. – Иначе у твоей подружки будет лицо колбера.

Скорее всего, Макс это приказание исполнил бы. Но тут Гастон понял, что его людям угрожают. И сделал то, что привыкли делать в таких случаях ньюфаундленды: загородил людей собой, оттолкнул обидчика. То есть – попытался оттолкнуть. Гунар от его толчка только слегка покачнулся – был как минимум вдвое тяжелее ньюфа. Однако Настасью он из поля зрения на миг выпустил, и девушка успела отпрянуть в сторону. Так что, когда здоровяк вдавил кнопку распылителя на своем баллончике, в облако аэрозоля попало не её лицо, а морда Гастона.

Ньюфаундленд взвыл – скорее от удивления, чем от боли. Лапы его заплелись, и он свалился прямо под ноги здоровяку, ослепленный. А Макс, не думая, подался вперед – к своему псу. Но – оступился на куске гравия и упал на спину.

В этот-то момент ему и брызнуло в лицо вещество, ноу-хау на производство которого он сам же и передал пастырям полтора года тому назад. Липкая суспензия мгновенно покрыла его кожу, склеивая его веки и почти лишая возможности дышать. И свое следующее действие доктор Берестов совершил чисто рефлекторно: оба его указательных пальца согнулись сами собой.

Даже сдвоенный звук ружейного выстрела прозвучал на открытом воздухе негромко, приглушенно. Макс его почти не услышал. Он со свистом втягивал в себя воздух, который едва пробивался сквозь пленку на его ноздрях. Он чувствовал себя так, как если бы на его голову натянули полиэтиленовый мешок, в котором имелись лишь две крохотные дырочки.

Откуда-то из другой вселенной до него доносились испуганные крики Настасьи и заполошный лай Гастона. Однако Макс не в силах был дать этим звукам хоть какую-то интерпретацию. А про Гунара он и вовсе ухитрился забыть. Отбросив от себя оба дробовика, он принялся с силой тереть себе лицо. То есть, делать именно то, из-за чего обличительная краснота должна была обрести удвоенную яркость.

11

«Нет, – подумал Макс, – это не лицо колбера. Это – маска Красной Смерти». И неспроста ему пришел на ум рассказ Эдгара По – любимого писателя его отца!

Он то и дело взглядывал на себя в зеркало, сидя за рулем коричневого внедорожника – на котором они уехали с гравийного пляжа. Зрение вернулось к Максу – как только он отодрал пленку со своих глаз. Как вернулось оно и к Гастону, глаза которого, правда, всё еще слезились: из-за густой песьей шерсти Настасья не смогла полностью удалить с его морды застывшую суспензию. Однако во всем остальном густой мех выручил ньюфа: уж на нем-то никаких масок не просматривалось.

У самого же Макса вид был такой, будто с его лица наждаком соскребли весь эпителий. Его кожа не воспалилась, не чесалась, но ему стоило огромных трудов убедить Настасью в том, что эта жуткая багровость не причиняет ему страданий. По крайней мере, физических. Да и участь их с Гастоном обидчика оказалась куда более плачевной.

Когда Макс выстрелил одновременно из двух дробовиков, их стволы были обращены снизу вверх в сторону Гунара. И этот двойной заряд произвел отменный эффект – так что Максу поневоле вспомнилась давешняя шавка, намертво вцепившаяся в его рукав. Когда Макс наконец-то продрал глаза, то обнаружил, что человек, который нацепил на него маскуКрасной Смерти, больше не существует как единое целое. Два выстрела в упор из дробовиков «Лев Толстой» разорвали его туловище по диагонали: от пупка спереди до верхних краев лопаток сзади. И то, что оказалось ниже это разрыва, упало навзничь прямо там, где стояло: рядом с самим Максом. А верхушку огромного тела выстрелы из помповых ружей отбросили метра на три назад – ближе к воде. Палец правой руки Гунара так и остался лежать на распылителе баллончика, выдавливая остатки его содержимого на гравий. Лицо же здоровяка, совершенно не пострадавшее от выстрелов, не выражало ничего, кроме бесконечного удивления.

Они там его и оставили – на пляже. Макс предложил было сбросить тело в карьерный пруд, к безликим, но Настасья сказала: нет. У мерзавца есть жена, и она имеет право похоронить своего мужа. И Макс нехотя с ней согласился.

И вот теперь он, щурясь от яркого света и жалея, что не захватил с собой из дому солнцезащитные очки, вел их внедорожник обратно к шоссе «Рига-Псков». Оба дробовика – и полицейского Алекса, и тот, что принадлежал доброму пастырю, – они везли с собой.

– Прости, что я втянула тебя в эту авантюру с видеозаписью, – в который уже раз повторяла Настасья. – Ты сказал: эта краснота останется у тебя минимум на двадцать дней?

Она была расстроена донельзя, несмотря на то, что видеорегистратор внедорожника зафиксировал все подвиги пастырей. Мало того: неосторожное убийство Гунара в объектив не попало, так что запись эта Максу навредить не могла. Однако теперь всё это совершенно не радовало девушку. Она понимала: в таком виде пересечь границу её провожатый не сможет. А если даже и сможет – подмазав кого-то на пропускном пункте Лухамаа, – то по другую сторону границы, в Конфедерации, его незамедлительно схватят как неудачливого колбера. И поступят с ним по всей строгости закона: приговорят к принудительной экстракции. С колберами в Евразийской Конфедерации не церемонились – благодаря чему всё еще сохраняли остатки цивилизации и порядка на своей территории.