Там, откуда родом страх

Да нам такая, языкаста, и нужна.

– Да, пожалуй, ты прав. Если дело выгорит, с купцом породнимся. Это тебе ни фунт изюма. Он хлопнул себя ладонями по коленям и удовлетворенно крякнул. Это означало, что он пребывает в наилучшем расположении духа. Увидав это, осмелела мать.

– Не по себе дерево собрались рубить. Что, в слободе девок мало? Вон хотя бы наша соседка – Феня. Чем не подходит? И статная, и работящая, а как вышивает да вяжет – равных нет. Не нравится эта, у Чумаковых дочка не хуже. Или…

– Цыц, старая, – прикрикнул на нее муж. – Давно битой не была? Чего, дура, раскудахталась. Но многоопытная жена по тону поняла, что бояться пока нечего и продолжала:

– Перестарок она у них. Ведь и красавица, и приданого не счесть, а не берут ее почему-то. Тут бабы разное про нее говорят. И Кешка, урядников сын, к ней шастает по ночам, и…

– Не суй свой нос не в свое дело, – взревел хозяин. – Много вы, бабы, понимаете. Да вам любого человека грязью облить, что плюнуть. Лишь бы языками почесать.

На этот раз хозяйка почувствовала прямую угрозу и, отступив в дальний угол, замолчала, скорбно поджав губы.

– Ты только подумай, – вернулся отец в благодушное состояние. – Греков-то стар уже, делами плохо занимается. По товару в лавке видно, что дела у него не самые распрекрасные. Возьмет нашего сына в дело, вот и пойдем мы в гору. Конечно, деньжата и немалые нужно будет вложить, чтобы развернуться, да это дело наживное.

Хозяин так увлекся перспективами на будущее, что забыл о завтраке.

– Ты поешь сначала, а уж потом о деле, – несмело напомнила жена.

Хозяин задумчиво сунул в рот очередной кусок и отрешенно стал его жевать. Петр уже поел, но продолжал сидеть за столом, задумавшись. Только, в отличие от отца, он думал не о богатстве, а о сватовстве. Оскорбительные намеки матери пронеслись мимо его ушей, словно и не были сказаны. Удастся ли уговорить родителей Елены? Отказа он боялся ужасно, больше смерти. Особенно теперь, когда Елена первой открылась ему. Если откажут, Лена согласится уйти с ним без согласия родителей. Построим сруб в тайге и будем промышлять охотой. На этой утешительной мысли его прервал отец, поднявшийся из-за стола. Завтрак был закончен, и Петру следовало тоже встать.

Под вечер того же дня Егор Воронов, прихватив новый цветной полушалок, отправился к знаменитой знахарке, своднице, повивальной бабке и свахе Овчинниковой Домне. Вернулся он поздно, сильно под мухой, но веселый и довольный, и вопреки себе в этот раз не стучал по столу кулаком, не орал и не обижал жену. Сидя на лавке и упершись руками в широко раздвинутые колени, он бросал на домочадцев многозначительные мутные взгляды и молчал не менее многозначительно. На другой день, поднявшись позднее обычного, он, пошатываясь, подошел к деревянной кадке со студеной колодезной водой, зачерпнул плавающим в ней ковшом воды и принялся жадно пить, проливая воду на бороду и на обтянутый исподним живот. Жена затравленно смотрела на него, держа под подбородком сжатые в кулачки руки, словно защищаясь заранее от ожидаемого удара. Напившись, хозяин замахнулся на нее ковшом, и она стремглав выбежала в сени.

– Не бойся, дура, не трону. Мне твоя вывеска сегодня пригодится, – крикнул он вслед. Жена робко вошла назад на кухню. Увидав в ее глазах радость избавления, он был не в силах сдержать раздражение, ударил кулаком по кадушке так, что половина воды выплеснулась на пол.

– Подотри, – коротко приказал он и вновь отправился на лавку.

