Там, откуда родом страх

– Откуда у вас этот план? – с недоверием спросил Петр.

– Да по случаю достался. Давненько это было, я еще в кабаки в ту пору заглядывал. Вот там – то однажды и подошел ко мне крепко выпивший мужик. Так, мол, и так, прогулял я все, а душа горит, праздника просит. Купи, купец, богатство не за дорого. И сует мне этот лоскут. Для тебя, дескать, заплатить за четверть водки раз плюнуть, а этот план миллионы стоит. Я как-то сразу ему поверил, давай, говорю, за столом поговорим. Ну, сели, я его угостил, а он мне свою историю рассказал. Признался, что каторжником он был, с товарищем они ушли от погони и скрылись в тайге в глухомани. Продержались там, сколько было сил, без харчей и всякого снаряжения, пока, по их мнению, шум не улегся, и двинулись к ближайшему селу. Там разжились, силой, конечно, всем необходимым и ушли снова в тайгу. Понаслышке знали, что в той стороне старатели работают, задумали их грабить, но, не зная толком тайги, заблудились и вышли к реке. Решили рыбкой побаловать себя, сунулись в воду, а в песке донном желтые блестки. Товарищ этого каторжника кое-что знал о золотодобыче, по золоту ходим, говорит. Ну и принялись они, как Бог на душу положил, мыть золотишко. Прилично намыли, но в тайге оно ничего не стоит, цена ему среди людей. Вот и отправились назад. Тут-то и попались. Товарищ в перестрелке погиб, а этого снова в кандалы. Отсидел срок, освободился. Видно, не такой уж он был злодей, если даже после побега пожизненного не дали. Пытался скопить денег, чтобы вернуться назад к золоту, но жизнь его здорово поломала, не смог он вернуться к нормальной жизни, запил и смирился со своей юдолью, потому и продает свое месторождение. Да, так и сказал, свое месторождение. Вот, смотри, – положил он перед Петром лоскут с нечетко, очевидно, соком ягоды нарисованным рисунком. Петр внимательно рассмотрел, но ему он ни о чем не говорил, и он отодвинул его от себя.

– Что-то не видно здесь вашего золота, бессмыслица какая-то.

– Где ты ее увидал? – сердито огрызнулся тесть. – Мозги иметь надо. Вот это наша Уда, а это притоки с правого берега. Нужно доплыть вот до этого притока, вот стрелкой обозначенного, и по нему подняться вверх на двадцать верст, но можно и пониже попытать счастья. Как знать, может и там оно есть. Ведь против течения не выгребешь – лодку тянуть придется, – говорил он так, словно вопрос был уже решен, и теперь они обговаривали детали. Петр пока не понимал, куда клонит тесть, и молчал, а тот вдохновенно продолжал:

– Отправляться надо ближе к июню, по теплу, в холодной-то воде много не наработаешь. Приобретем лодку плоскодонку, она устойчивее, соберем снаряжение, запас провизии на месяц – два, и – с Богом. Отправляться надо скрытно от людских глаз, не дай Бог, кто прознает. Золото, оно бедного делает богатым, доброго жадным, тихоню – убийцей. Но если человек крепок умом и духом, то сам будет управлять им. Для такого золото – это путь к богатству, меценатству, добродетели. Надеюсь, тебе оно не вскружит голову, у тебя ведь нет тяги к богатству. Не так ли?

– А я-то тут причем? – растерялся Петр.

– Так я тебе что, сказки тут рассказываю! – рассердился хозяин. – Не в мои годы по тайге шастать, стар я для этого. Да и нужды большой нет, и раньше не было, того и не воспользовался сам, а вот у тебя она есть.

– Так, значит, вы решили меня отправить без моего согласия?

– А мне его и не надо. Я же сказал: взял мою дочь в жены – бери и обязанность ее достойно содержать. Может, у тебя есть свои планы разбогатеть? – с ехидцей спросил он.

– Нет у меня других планов, кроме одного. Скоплю денег и заведу свое хозяйство. Буду жить, как мои родители и деды жили.

