Обреченные на сражение. Не принимай покорно

Кузнецов, не дождавшись окончания доклада, резко перебил его:

– Это определенная тенденция, – его голос стал резким, как лезвие ножа, – к сожалению, встречающаяся в нашей идеологической работе. Типичное противоречие между обстановкой, какой ее хотят видеть, и обстановкой, какая складывается на самом деле.

Кузнецов начал ходить по кабинету, его шаги были уверенными, но в них чувствовалась скрытая тревога. Он останавливался у окна, глядя на темное небо, где звезды, казалось, прятались за облаками, как будто предчувствовали надвигающуюся бурю. В его душе разгоралась борьба между надеждой и страхом, между желанием действовать и необходимостью ждать.

– Первая сводка должна быть спокойной, – произнес он, оборачиваясь к Соловьёву. – Доложите, как обстоит дело в действительности.

– Несмотря на самые энергичные меры, товарищ Кузнецов, – продолжал Соловьёв, его лицо побледнело, – Генштаб не смог получить от штабов фронтов точных данных о наших войсках.

– Насколько километров удалось продвинуться противнику? – спросил один из генералов, его голос дрожал от напряжения.

– Сведения о глубине проникновения противника на нашу территорию довольно противоречивы, – продолжал Соловьёв, его голос звучал как предостережение. – Генштаб не смог связаться с командующим Западным фронтом, генералом армии Павловым, который не доложил мне. Уехал куда-то в войска. По данным авиационной разведки, бои ведутся в 15—20 километрах в глубине нашей территории.

Кузнецов, нахмурив брови, вновь подошел к столу, его руки сжались в кулаки, словно он пытался сжать в них всю тяжесть ответственности. Его лицо, обычно спокойное и уверенное, теперь отражало внутреннюю борьбу.

– Товарищ Соловьёв, подготовьте директиву о переходе наших войск к контрнаступательным действиям.

– Но, товарищ Кузнецов, – снова вмешался один из генералов, его голос был полон сомнений, – мы еще не знаем, где и какими силами противник наносит удар. Не лучше ли разобраться до утра, что происходит на фронте, а уж тогда принять нужное решение?

– Как вы могли подумать, – Кузнецов резко обернулся, его глаза сверкали, как острые лезвия, – как это можно, чтобы Русская Армия, воспитанная высоким наступательным духом с первых дней войны, перешла к пассивной обороне, оставив инициативу в руках агрессора? Если мы будем еще отступать и не будем контратаковать, то, где мы тогда остановимся?

В комнате повисла тишина, каждый присутствующий понимал, что слова Кузнецов, а были не просто риторикой, а отражением его внутренней борьбы. Он знал, что на кону стояло не только его собственное будущее, но и будущее всей страны. Внутренние монологи генералов, полные страха и сомнений, пересекались с его решимостью, создавая напряжение, которое можно было резать ножом.

– Товарищ Соловьёв, – продолжал Кузнецов, его голос стал более спокойным, но в нем все еще звучала угроза, – подготовьте директиву о контрнаступлении. Мы не можем позволить себе роскошь ждать. Время на нашей стороне не будет.

Соловьёв, чувствуя, как на него ложится тяжесть ответственности, кивнул, его сердце колотилось в груди. Он понимал, что каждое его решение может стать решающим в этой войне, и, несмотря на страх, в его душе зажглась искра решимости.

– Есть, товарищ Кузнецов, – произнес он, стараясь говорить уверенно, хотя внутри него бушевали противоречивые чувства.

Кузнецов, удовлетворенно кивнув, вернулся к своему месту за столом. В его глазах читалась решимость, но также и тень сомнения. Он знал, что впереди их ждет не только борьба с врагом, но и борьба с самим собой, с теми демонами, которые терзали его мысли.