После полудня, отлежавшись (благо, что пора стояла не страдная: сено скошено, а урожай еще не поспел), позвал Петра и отправился с ним в лавку. Вернулись они, нагруженные вином, водкой и сладостями. А вечером во дворе загремел цепью и зашелся в лае пес с флегматичной кличкой Телок, названный так за свой огромный рост. Мать выскочила во двор, шепча одними губами: «Кого это нам Бог послал?» И вернулась в избу с крепко сбитой и моложавой Овчиннихой. Та перекрестилась на передний угол, даже не взглянув на образа, и заговорила скороговоркой:

– Вот, хозяин, значит, исполнила я твой наказ, сняла с тебя заботушку. Согласные они сватов принять. Надейся, значит, на добрый исход, – потом, немного помявшись и хитро глядя на хозяина, добавила. – Ты уж ублажи меня, трудно мне это дело досталось, битых три часа уламывала, вашего сына нахваливала, как могла.

– А чего его нахваливать-то, – возмутилась мать. – Он и не хваленый лучше хваленого.

– Нишкни, старая, – цыкнул отец. – Не твоего это ума дело. Пряча довольную улыбку в усах, он вынул из кармана потертый кожаный кошелек и, вынув из него банкноту, протянул свахе.

Та сдавленно охнула, не ожидая такой щедрости, но быстро пришла в себя и пожаловалась:

– Ой, чей – то першит в горле.

Хозяин стрельнул глазами на жену. Та послушно и быстро засеменила к застекленному резному шкафчику, вынула из него четырехгранную бутылку и небольшой граненый стаканчик. Наполнив его, поставила на цветастую тарелку, положила рядом ломоть хлеба и солонку. Со всем этим подошла к гостье и, поклонившись, предложила: «Откушайте». Сваха взяла стакан левой рукой, правой бегло перекрестилась, дохнула открытым ртом через согнутый локоть и, прошептав: «Сгинь, нечистая сила», одним глотком осушила стакан. Постояла несколько мгновений, блаженно прикрыв глаза, затем взяла с тарелки хлеб, понюхала и положила назад:

– Ну, я побежала, – засуетилась она. – Да и вам пора. Ждут они. Ты, хозяйка, проводи-ка, не то кобель ваш сократит мой век, и до внуков не доживу.

Когда хозяйка вернулась, проводив гостью, хозяин потребовал выходной костюм и хромовые сапоги, приказав и сыну с женой приодеться.

Дом Грековых стоял на той же улице и мало чем отличался от домов зажиточных слобожан. Разве что крашеными наличниками да тюлевыми занавесками. Хозяин дома полнокровный, статный мужчина с окладистой в проседь бородой и молодыми серо-голубыми глазами, сам встретил сватов на высоком крыльце и проводил в дом. Изнутри он выгодно отличался от домов слобожан. Полы были покрашены, на стенах висели ковры, да и мебель была не местных мастеров, легкая и изящная. Не топорная. И еще на стенах в рамках висели фотографии, новшество века, что было большой редкостью в домах слобожан.

Старший Воронов и глазом не повел, словно все это было ему не вновь, и сурово одернул жену, когда та, перекрестившись на образа, заохала и запричитала, громко удивляясь чистоте и диковинной обстановке. Хозяин пригласил гостей в ЗАЛУ к КРУГЛОМУ столу и крикнул, повернувшись к двери, ведущей в другую комнату:

– Лизонька, у нас гости!

В дверях сразу, словно стояла наготове, появилась полнотелая, дородная купчиха, розовощекая и круглолицая. Несмотря на полноту, она легкой походкой подошла к столу и низко поклонилась гостям:

– Добро пожаловать, гости дорогие, – ласково пропела она. – Как ваше здоровье, как дела?

Старший Воронов степенно поблагодарил, ответив, что все – слава Богу. Ее миловидное полное лицо осветилось улыбкой, вызвав у Петра острую тоску по Лениным губам. На некоторое время воцарилась гнетущая тишина. Все вдруг почувствовали себя неловко, и никто никак не мог начать разговор: хозяева не желали предвосхищать события, а гости не могли собраться с духом. Наконец Воронов старший, крякнув для собственной острастки, прервал затянувшееся молчание:

– Значит так, у вас товар, у нас купец. Вот хотим…

Но хозяин не дал ему договорить:

– Чего здесь из пустого в порожнее переливать. Нам известна причина вашего прихода. Ваша сваха – мастер своего дела. Мы тут с матерью обсудили и решили, что женихов хороших не так уж много, люди вы состоятельные, уважаемые. Да и дочь наша слишком долго выбирала, принца все своего ждала. В общем, спросим Леночку. Как она решит, так и будет, мы перечить не будем. И тут же, без всякой паузы крикнул:

– Ленушка!