– Слышал я уже эту песню. С такими планами с голода не помрешь, но и в люди не выйдешь. Так что у тебя один выход – прииск.

– С Леной надо бы обговорить это, – после долгого молчания мрачно произнес Петр. – Как она решит, так тому и быть.

– Она свое слово уже сказала. Мы с матерью с ней говорили, она согласна. Даже больше, она настаивает на этом. Не нравится ей теперешнее положение. Любовь любовью, а жить в такой нищете ей не пристало. Такая жизнь не только любовь убьет, и желание жить убьет. Леночка! – без всякого перехода крикнул он.

Елена, очевидно, все это время стояла за дверью и слушала разговор мужчин, поскольку вошла раньше, прежде чем отец успел произнести ее имя до конца.

– Звал, папенька?

– Вот твой Петр упрямится. Не хочет, чтобы ты жила в достатке. Ему, видишь ли, приятнее коровам хвосты крутить.

– Ты что, и впрямь не хочешь жизнь налаживать? Так знай, не будет в таком случае моей любви к тебе, – в голосе Елены звенели стальные нотки. – Мужик ты в конце-то концов или одно название? Вот заберу Лешку и уйду к родителям.

– Такого ты не сделаешь, – без всякой уверенности в голосе произнес Петр. – Вот вы решили за меня, что мне делать, а я ведь в тайгу один ни разу не ходил, а как золото мыть даже и не слышал.

– Насчет тайги нечего беспокоиться. Путь тебе предстоит несложный. В ту сторону на лодке почти до места, назад – по той же реке, но уже пешком. Возвращаться будешь налегке. Снаряжение там оставишь. А мыть золото ума много не надо. Этому я тебя быстро научу. Я ж в молодости столько породы перемыл! Тысячи пудов, наверное.

– Ну что ж, видно, нет у меня другого выхода, – обречено вздохнул Петр. – Попытаю счастья, может, что и получится.

– Вот это по-нашему, по-мужски, – одобрил Греков, наливая в рюмки водку. – Леночка, скажи Клавдии, чтобы горячее подавала.

За обедом обсуждали детали предстоящего дела, изрядно выпили и теперь за столом царили мир и взаимопонимание. Тесть обязался подготовить все необходимое, Лена была приветлива и ласкова, теща подкладывала зятю в тарелку куски пожирнее. Внезапно Петра словно осенило.

– А этот каторжанин, может, еще кому продал свое месторождение? Тогда как? Время-то немалое прошло.

– На этот счет можешь быть спокоен. Он после моей четверти так напился, что упал на улице и замерз. Время зимнее тогда стояло, морозное. Так что с этой стороны никаких проблем не будет, потому и отправляю тебя с полной уверенностью в положительном исходе. Главное, все в тайне сохранить. Я только за это переживаю. Но это уже только от нас самих зависит: не будем много болтать – все закончится благополучно. Ты, Петя, к реке ближе живешь, так у тебя все будем собирать.

– А я думаю лучше у вас. Вы ж часто за товаром с утра пораньше выезжаете. Для людей это привычно, никто не обратит внимания, а лодку можно на берегу хранить, под замком.

На том и порешили, в последние числа мая на рассвете Петр отчалил от берега и уплыл в неведомое. Отец, узнав о планах сына, сначала воспринял это как дар небесный, но чем больше проходило времени, тем меньше в нем оставалось восторга, уступающему место тревоге. Мать по ночам голосила по сыну как по покойнику, не обращая внимания на угрозы и кулаки мужа.

