Сказка о принце. Книга вторая

Сразу после ареста Якоба он провел вечер у Карло. Утешал плачущую Магдалену, жену профессора, доказывал самому Карло, что все это ошибка и мальчика скоро отпустят… и видел, что Карло не верит ему, и сам в это не верил. Потом они с профессором заперлись в кабинете… хорошая все-таки вещь – старое, столетней выдержки вино из Версаны. Когда Кристофер уходил от Рецци, Карло держался на ногах очень нетвердо, но глаза у него, кажется, стали чуть более живыми.

– Рецци, – объяснил Триблец, – когда сына арестовали, пошел в полицию. И выложил все, что знал про дружков сына и про то, кто к нему ходил, в обмен на то, чтоб парня отпустили. Мальчишка Якоб, оказывается, заговорщиком был… черт его знает, что это такое, но там, говорят, уже много народу пострадало.

– Что за бред? – удивился ректор. – Карло?

– Да весь Университет уже знает, – пожал плечами секретарь. – Рецци, конечно, из лучших побуждений это сделал, чтоб сына вытащить. А получилось… забрали всех, кого он назвал, да сколько еще заберут.

…Душно было в коридоре, гулко и душно, и зябко, и пахло пылью. Свет, падавший из окна, был серым и рассеянным. Тишина – идут занятия, только эхом отдаются под высокими сводами шаги идущего ректора. Где-то из-за распахнутой в коридор двери донесется голос преподавателя – и снова тихо. Идут занятия.

Как давит на горло ворот мантии! Ректор ван Эйрек шел по галерее, соединяющей астрономическую башню с главным зданием, и тяжело дышал. Не хватало воздуха.

А он-то, дурак, думал, что дело все – в них, в тех, которые подлы, и душат мысль, и думают лишь о взятках. А так ведь тоже можно – из-за страха за сына…

Шум множества голосов вырвался из-за поворота, разрубил непрочную тишину. Ван Эйрек ускорил шаги. За одной из высоких дверей говорили сразу множество голосов – гневно, возбужденно, негодующе.

Когда он открыл дверь, голоса в аудитории стихли, словно ножом обрезало. После полумрака коридора свет показался усталым глазам слишком ярким; шагнув, Кристофер, прищурился и не сразу увидел: семеро сгрудились гурьбой в проходе, между партами, и о чем-то громко спорят. Ну, конечно, все тот же курс, все та же его любимая группа. А теперь стоят и смотрят на него – молча, изучающее, недоверчиво.

– Что у вас тут происходит? – спросил Кристофер. – Что за шум?

Группа молчала. В аудитории пахло потом и пылью.

– У вас занятие, насколько я понимаю? – уже строже спросил ректор.

– Да, – громко ответил Лихой.

– И в чем дело? Где преподаватель? Почему вас так мало? Где остальные?

– В полиции, – дерзко ответил чернявый Павич, не добавляя обязательного «господин ректор».

– Прискорбно, но не отменяет занятий, – сухо заметил ректор. – Кто преподаватель?

– Профессор Рецци.

– И где же он?

– Покинул аудиторию, – под общий смех отозвался Павич.

– В связи с чем? – приподнял бровь ван Эйрек.

Павич шагнул вперед. Сегодня он был бледен почти до синевы, на щеках цвели красные пятна.

– Господин ректор, – громко сказал он. – Наша группа отказывается заниматься с профессором Рецци и просит вас довести это до сведения деканата.

Ван Эйрек помолчал.

– И с чем же связано такое решение?

Он ни минуты не сомневался в том, какой ответ услышит.

Взгляды остальных сместились за его спину. Обернувшись, ректор ван Эйрек оказался лицом к лицу с классной доской – черной, вытертой сегодня чисто, насухо. На ее уже потертой поверхности крупными буквами было выведено одно только слово – «Предатель».

* * *

Несколько дней его совсем не трогали. За это время Патрик восстановил какие-то силы, хотя мысль о смерти, однажды появившись, не желала уходить. Мартин приходил каждый вечер, приносил хлеб, перевязывал, заставлял пить какие-то отвары, сбивающие жар. Опытом во врачевании он не уступал порой тетке Жаклине, и Патрик, лежа ночами без сна, думал иногда, как причудливо складываются человеческие судьбы. Повернись по-другому – мог бы стать лекарем этот немногословный, деловитый человек, и люди поминали бы его добром, а не так, как сейчас, наверное, с ужасом и отвращением.

