Княжич. Знак силы

Олешке показалось, что друг норовит побыстрее избавиться от недоброй птицы.

Попав к россу, воронёнок заволновался. Забился, пытаясь вырваться, а после со всей силы тюкнул клювом мальчика в грудь. Ух, как больно! Но княжич стерпел.

– Тихо, тихо! Я тебя не обижу, – прошептал он.

Санко погладил слётка по пёрышкам. Тот сразу успокоился и склонил голову на бок. Олешка и сам почувствовал необычайную слабость – словно его укутали в невесомое тёплое покрывало. Бр-р! Что за напасть?! Опять Санкины колдовские штучки?

Крылышко и вправду выглядело перебитым. О ставни, что ли, ударился, бедняга? Или упал неудачно?

– Смотри, у него и с лапкой что-то – тряпицей обмотана. Верно, хозяин есть. Или был… Ты его подлечишь?

Славон сморщил нос и обречённо вздохнул:

– Не по нраву мне то, – и пояснил: – Вороны поганые вестки носят.

Но воронёнка забрал и принялся ощупывать лапку. Попробовал развязать тряпицу, но узелок был затянут надёжно. Птенец не сопротивлялся. Лишь иногда поворачивал голову, обращая на мальчика то один глаз, то другой.

– Дай ножа! Разрезать треба, – сказал Санко, как бы оправдываясь.

Княжич дотянулся до кровати и извлёк из-под постилки короткий ножик с узким и очень острым лезвием. Ловким движением юный лекарь вспорол плотную ткань.

– Эге! – раздался озадаченный возглас. – Во дела!

Санко повернулся, и росс увидел у него на пальце тонкое серебристое колечко с небесно-голубым камнем.

Нет! Это уже слишком, Варок!

– Лепое, да? – славон залюбовался неожиданной находкой. А княжичу почудилось, что в келье враз стало нечем дышать.

Ну, не бывает так! Не бывает!!!

Этот сон! Эта подкова! А теперь… Громко всхлипнув, он повалился на кровать и обхватил голову ладонями.

– Ты… шо? – Санко удивлённо воззрился на росса.

Смятение, однако, длилось недолго. Олешка резко поднялся, провёл рукавом по глазам и хмуро произнёс:

– Дай сюда!

– Да бери! – славон обиженно дёрнул плечом и протянул перстень.

Княжич промолчал и крепко стиснул кольцо в кулаке. Слёзы рвались наружу, но он изо всех сил старался сдержаться. Оттого где-то глубоко в горле рождались противные булькающие звуки. Чтобы заглушить их, Олешка усиленно шмыгал носом.

Санко с испугом поглядывал на друга.

Воронёнок, нежданно оставшийся без присмотра, пришёл в себя и принялся живо расхаживать по столу, царапая поверхность острыми коготками. Иногда останавливался на краю и раскачивался, будто примериваясь для прыжка.

Эта беготня отвлекла славона. Он отвернулся. Олешка услышал, как дружок бранится в сердцах:

– Вот клятый! Явиться не поспел, а напортачил. Ох, ну, пошто приметы не брешут?.. Шо зоб раззявил, дурень крылатый?

Княжич почти беззвучно прошептал:

– Не ругай его… Это… Это перстень моего отца.

Граничный кряж,

Месяц Новых Даров

В осенней тишине леса хрустнули ветки, послышалось приглушённое мычание, защёлкали кнуты.

Из-за кустов уже начавшего терять листву орешника выкатилась крытая полотном телега. Следом – ещё три тяжело гружённых подводы.

Заброшенная лесная дорога, виляя, пошла на спуск. Возницы натянули поводья, придерживая волов и не давая колымагам разогнаться и сойти с колеи.

Обоз сопровождали пятеро конных и ещё с десяток пеших. Доспехами всадники походили на улан из войска славонского кесаря: добротные кожаные латы, у каждого – либо меч, либо сабля, обязательно щит, да вдобавок – кто с кистенём, кто с булавой, а кто и с коротким боевым топором. Их безлошадные спутники были вооружены копьями.

Позади всех вышагивал пегий красавец-конь на длинной привязи.

На облучке передней повозки, напоминавшей домик на колёсах, восседал крепкий пожилой мужчина в потёртом рамейском камзоле и лёгком летнем плаще. Пепельные кучерявые волосы и смуглая кожа выдавали в нём уроженца Фениции. Он постоянно оглядывался по сторонам, отчего производил впечатление сильно напуганного человека.

Из-под полога повозки высунулась взъерошенная и такая же кучерявая голова. Рамей вопросительно уставился на попутчика – юношу лет двадцати от роду:

– Молчит?

– Молчит, что твой каженник[23 - человек, которого обошёл леший, из-за чего случается потеря памяти]… Будто язык проглотил.

– И немудрено! Крови-то, небось, много потерял?

– А! Наконечник в рёбрах застрял. Только куртку попортил. Куртка-то дорогая!

– Ну, так купец, вестимо. Как и мы. Тати ограбили и бросили… А ты говорил: тропа спокойная, никто не знает – не помнит. Видать, лихие людишки и сюда захаживают!

– Да что им тут делать-то? До тракта вёрст десять – не меньше. А до ближайшей деревни – и того больше!

– Ох, крестничек, клянусь тутошним богом, как его там?.. Вароком! Неспроста всё это, ой, неспроста! Чует сердце: зря мы не дождались каравана… Попомни моё слово!

– Не боись, кум! С твоими страхами мы бы тут зиму куковали. А холода здешние, сам знаешь – не чета нашим, рамейским! Вмиг в ледышку превратишься. Всё лучше в городе пересидеть. Ещё дня три-четыре, и будем в Вазантии.

– Ну а с этим-то что делать?

– А что? В себя придёт, тогда и решим. Если вправду купец – пусть платит за заботу и проваливает на все четыре стороны. Мы не разбойники – завсегда договоримся. А не захочет признаваться, кто и откуда… На невольничьем рынке за такого крепкого мужика добрую цену дадут. Слушай, кум, это даже хорошо, что он ничего не помнит!

– Так-то оно так. Но боязно мне. Кинжал при нём дорогой. И сбруя на коне богатая. Чего не взяли?..

– Молчи, молчи! Я считаю: свезло нам…

Воронёнок