5 глава

Тернополь, штаб Юго-Западного фронта, 22 июня 2184 года, 00:00. В полумраке кабинета, где тусклый свет ламп, словно уставшие звезды, освещал карты и планы боевых операций, царила атмосфера, насыщенная тревогой и напряжением. В этот момент в комнату вошел полковник Поршнев, начальник оперативного отдела. Его шаги были уверенными, но в глазах читалась усталость, вызванная долгими часами работы и постоянным напряжением. Он держал в руках планшет, на котором были записаны последние донесения со ставки, и, казалось, сам воздух вокруг него был пропитан тревогой.

– Команда Западного фронта, полковник Носов, – произнес он, его голос звучал четко, но с легкой ноткой тревоги, как предвестник грозы. – Вот ваши бодренькие донесения. Хоть выше ничего не сообщили о прорыве двух зэбовские шагоходные группировок.

Носов, глядя в планшет, нахмурил брови. Его лицо, обычно спокойное и уверенное, сейчас отражало внутреннюю борьбу.

– Вы знаете, товарищ командующий, – начал он, его голос дрожал от напряжения, – точные данные мы получаем лишь к концу дня.

– Да, знаю, – ответил Поршнев, его голос стал более серьезным, словно он осознавал всю тяжесть ситуации. – Очень жаль, что в наших первых операциях наблюдается огромная опасность для войск Юго-Западного фронта. Вероятно, такие успокоительные сообщения сделали Москву из других фронтов.

В этот момент в кабинет вошел генерал-лейтенант Давыдов, начальник штаба. Его лицо было искажено тревогой, а глаза, полные решимости, искали поддержки у своих подчиненных. Он знал, что каждое его слово будет взвешено и оценено, как на весах судьбы.

– Войскам Юго-Западного фронта предписывается прочно удерживать государственную границу концентрическими ударами в общем направлении на Люблин силами не менее пяти механизированных корпусов, – прочёл он из криптопланшета, его голос звучал как приговор, от которого зависела судьба многих. – Окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир-Волынский, к исходу 24 июня.

– Это же задача невыполнимая! – воскликнул Давыдов, его голос дрожал от напряжения, словно он пытался сдержать бурю, готовую вырваться наружу. – Нам нужно остановить противника, а от нас требуют послезавтра захватить Люблин!

Носов начал ходить по кабинету, его шаги были быстрыми и нервными, словно он искал выход из безвыходной ситуации. В его голове роились мысли, и каждая из них была полна страха и сомнений.

– Что будем делать? – спросил он, его голос звучал с нотками отчаяния, как крик души, потерянной в бескрайних полях войны.

– Давайте спокойно рассмотрим положение, – ответил другой генерал, его лицо было сосредоточенным, а глаза полны решимости. – На орловском направлении наступают десять шагоходные и пехотных дивизий ЗЭБ. Что мы можем им противопоставить? В лучшем случае – неполные наши семь дивизий. Десять против семи. О каком немедленном наступлении может идти речь? Сейчас мы можем только упорными боями сдерживать продвижение противника.

– Всё, что вы говорите, Максим Алексеевич, с военной точки зрения может быть правильно, – вмешался член Военного совета Лебедев, его голос звучал уверенно, но с легкой иронией, как будто он пытался разрядить обстановку. – Но политически это совершенно неверно. Вы рассуждаете как сугубо военный специалист. Расстановка сил, соотношение и так далее – а моральный фактор вы учитываете. Иногда семь дивизий могут оказаться более значительными, чем десять. Вы что, хотите пустить корпоратов вглубь русской земли?

Лебедев, его лицо было серьезным, смотрел на Носова с недоверием. Он знал, что в такие моменты, когда на кону стоит судьба страны, необходимо учитывать не только военные факторы, но и политические.

– Знаете, Максим Алексеевич, – продолжал он, – друг, вы наш боевой. Если бы я не знал вас как испытанного командира, то я бы подумал, что вы запаниковали.

В этот момент дверь в кабинет отъехала с шипением, и в комнату вошел новый офицер. Это оказался Ермолов, его фигура, облаченная в форму, излучала уверенность и решимость. Он прошел, поправив верхнюю пуговицу на своем кителе, и бесцеремонно отодвинул ногой стул, присев на него.

