Наследники Византии. Книга третья

Хорошо было, попивая малиновый квасок на гульбище Аристотелева дома, слушать рассказы о Петрарке, истории о злодеяниях папы Александра Борджиа, житие Савонаролы… Аристотель оказался велеречивым собеседником, но о чертежах великолукской крепости молчал, рявкая на Воронцова:

– Suum cuigue[3 - Латинское выражение, восходящее к Цицерону – «каждому свое».]. Ты есть кто? Воевода?! Чертежи не твое дело. Твое дело – песок, камень, кирпич.

Потом раздражение муроля сменялось вёдром, и он начинал толковать тысяцкому, тыкал желтыми пальцами в чертеж и сыпал словами, половины из которых Воронцов не понимал.

Промучившись так с полмесяца, Михаил решил, что ему следует ехать в Великие Луки, ибо скоро или Аристотель спустит его со своего высокого крыльца, наскучив настырными хождениями, или Щеня пришлет в Москву гонца разыскать и наказать пропавшего тысяцкого.

* * *

– Наместник Великих Лук князь Андрей Федорович Челяднин взял ныне у литовцев ратным походом город Торопец, – рассказывал тысяцкому Николка, – у него войсковых забот хватает. Завезли леса и кирпича, но Карп Сухой, муроль новгородский, так и не начал возведение крепости… За лето построил наместнику дворец.

– Дворец?!!

– Ей – ей, Михайло Семеныч, сам поглядишь – палаты царские.

– При необостроженном городе?!!

Разговору тысяцкого с Николкой угрюмо внимал и Большак. Ехали рядом. Большаку так ничего и не удалось добиться в Земском Приказе. Ответ был один: крепость не строится, значит ни денег, ни рабочих рук, ни лошадей дадено пока не будет.

Вот и Луки. Рощи вспыхнули вдали светозарным червленым светом. Река Ловать широкой сияющей дугою обогнула обгорелые валы. Город зубчато высился на бирюзовом закатном небе.

Батюшка – наместник встретил молодого тысяцкого ласково – целовал, и за стол усаживал в пустой огромной гридне своего новехонького дворца. Струганные стены гридни еще благоухали свежим деревом, расписанные травами потолки пахли краской.

Андрей Федорович называл Воронцова «медочком» и «котеночком», брал нежно за руку, говорил:

– Знаю, было посланьице мне от Данилы Васильевича. Тебе, значит, доверил. Что ж, труждайся! Господь в поспешеньице. Муроля ле привез, горобушек?

Сладкоголосый наместник щурился как кот.

– Муроль ведь есть. Карп Сухой и Джованни Ваноцци.

– Так. Так, – закивал головой Челяднин, – добрый муроль Карп. Вот, вишь, голубочек, каки хоромы мне отстроил? Руки умелые, голова! Ох!

И указывал Михаилу на искусно созижденные хоры, подволоки, двухъярусную высоту потолка.

Михаил, немного сбитый с толку масленым наместником, все же спросил, как мог тверже:

– Но почему не начали возводить крепость?! Сухой с артелью ведь был направлен на Великие Луки не дворец тебе, князь, строить.

Андрей Федорович не обиделся. Он был всем друг и брат. Дворского своего величал «Первончиком», жалел холопов, жалел Карпа Сухого, вздыхал и охал:

– Не может он! По хартьям тем фряжским не может! Тьфу! По-русски, как деды строили – ай-яй-яй! Уж бы да…

Михаил растерянно глядел на подрагивающие бруди наместника, на его слезливые глаза, и сам не мог понять, что ему делать.

– Воля государя, – сказал неуверенно.

Челяднин опять повздыхал:

– Да, да, – государев указ! Что поделать, что поделать!

– А где этот Сухой?

– Да вот, живут тут же на моем дворе всею артелью, – Андрей Федорович засуетился, – Первончик! Созови Карпа Иваныча…

– Снидают оне, – буркнул дворский «Первончик» с выей в три обхвата и бадейным пузом.

Воронцов решительно отодвинул от себя тарель с угощениями и встал из-за стола:

– Я сам схожу.

Луна уже яро закруглилась над колокольней, и было совсем темно, а ратники Воронцова так и стояли у крыльца – их никто даже в людскую не позвал, куска хлеба не дал. Михаил Семенович хмуро дернул плечом:

– Пошли.

Избенка муроля Сухого светилась огнями. И пахло изнутри хорошо – маковником и разварным горохом. На столе лежал ломтями порушенный каравай и дымился великий горшик с мясным варевом. Мужики ели. Весело стали оборачиваться на нежданных гостей. Один – верткий, рыжавый, вскочил, приглашая к столу:

– Просим нашего хлеба есть!

Михаил, сразу понял, что черный ухабистый дядька годов сорока, с большим сухим прыщом на носу и есть муроль Карп, сел на лавку напротив него; кивком головы разрешил своим ратникам отведать угощения.

– Я тысяцкий Большого полка. Прислан сюда по воле государя вести строительство здешней крепостницы.

Сухой как бы нехотя приподнялся и отвесил тысяцкому поклон.

– Невер, Умойся Грязью, Авдя с Нова Города, Жовани.

Все мастера по очереди поднимались, кланяясь новому начальнику. Воронцовские ратники дружно молотили еду.

Михаил посидел немного, дождался, когда Сухой дожует последнюю корочку, оближет ложку, смахнет крошки с бороды.

– Большак, давай чертежи.

Длинные аристотелевские свитки разложили на столе. Воронцов придвинул свечу, спросил, глядя на Сухого и на молодого кляпоносого Джованни:

– Почему до сих пор не начато строительство?

Джованни заерзал, поглядывая на Карпа Сухого к которому привык за эти месяцы, и от которого успел многому научиться.

– Тут надо начинат, гаспадин тысяцкай, с вот…

Джованни Ваноцци сказал что-то по латыни, указал на чертеж.

– Да. Основание. Мне и Аристотель так объяснял.

– Я толька подмастерья, я могу объяснит, не построит, – Джованни разводил руками.

Михаил стал показывать то, что усвоил от Аристотеля, не зная слов мурольских мудрёных, ни по-латыни, ни по-русски, называл, как понимал: «ход», «насыпь», «палки». Увлекся, и не видел ухмылок мастеров, не слышал, как сквозь зубы негромко сказал Невер: «Гляди-ко, боярское курча приехало нас учить».