Сказка о принце. Книга вторая

Гоподин ректор споткнулся на ступеньке и понял, что почти пришел. За три десятка лет, проведенных в Университете, он и с закрытыми глазами, и с самого жуткого похмелья, и пьяный, и трезвый, и здоровый, и больной нашел бы дорогу в любую точку большого, величественного здания на площади Акаций, в котором даже летом стояла прохлада. Ему оставалось подняться по этой маленькой лестнице и повернуть направо, к аудитории, из которой доносились уже голоса.

Четвертый курс, медицинский факультет. Ван Эйрек любил эту группу больше других, даром, что сам – математик, а группа – будущие медики. Мальчишки попались, как на подбор, любопытные и умеющие спорить. Из них всех только усатый Клод Колье был заметно старше остальных, уже за тридцать; остальные – молодежь, азартная, но еще беззаботная. Однако сегодня группа казалась странно притихшей – словно несчастье какое свалилось, брат у кого-то умер или еще что…

Солнце чертило тонкими лучами по столам и крышке кафедры, в распахнутые окна долетали крики торговок с рынка.

– Что это вы сегодня такие притихшие? – поздоровавшись, ректор кинул стопку свитков на кафедру и обвел взглядом своих подопечных. И удивился: – А где, позвольте спросить, Жданич и Рецци? Лекция основная, я просил всех присутствовать. И вчера их не было… что, каникулы решили объявить до срока?

По рядам пронесся шепот. Из-за первой парты у окна поднялся высокий рыжий студент по прозвищу Лихой – за привычку лихо свистеть, гоняя голубей с крыш. Свист его знал весь Университет.

– Они арестованы, господин ректор.

Ван Эйрек помрачнел. Слишком часто за последние месяцы приходилось ему слышать эти короткие два слова.

– За что? – поинтересовался он для порядка, даже не ожидая ответа.

– Там не сообщают, – угрюмо ответил рыжий.

– Говорят, дело политическое, – негромко сказал сосед Лихого – чернявый плотный Павич. Лихой ткнул его локтем в бок.

Несколько мгновений в аудитории царила тишина.

Господин ван Эйрек хорошо знал обоих арестованных, а Якоб Рецци, сын старого друга, профессора богословия Карло Рецци, был ему если не за сына, то за младшего любимого родственника уж точно. Парень горячий, дерзкий – и талантливый невероятно, ему уже прочили славу будущего ученого. Вопреки ожиданиям родителей, он не пошел по стопам отца и выбрал медицину… в том, что теперь ему удастся закончить Университет, ректор сильно сомневался.

– Что же, начнем, – непривычно сухо проговорил Кристофер.

Все эти долгие полтора часа, читая хорошо знакомый материал, он, вопреки ожиданяи, не мог отделаться от вновь накатившего пакостного ощущения бессилия. Тупое, безнадежное, оно приводило к отчаянию. Что-то огромное и равнодушное стоит совсем близко и грозит затянуть с головой. Что ни делай, бейся, кричи, спорь – бесполезно.

За два года он уже привык к арестам, если можно к этому привыкнуть, и даже не удивлялся идиотизму приговоров и безжалостности чиновников. И двух преподавателей уже потерял. Но чтобы так близко… бедный отец, бедный Карло. Понятно теперь, отчего его сегодня нет – профессору сегодня не до науки.

Уже прозвенел колокол, возвещая о начале перемены, когда ван Эйрек, аккуратно закончив мысль, взмахом руки усадил вскочивших студентов обратно. Оглянулся, тщательно и плотно закрыл дверь. Подошел к переднему ряду и, опершись на столешницу, негромко, с тихой яростью выговорил:

– Сколько вас можно просить, дети… Да будьте же вы, в конце концов, благоразумны! Зачем вы лезете к волку в пасть, если можно пересидеть, переждать? Поймите же, террор не будет вечным! Вечна наука, а не тюрьмы, а вы… вы, молодые, лишаете себя и нас возможности дожить и сохранить то, что у нас пока еще есть. Зачем вы лезете, если…

Он не договорил, махнул рукой.

Из задних рядов прозвенел молодой, ломкий еще, голос:

– Чтобы не быть трусами, господин ректор!

Говорившего не одернули, не шикнули. В мертвой тишине ректор тихо уронил:

– Дети…

И вышел, тяжело ступая, все в той же тишине.

Смешавшись с толпой, плотным потоком текущей по коридору, Кристофер думал о том, что надо послать к Рецци – узнать, помочь, поддержать. Но поравнявшись с центральной лестницей, увидел Карло – тот шел, словно незряче, медленно, держась трясущимися пальцами за стены. Волосы его, обычно аккуратно причесанные, растрепались, плечи поникли, незастегнутая мантия сидела криво. Ван Эйрек тронул его за плечо:

– Карло….