Дочь, в отличие от матери, появилась не в раз. Прошло достаточно времени, прежде чем она вышла к гостям из той же двери, что и мать. Гости и родители все это время ожидания сидели в крайне напряженных позах и теперь дружно облегченно вздохнули. Елена, невысокая, но очень стройная, была одета в строгое, с высоким глухим воротом платье, на плечи накинут кружевной, вязаный платок. Как ни странно, но в этом строгом одеянии она выглядела гораздо моложе своих двадцати трех лет, словно девочка подросток, нарядившаяся в мамины наряды. У нее были отцовские, ясные глаза и прямой нос, от матери ей достались красиво вычерченные губы и пышные светло-русые волосы. Она была вызывающе красива. Такой ее очарованный Петр еще не видел. С гордостью собственника он посмотрел на родителей. Отец смотрел на Лену с откровенным восторгом, у матери был вид приговоренной к смерти и смирившейся со своей участью. Петру это стало неприятно, но любовь и желание, как известно, сильнее разума. Захлестнувшая его волна нежности была куда сильнее недовольства матери. Он вдруг обнаружил, что сидит с открытым от восхищения ртом, и понял, что выглядит откровенно глупо, но бороться со своими чувствами было выше его сил. Между тем хозяин ласково, но твердо взял дочь за руку.

– Вот, дочь, пришли тебя сватать. Сколько женихов-то отвадила, пора остепениться. Не век же в невестах куковать. Чем Петр не жених. Люди они уважаемые, состоятельные, недостатка ни в чем испытывать не будешь. Не понравится жить с ними под одной крышей, мы со сватом вам отдельный домик справим. Так ли? – вопросительно посмотрел он на Воронова старшего. Тот, не задумываясь, утвердительно кивнул головой, хотел подтвердить, но из пересохшего горла звук не шел, и он смущенно откашлялся. – Ну, так как, согласна выйти за Петра, или нет?

На какое-то время воцарилась гнетущая тишина, а потом прозвучало спокойное и почти равнодушное:

– Да.

Петр сначала был неприятно удивлен этим равнодушием, но потом понял, что девушке не подобает радоваться в подобных случаях, и успокоился. Произнеся это единственное за весь вечер короткое слово, Елена степенно удалилась, унося с собой всю прелесть обаяния. Старший Воронов удовлетворенно крякнул и хлопнул себя ладонями по коленям. Петр тонул в волне нахлынувшего счастья, и только мать, сидя на краешке непривычного для нее стула, пригорюнилась. Ее обычно плотно сжатые губы сейчас едва заметно шевелились, высказывая свое мнение насчет происходящего, но вслух сказать все это она не имела права. Все, кроме нее, оживились, Вороновы выставили на стол выпивку и сладости, хозяин подал знак жене. Та подняла со стула свое пышное, но далеко не безобразное тело, и вскоре стол был накрыт богаче, чем в ином доме на пасху. По всему было видно, что гостей ждали и готовились к встрече. Но поняла это только старуха мать.

Дальнейшее Петра уже не интересовало, он выпил водки, и теперь за столом сидела только его оболочка, душе же парила в непостижимых высотах. Сваты обсуждали, каким будет приданое, кто что должен оплачивать и на какое число назначить свадьбу. Все решалось легко и просто, не было подобающих ситуации трений, не было противоречий. Греков сразу согласился в качестве приданого купить молодым дом. Воронов, в свою очередь, обязался взять на себя все свадебные расходы, включая и наряд невесты. Свадьбу Греков предложил сыграть после уборки урожая. Дескать, чего ждать мясоеда, и в конце сентября свадьба получится не хуже. Такая спешка старшего Воронова не смутила почему-то, а младшему было чем раньше, тем лучше. Когда сваты ушли, в комнату вошла Елена.

