Старая крепость

– Да, почерк его, – вне всяких сомнений…

– Кроме того, Скрипник похвалялся тем, что вывел из строя зенитный пулемёт. Не знаю, – правда это или нет, но я бы проверил…

– Вороненко! – багровея, гаркнул Гаврилов.

Дверь тут же распахнулась и в каземат ворвались пограничник вместе с одесситом. Судя по всему, они ожидали увидеть вражеского диверсанта, убивающего командира Восточного форта, потому что оружие держали готовым к стрельбе. Обнаружив нас, мирно сидящих за столом, – парни, кажется, даже немного расстроились.

– Пулей к зенитному «Максиму», – проверить и доложить его состояние!

– Будет сделано, тащ майор! – бодро отрапортовал Вороненко и скрылся в полумраке коридора.

– Силаев, – вернись на пост!

– Понял! – кивнув, пограничник вышел.

– Касаткин не проснётся от такой движухи? – с интересом глядя на даже не шелохнувшегося начальника штаба, поинтересовался я у Гаврилова.

– Нет, ему и артобстрел не помеха. Тут все такие, – устали в край…

– В общем, политрук Скрипник перешёл с твёрдым намерением максимально облегчить немцам штурм форта. Сейчас, скорее всего, его допрашивают, так что с утра день может начаться с сюрпризов, – предупреждаю майора.

– И что ты предлагаешь? – с затаённой надеждой в голосе интересуется у меня Гаврилов, – Как мы вышли из положения в той, твоей истории?

– Ну, самое главное, – утром нужно убрать из казематов детей и женщин. Мы-то, – ладно, у нас профессия такая, а им погибать незачем.

– Куда убрать?

– Дать в руки белый флаг, – и пусть выходят.

– Немцы их постреляют!

– Немцы их не тронут, – помотал головой я, – наоборот: подумают, что гарнизон решил сдаться. После появления женщин и детей, будут ждать нас. Пока ждут, – не стреляют. Раз не стреляют, – бойцы не гибнут. Правильно?

– В принципе, верно… Что ещё?

– А всё. Тут больше делать и нечего. То, как сейчас организована охрана и оборона, – лучше не придумаешь. Остаётся только ждать.

– Чего ждать? Подхода Красной Армии? Манны небесной? Чего нам тут ждать??? – вскакивает из-за стола Гаврилов.

– Спокойнее, товарищ майор! Не нервничайте. Ждать нам здесь 29-го числа, – об этом я уже говорил.

Пометавшись по каземату, как тигр по клетке, Гаврилов, наконец, успокаивается и снова садится за стол напротив меня. Яростно растерев щёки руками, он спрашивает:

– Что произойдёт 29-го июня? Чем закончится наша оборона?

Ответить я не успеваю, – дверь распахивается и в каземат залетает запыхавшийся Вороненко, таща за собой какого-то бойца.

– Вот, товарищ майор! Привёл!

– Кто это?

– Этот скользкий тип, – пулемётчик. Захожу я к ним в каземат, а они установку четырёхствольную разобрали и сидят, лыбятся, – вредители! У, контра!

– Сам ты – контра, горлопан! – стряхнув с себя руку Вороненко, боец представляется:

– Рядовой Евстафьев, – второй номер зенитной пулемётной установки М4!

– Что там у вас произошло? Почему разобран пулемёт? – интересуется Гаврилов.

– На первом стволе пробит кожух, поэтому система охлаждения потеряла герметичность, – пытаемся починить.

– Когда обнаружили?

– Да с полчаса назад, примерно. Начали стрелять, – вроде как, немцы ползут, – а тут такое…

– И чем кожух повреждён? Осколком, пулей? – влезаю в разговор я.

– Нет, – обстрела-то ночью не было, да и дырочка маленькая… Вроде как, гвоздём пробили, – смущается Евстафьев.

– Вы от пулемёта отлучались?

– Нет, всё время при нём! Хотя…

– Ну, – договаривайте! – торопит бойца Гаврилов.

– Приходил к нам комиссар… Ну, политрук Скрипник, в смысле. Сказал, чтобы помогли коробки с лентами ребятам поднять снизу. Они там их патронами снаряжали. Ну, мы и пошли. Политрук у установки остался, – сказал, присмотрит. А больше не уходили никуда…

– Ясно. Пулемёт почините?

– Постараемся, товарищ майор!

– Постарайтесь, Евстафьев, – надеюсь на вас. Установка нам нужна как воздух! Этот пулемёт, – сердце обороны! Идите!

– Есть! – чётко развернувшись через левое плечо, Евстафьев вышел.

– Вороненко, – свободен!

– Слушаюсь! – одессит прикрыл за собой дверь.

– Вот ссука! – грохнул кулаком по столу Гаврилов, как только подчинённые покинули каземат, – Это надо же быть такой тварью!

Я был солидарен с майором, но свою вспышку ярости уже реализовал, вмазав политруку прикладом. К тому же, за битый час беседы я изрядно продрог, сидя в одних трусах среди холодных кирпичных стен. Пора как-то приодеться. Послушав ещё немного виртуозные матюки Гаврилова, я нашёл паузу в его выступлении, и сказал:

– Михалыч, – мне бы одежонку какую, – пока я совсем не околел. У вас тут не жарко, однако.

– Что? Одежонку? – ещё не отойдя от гневного монолога, переспросил майор.

– Ну, форму мне какую-нибудь можно сообразить? Да и перед личным составом как-то легализоваться нужно, что ли. А то сижу тут, за панибрата, с целым майором, вопросы задаю подчинённым… Я, кстати, в прошлой жизни старшим лейтенантом был… Намекаю как бы…