Глава шестая

Наталья Авдецкая, в девичестве Романова, была младшей сестрой Елизаветы Грековой. Когда та так выгодно вышла замуж, Наталья, несмотря на ранний возраст, загорелась черной завистью к сестре, а вернее к ее положению. Слобода не деревня, а пригород и жизнь здесь почти городская. Она твердо решила вырваться в город, как только подрастет. Грамоте она была обучена, любила читать книги и потому слыла в селе девочкой умной и образованной. Отец несколько раз привозил их с матерью по зимнику в гости к сестре. Наталью в первый раз поразил уклад местной жизни. Двор был чисто выметен от снега, ни навоз, ни привычных клочков сена. В доме нет запаха заваренного пойла для коров и корма для свиней. Везде чистота и порядок. И служанка тебе, и кухарка. Живи – не хочу. Поэтому, достигнув семнадцатилетнего возраста, она покинула отчий дом, благо, что к этому времени отца уже не было, а старшему брату, к которому отошло хозяйство, не больно-то хотелось выкладываться на приданое сестре. Поначалу она жила у Лизы, привыкая к новым условиям и учась одновременно. Она следила за действиями и поведением прислуги, за распорядком дня, наблюдала за приготовлением непривычных для нее городских блюд. И еще она много читала, полностью игнорируя любовные романы, вводя в полную растерянность сестру и племянницу. Училась кроить и шить. Вскоре она ничем не отличалась от городской жительницы. Из ее речи исчез немногословный деревенский лексикон с множеством междометий и размашистых жестов. Теперь она ходила не большими мужицкими шагами, а мелкими и частыми. Сестра с племянницей подтрунивали над ней, спрашивая, не для высшего ли света она себя готовит? На что Наталья отвечала с загадочной улыбкой: «Кто знает. А вдруг». Она завела знакомства в самом городке и теперь по выходным, а то среди недели, уходила из дома. Мать одной из новых знакомых как-то предложила ей познакомиться с ее подругой, вдовой, женщиной замечательно доброй и умной, но очень одинокой. Ее единственный сын служит поручиком в армии, но о матери совершенно не печется и даже письма присылает, когда у него большая нужда в деньгах случается. Она довольно состоятельна и может себе позволить нанять гувернантку. Вот и просила ее подыскать девушку миловидную и грамотную. Глазами она слаба, а читать очень любит, и поскольку Наталья из крестьян, так ей эта должность незазорна. Наталья себя теперь причисляла к купеческому сословию, ее обидело такое неуважение к своей особе, но она согласилась. С чего-то ведь надо было начинать. Смотрины прошли удачно. Она понравилась Евдокии Ивановне Авдецкой и вскоре перебралась к ней. Комната ей была выделена на втором, хозяйском этаже. Кухарка со своим мужем жили на первом, рядом с кухней. Так она стала служанкой, но со временем их отношения сделались более дружескими и доверительными. Теперь она ухаживала скорее за матерью, а не за барыней. В их отношениях это слово больше не присутствовало. Шло время, но ничего не менялось, личная жизнь не устраивалась. Да и как она сама собой могла устроиться. Ведь никто не пришлет к хозяйке сватов прислугу сватать. Наталья в минуты отчаяния уж подумывала вернуться домой. Там – то женихов было предостаточно, а брат не посмеет отказать ей в приданом, но отвращение к сельскому труду и запахам удерживали ее в городе. Она жила у Евдокии Ивановны вторую зиму, когда однажды в тесовые ворота громко постучали, дворник Миша поспешно распахнул их, и во двор въехали сани. Из них проворно выскочили два офицера, высвободили из тулупа третьего с обмотанными пледом ногами, подняли на руки и внесли в дом.

– Куда его положить? – спросил тот, что постарше у встретившей их Натальи. Та, ничего не понимая, указала рукой на дверь в гостиную и молча распахнула ее перед ними. Пройдя к дивану, убрала лишние подушки, освобождая место, и отошла в сторону.

Офицеры пронесли заросшего щетиной, с болезненной гримасой на лице мужчину на диван и принялись снимать с него шинель. В это время в комнату вошла встревоженная Евдокия Ивановна. Она замерла на некоторое время на пороге, прижав к груди сжатые в кулачки ладони, потом с глухим стоном бросилась к дивану, упала перед ним на колени.