– Ну что, зря переживали, все гладко прошло?

Отец промолчал, отвернулся, на его полном лице четко обозначились желваки. Мать тихо заплакала:

– Что ты с нами творишь?

– Я такая, какой вы меня воспитали, – довольно жестко парировала Елена, взяла материну рюмку, поколебавшись в выборе между водкой и вином, налила водки и выпила ее одним глотком. – Я же задала конкретный вопрос.

– Да все получилось. Только уж больно гладко, – ответила мать. – Этот Петр, видать, не блещет умом. Квелый, как теленок.

– Ошибаешься, он не дурачок. Любит он меня, по-настоящему любит. От того и тошно на душе.

– Доченька, так как же еще позор наш скрыть? Ведь это хорошо, что любит. Вот отец меня одну всю нашу совместную жизнь любит, так это же огромное счастье. Такое нечасто в жизни встречается. Ему седьмой десяток, а я все еще люба, он все еще мужчина. И у вас все будет хорошо. Парень он видный. Стерпится, слюбится. Знаешь, я иногда думаю, что быть любимой лучше, чем самой любить. Правда, я сама этого не испытала.

– То, что сосватали, это только полдела. Дальше-то как быть? – удрученно спросила дочь.

– У влюбленных глаза закрыты, они замечают только то, что хотят видеть, а Овчинниха молчать будет. Не в ее интересе языком молоть. Она хорошие деньги получила и еще получит, если правильно будет вести себя. А как дальше быть, она и этому научила. Все будет хорошо. В крайнем случае, я сама воспитаю будущего ребенка. Не старая еще, сама бы родила, если бы Бог дал.

Глава третья

В молодости Егор Воронов был первым ухажером в слободе. Ему прощались многие шалости. Девок он не портил, промышлял по вдовам да веселым мужниным женам. Своих зазноб он не подводил. Даже во хмелю не хвастал похождениями. Оттого и шло все чинно и гладко. Не был он причиной ни одного семейного скандала. Так жил весело и беспечно двадцать пять лет, а на двадцать шестое лето на сенокос произошло то, что круто изменило его жизнь и навсегда убило в нем беспечность и веселость. Слободчане косили траву на своих делянках, которые из поколения в поколение сохранялись за владельцем без всяких документов и были неоспоримым правом владельца. Косили обычно по росе, по утренней прохладе. С наступлением жары уходили домой, чтобы под вечер вернуться и переворошить скошенное. Так сено сохло быстрее, а непогода могла случиться в любой день. Егор устало шел через чужие делянки, неся на плече литовку. На некоторых делянках сено уже было сметано в небольшие копны. Сегодня он задержался, докашивая остаток. Солнце стояло высоко, было жарко и душно, по спине меж лопаток стекал пот. От скошенной травы исходил дурманящий аромат, было тихо и безлюдно, все делянки давно опустели. Так и брел он в полном одиночестве, ни о чем не думая, пока его путь не перегородили стройные девичьи ноги. В тени копны спала Клавдия, дочь слободского сапожника, девка бойкая и острая на язык. Одна нога была согнута в колене, отчего юбка задралась почти до самых бедер. Егор оторопело смотрел на бархатистую белизну незагоревшего тела, пока в нем не забродили противоречивые чувства. Сначала он хотел обойти неожиданную преграду и тихо уйти. Евдокия ему не нравилась за болтливость и чрезмерную самоуверенность. Но белая обнаженность магически притягивала к себе. Он присел и положил литовку на траву. Теперь ему стал виден холмик рыжеватых волос у нее под животом. Он осторожно прикоснулся к нежной коже. Прикосновение было совсем легким, но ресницы девушки дрогнули, и влажные ото сна глаза глянули на него. Рука потянулась, было, одернуть юбку, но замерла на полпути. С глаз сошла сонная пелена, и в них появились насмешливые огоньки. Егор принял вызов, его руки смело прошлись по ее обнаженным ногам, подняв юбку еще выше. Она выпрямила согнутую ногу и отвела в сторону. В висках Егора застучали молоточки, он рывком навалился на нее всем телом. Девка коротко охнула, дрогнув всем телом, и замерла.