– Здравствуйте, товарищи, – произнес он, его голос звучал как гром среди ясного неба, наполняя комнату энергией. – Обсуждаем директиву Генштаба?

Офицеры кивнули.

– Хорош обсуждать приказ, – прохрипел Ермолов, его голос был полон раздражения, как будто он пытался скрыть свою растерянность. – Есть приказ, его надо выполнять.

– В такой обстановке, когда фронт рассечен, но выхода нет, только контрудар, – ответил Ермолов, его глаза сверкали решимостью, как меч, готовый к бою. – А если фронту не хватит сил, войска останутся без вооружения.

Лебедев, потерев виски, задумался. Он понимал, что ситуация была критической, и каждое решение могло стать решающим. В его голове крутились мысли о том, как важно сохранить не только войска, но и дух народа.

– Если бы даже контрудар не привел к успеху, – продолжал Ермолов, – он бы отвлек значительную силу противника.

Ермолов смотрел на присутствующих исподлобья, его взгляд был полон уверенности и решимости. Он знал, что впереди их ждет не только борьба с врагом, но и борьба с самими собой, с теми демонами, которые терзали их мысли.

– Ну что ж, ударим всеми механизированными корпусами, – ответил Носов, его голос звучал с новой решимостью, как крик в ночи, призывающий к действию. – Мы не можем позволить себе ждать.

Тернополь, 22 июня 2184 года. Утро разливалось по земле, как густая краска, медленно заполняя каждый уголок, каждую щель. Время было 9 часов, и мир, казалось, затаил дыхание, ожидая, что же принесет этот день. Небо, затянутое серыми облаками, предвещало бурю, а легкий ветерок, шевеливший густую траву, напоминал о том, что даже природа чувствует напряжение, царящее в воздухе. Каждое движение, каждый звук казались предвестниками чего-то страшного, и даже птицы, обычно весело щебечущие, замерли, словно прислушиваясь к зову войны.

В этом мрачном и тревожном времени, где каждый звук мог стать предвестником беды, природа сохраняла свою зеленую красоту. Густая трава, переливавшаяся под легким ветерком, казалась живой, а деревья, стоящие в посадках, словно стражи, охраняли свои тайны. В их тени прятались закамуфлированные мехбригады Российской Федерации, готовые к бою, как хищные звери, ожидающие своего часа.

Командир 8-го механизированного корпуса, генерал-лейтенант Рубцов, пробирался через эту пересеченную местность, его шаги были уверенными, но в глазах читалась усталость. Он двигался, перепрыгивая с кочки на кочку, стараясь не упустить ни одного момента, ни одной детали. За ним следовали младшие офицеры, их лица были искажены напряжением, а мысли – полны тревоги. Они не спали уже двое суток, и каждый из них понимал, что впереди их ждет не только марш, но и битва, которая может стать решающей.

– Мы должны утром 25-го нанести удар в направлении Берестечко, – произнес Рубцов, его голос звучал низко и уверенно, как гул грома, предвещающего бурю. Он обернулся к одному из офицеров, и в его глазах читалась решимость, смешанная с тревогой. – Предстоит марш примерно 120 километров, а мы уже прошли 300.

Офицеры, следовавшие за ним, обменялись взглядами, полными усталости и недовольства. Один из них, поправив форму, произнес с легкой тревогой:

– Мы отстали, заправиться нечем.

– Все горючее слить для передовых отрядов, – добавил другой, его голос звучал как предостережение, но Рубцов, казалось, не заметил этой фразы.

– Второй строй подойдёт заправиться, – произнес он, постукивая ладонью по бронированной ноге шагохода, на корпусе которого гордо красовалась звезда. В этот момент он услышал шум бронированного транспорта и обернулся. Из него вышел офицер с усами – товарищ член Военного совета Лебедев.

– Измена! – прорычал он, его голос звучал как гром среди ясного неба, полное недовольство и гнев.

Рубцов, опустив руку от шлема, которой отдавал приветствие, почувствовал, как внутри него закипает гнев. Он знал, что в такие моменты нужно сохранять спокойствие, но эмоции брали верх.