– Степушка, сыночек, – запричитала она, целуя заросшее щетиной лицо. – Что же случилось с тобой, почему я ничего не знаю? Ты ранен. Но сейчас же нет никаких военных действий. Что, скажи мне, что с тобой? Или ты просто болен? – продолжала она быстро задавать вопросы, не давая времени на ответ. По ее щекам беспрерывными ручейками скатывались слезы.

Мужчина на диване сжал зубы, из-под прикрытых ресниц к вискам скатились слезинки. Офицеры стояли молча, держа снятые фуражки на согнутых в локте руках. Наконец мать пришла в себя, встала с колен, и офицеры закончили раздевать своего товарища. Евдокия Ивановна повернулась к замершей в сторонке Наталье:

– Это сынок мой, Степушка, – сообщила она и добавила с затаенной гордостью, – офицер, поручик.

Страсти на время улеглись. Хозяйка предложила гостям раздеться, те охотно приняли предложение. Кухарка на скорую руку накрыла стол, выставив холодные закуски и запотевший графин с водкой. Безучастно лежавший до этого, Степан попросил освободить его ноги от пледа. Наталья нерешительно подошла и размотала плед. Взорам присутствующих открылись замотанные бинтами удивительно короткие ступни. Побледневшая мать тихим испуганным шепотом спросила:

– Господи, что это?

– Пальцы ампутировали, – глухо ответил Степан, опуская осторожно ноги на пол и садясь на диване. – Инвалид я теперь.

– А служба как, карьера? – не осознавала случившегося мать.

– Что тут непонятного. Закончилась моя служба, и карьера закончилась. Уволен по состоянию здоровья, с пенсионным содержанием.

– Да как же так, – тихо заплакала мать. – Мы с покойным отцом мечтали тебя хотя бы майором увидеть. Горе-то какое.

– Ничего теперь не изменишь, – впервые подал голос старший из офицеров. – Можно сказать, пострадал за царя и отечество. На таких наша армия держится.

– Ой ли? – одновременно с недоверием и надеждой произнесла мать.

– На полковых учениях обморозил ноги, но свою задачу выполнил.

Больше мать вопросов не задавала. Она печально и нежно смотрела на своего вновь обретенного сына, думала, что, может, и к лучшему все это. Живой ведь и на глазах теперь все время будет. Невесту найду ему, внуки пойдут. Старость станет в радость, не то, что теперь. А между тем она не забывала потчевать гостей водкой. Вскоре они разогрелись, стали спорить о чем-то своем, непонятном. Евдокия Ивановна сначала пыталась вникнуть в суть их спора, но вскоре поняла, что от нее этого не ждут, и успокоилась, замолчав. Наталья, хоть и сидела за общим столом, оставалась чужой. Евдокия Ивановна даже не представила ее. То ли забыла под впечатлением происходящего, то ли не сочла нужным. Офицеры то и дело бросали на нее изучающие откровенные взгляды, но она упорно никого не замечала. Она была всего лишь прислугой, ее делом было следить за порядком на столе. Через пару часов Степан медленно повалился на диван. Оба офицера сразу поднялись из-за стола, уложили осторожно ноги инвалида на диван, поблагодарили хозяйку за гостеприимство, поклонились кивком головы на сей раз обеим дамам и быстро ушли. У Натальи от этого сдержанного знака уважения, а может просто внимания, потеплело на душе, а Евдокия Ивановна с нежной грустью смотрела на спящего пьяного сына. В героизм сына ей что-то не верилось.

Степан проспал до утра. Проснувшись, он увидел сидящую рядом с диваном мать.

– Ну что, горюшко мое, выспался? Мыться, бриться будешь?

– Кому это теперь нужно, для кого стараться. И так сойдет, – равнодушно ответил сын.

– Как для кого? – растерялась мать. Ты ж совсем молодой, не надо опускаться. Отец уже совсем плохим был, а продолжал следить за собой. Цирюльник раз в неделю приходил до самой его смерти.

– С моей пенсией я не могу цирюльника на дом вызывать.

– А я тогда на что нужна. Все, что покойный оставил, и твоим является. Можем себе такое позволить.

– Ой, оставь это, мама. Тоже мне, княгиня.