Впрочем, с Мартином они особенно не разговаривали. Палач в душу ему больше не лез, был одинаково молчалив и сумрачен – что во время перевязок, что при пытках. Но при всем при этом, надо отдать ему должное, Мартин ни разу принца по-настоящему не покалечил. То ли в самом деле из чувства благодарности королю Карлу, то ли был у него приказ, Патрик не знал.

На четвертый день за ним пришли снова. Патрик уже мог ходить, хоть и не очень долго, и при виде его Мартин удовлетворенно кивнул. Против обыкновения, его не стали раздевать совсем, содрали только рубашку, от которой и так уже оставались одни лохмотья, за руки высоко притянули цепями к стене. Огонь в жаровне Мартин разводить не стал, и Патрик украдкой облегченно вздохнул. Как ни старался он казаться спокойным, все равно каждый раз от ужаса все внутри сворачивалось в ледяной ком. Как обычно, палач разложил перед пытуемым – аккуратно, по порядку – инструменты, но Патрик, сдерживая дрожь, сказал как можно более равнодушно:

– Уже не пугает. Надоело.

– Хочется новенького? – осведомился Густав. Он сидел, развалившись, на стуле у стены и пристально наблюдал за пленником. – Привык?

– Разнообразие украшает жизнь, – бросил Патрик. – Уж тебе ли не знать.

– Это верно, – согласился король. – Только не знаю, чью именно жизнь оно украшает. Я своей вполне доволен. А вот будешь ли доволен ты, мы сейчас посмотрим.

– У тебя есть что-то новенькое? – поинтересовался принц, кивнул на разложенные инструменты: – Этого уже не хватает?

– Представь себе, да. Но прежде, Патрик, еще раз спрашиваю: не хочешь ли ты изменить своему упрямству? Подпиши то, что я прошу, и мы расстанемся друзьями.

– Я предпочитаю сам выбирать друзей.

– Не хочешь. Ладно, ты сам напросился. Собственно, дело в том, что я бы хотел тебе кое-кого представить. Быть может, присутствие здесь этого человека сделает тебя более сговорчивым.

Он встал, шагнул к двери. Бросил несколько неразборчивых слов конвою – и склонился в поклоне:

– Проходите, сударыня, прошу вас.

Женщина. Невысокую женщину в черном монашеском одеянии втолкнули в камеру солдаты. Ее-то сюда зачем? Озираясь, вздрагивая от сырости и охватившего все тело озноба, женщина медленно сделала несколько шагов, согнувшись под низкой притолокой. Выпрямилась, огляделась.

И отпрянула, сдавленно вскрикнув от неожиданности и ужаса.

– Вы узнаете этого человека, сестра Мария? – спросил король.

Она молчала, прижав к губам ладони. Широкие рукава рясы почти скрыли лицо.

– А вы, Патрик, знаете, кто перед вами? Эту даму теперь зовут сестра Мария. Но раньше… или, может быть, вам вот так будет понятнее?

Неторопливым, точным движением Гайцберг отвел от лица руки монахини, сорвал с ее головы клобук. Упали на лицо пряди золотых волос, девушка убрала их, не отрывая взгляда от прикованной к противоположной стене фигуры.

Патрик коротко крикнул, задергался, пытаясь высвободить руки, вырваться…

– Хорошо, – констатировал король. – Процесс взаимного узнавания завершен, всем, я надеюсь, очень приятно. Пора перейти к делу. Сестра Мария, – твердая рука взяла девушку за локоть, – присядьте, прошу. Вот сюда, – он подвел ее к стоящему у стены столу, осторожно опустил на табурет. – И выслушайте меня.

Изабель, не отрываясь, смотрела на брата. Потом обвела взглядом комнату, и в глазах ее – впервые за все время – плеснулся откровенный ужас.

– Воды, сударыня? – участливо спросил Гайцберг.