Тот обернулся. Губы его запрыгали, глаза подозрительно заблестели. Он снял очки и, остановившись, долго протирал их уголком мантии.

– Пойдемте ко мне, Карло, – ван Эйрек крепко взял его за локоть. – Пойдемте.

В кабинете ректора было – о счастье! – не жарко, окна выходили на северную сторону. Толстые стены Университета давали отличную защиту от летнего зноя, и в самое пекло здесь мало где бывало по-настоящему жарко. Другое дело, что зимой это оборачивалось замерзшими пальцами и частой простудой, но – тут уж выбирать не приходилось. Кристофер усадил друга в большое кресло в углу кабинета. Куда запропастился этот Триблец? попросить бы его сделать успокаивающий отвар. Карло долго сморкался, крупными глотками пил воду из высокого стакана. В раскрытое окно тянуло запахом свежей листвы и цветов.

– Скажите, кому и зачем мог помешать мой сын? – спросил, наконец, Рецци в пространство. – Кому, Господи, кому?

Губы его снова запрыгали.

– Их взяли в один день – Якоба и дружка его, Жданича. Говорят, участие в заговоре. Весь дом перерыли – что искали, Бог весть. Говорят – изменник Отечества.

Карло заплакал, закрыв лицо руками.

– Карло, скажите мне вот что, – попросил ван Эйрек. – Может, что-то было с ним в последнее время… ну, отлучки какие-то, возвращения поздние… друзья подозрительные, не знаю… книжки запрещенные домой носил или еще что?

Карло грустно усмехнулся.

– Я сам вчера о том же подумал. И возвращения поздние были, и книжки читал… прятал от меня. Только не мог он быть заговорщиком, Кристофер, понимаете, не мог! Зачем ему, он же не голытьба какая… мы с Магдаленой никогда нового короля не осуждали – вслух, по крайней мере. Не мог он, нет, не мог! А так… ну, дружки к нему приходили, все наши, университетские, почти всех я знаю, и ребята хорошие, не какие-нибудь там… ну, вот Жданич был, фон Вертен, Морель… потом еще родственник наш, Виктор, он поручик в Первом пехотном…

– Вы говорили об этом жандармам? – спросил ван Эйрек.

– Нет, конечно. Да они и не спрашивали. А что, – встрепенулся Рецци, – думаете, может помочь?

– Вряд ли, – вздохнул ректор, а про себя подумал, что скорее наоборот и упаси Господи от такого. – Кто теперь знает что-то точно?

Всю следующую неделю господин ван Эйрек не мог отделаться от невнятного ощущения опасности. Откуда оно взялось и почему, ректор ван Эйрек не мог бы сказать. Опасность подошла совсем близко и была разлита в воздухе, смешивалась с гулом споров в коридорах Университета, ползла за шепотком на лекциях, выглядывала из настороженных глаз студентов, а однажды обернулась, словно камнем, брошенным вслед «Трус!». И Кристофер не мог поймать это ощущение опасности, чтобы поглядеть ему в глаза.

Он делал все машинально: вел лекции, подписывал какие-то бумаги, ругался из-за списания наглядных пособий, ездил в приемную министра внутренних дел (принять его обещали только в пятницу), успокаивал взволнованных преподавателей. Три дня прошли быстро и бестолково. Четвертый взорвался, как звоном, оглушительной новостью: арестованы сразу трое студентов из «его» группы и трое преподавателей. По Леррену поползли слухи: раскрыт заговор.

–…и вы же понимаете, что дыма без огня не бывает, – говорил ван Эйреку утром его секретарь Триблец, обычно молчаливый, а теперь взбудораженный черноусый верзила. – Но дело-то ведь совсем не в этом…

– В чем же? – устало спросил ван Эйрек, снимая плащ и вешая его в углу кабинета. Нынешний день выдался зябким и сырым, не смотри, что лето – холодно, как в октябре. На бороде и усах ректора поблескивали дождевые капли. Вот когда пожалеешь, что нет в комнате камина!

– А в том, господин ректор, что нам теперь худо придется. Аресты ведь от нас начались, и…

– Почему же худо? Не первый раз.

– Да разве вы не слышали, господин ректор? – секретарь недоуменно взглянул на него.

– Не говорите загадками, Триблец, – попросил ректор. У него с утра болела голова, и из-за этой боли он никак не мог сосредоточиться. А день сегодня будет хлопотливый, в четыре у него аудиенция в министерстве внутренних дел, а после этого нужно все-таки выбраться к Карло, нехорошо, уже два дня у них не был…

– Это же Рецци.

– Что – Рецци? – не понял Кристофер.

– Ну, это наш Рецци выдал их.

– Ничего не понимаю. Кого – их? Как выдал? Говорите же яснее, – нахмурился ректор.