задохнуться.
– Мы уж с отцом переволновались, – продолжает такая знакомая-презнакомая, кажется, почти
не изменившаяся Тамара Максимовна. – Я уже третий раз выхожу. А это кто?
Чтобы не пугать её, Роман намеренно выходит в свет, падающий из подъезда – всё равно она
его не узнает. Ирэн теряется, пытаясь придумать, как назвать человека, с которым подошла.
– Меня зовут Роман, – с каким-то страхом, словно саморазоблачаясь, называется он теперь уже
74
сразу обеим.
Ирэн, словно примеривая к нему это имя, смотрит с интересом и улыбкой. Роман же и вовсе
пожирает её взглядом – нет, пожалуй, на улице он никогда бы её не узнал. Она так сильно
изменилась. Узнал, если б только увидел глаза. Но в свете фонаря у подъезда он не видит их и
сейчас.
– Постой-постой, – вдруг уже с ласковыми нотками и с каким-то подозрением произносит
Тамара Максимовна, – а не тот ли это молодой человек, которого ты всё скрываешь от нас?
– Да, мама, это он, – вдруг со смехом подтверждает Ирэн.
– Ну-ну, значит, попался всё-таки, голубчик, – говорит Тамара Максимовна и вовсе
оторопевшему Роману, хотя по её тону понятно, что провинность того, за кого его принимают, не
столь и велика. – Ну ладно, – продолжает она, взглянув на свою голую ногу в комнатном тапочке, –
я ведь совсем околела, пойдёмте в дом.
Роман идёт за ними как привязанный. И по пути в квартиру он не успевает собраться с
мыслями, потому что дверь оказывается тут же, на первом этаже.
– Ну, ты меня спасла, – принимая трубку из рук Романа, говорит Ирине в прихожей её отец. – А
что? Нормальная, хорошая трубка.
– Ну-ну, – теперь уже намеренно строго выговаривает ему Тамара Максимовна, – ещё возьми
да эту испили.
Отец тут же, без всяких вопросов протягивает руку Роману:
– Иван Степанович.
Всё ещё немой нечаянный гость лишь кивает головой. А вот отца Ирэн он никогда не встречал –
в Пылёвке Иван Степанович не был.
Сбросив шубу, Голубика остаётся в клетчатой юбке и в толстом свитере домашней вязки. А у
Романа – новый душевный паралич – хрупкая фарфоровая девочка превратилась в роскошнейшую
фарфоровую женщину, в даму. Эта шикарная высокая грудь, эта белая кожа, эти волосы,
крашенные под тёмную яркую медь, эти синие глаза! Белое, медное и синее – какое-то просто
невозможное, убийственное сочетание. И тут-то, находясь в состоянии воскового остолбенения,
Роман совершенно отчётливо осознаёт, что именно происходит с ним сейчас. Сейчас у него
свершается, реализуется Судьба. Судьба всегда была неосознанной, туманной, абстрактной и
отдалённой категорией, но в эти пронзительные, обострённые минуты происходит какой-то
своеобразный её прилив. Приблизившись, она захлёстывает, заполняет все возможные
пространства: и всю его душу, и весь объём этой квартиры. От её прямого, непосредственного
присутствия звенит в ушах, как от провода высокого напряжения. Сейчас как раз тот решающий
момент жизни, когда Судьба не позволит тебе своевольничать. Даже на сантиметр она не отпустит
тебя куда-нибудь вкось, а спокойно и уверенно направит так, как надо, как знает только она. И ты
уже никуда не денешься – пойдёшь как миленький. Это она подготовила такую, казалось бы,
невероятную встречу и теперь-то ты уж не отвертишься от того, что суждено, даже если и сильно
захочешь. В мыслях Романа успевает мелькнуть, что ведь люди, оказывается, правы, когда
говорят, что если о чём-то сильно мечтать, то это обязательно сбудется. Вот оно и сбывается. Хотя,
если честно, то мечтал ли он о Голубике всё время? Нет, не мечтал. Просто не смел этого делать.
Он словно оставил её в детстве, как нереальную, несбывшуюся сказку. Но, видимо, ещё тогда он
своим первым ярким чувством так зарядил Судьбу, что она просто не могла, набрав свою мощь, не
прилить, когда пришёл её срок.