Человек одинок уже по своей сути. Только с самим собой он находится постоянно. И жизнь
проживает только сам за себя, и умирает сам за себя, тоже в одиночку, «индивидуально». А в
смерти он и вовсе остаётся навечно один. Собственно, смерть – это как раз самое большое,
абсолютное одиночество и есть. Тем-то она и страшна.
Роман слушает его с изумлением, хотя что удивительного в том, что они размышляют об одном
и том же? Но почему Серёга не знает пути из одиночества? Разве его чувство к жене – это не
выход? Впрочем, он сам только что сказал, как плохо ему сегодня без Элины. Вот об этом-то и
надо бы напомнить ему сейчас. И о своей дружбе не забыть. Подойти, похлопать по плечу и
сказать: «Да ладно тебе, не мудри. Мы же вместе росли. Нам ли не понимать и не чувствовать друг
друга? Какие же мы одинокие? Ну ладно, мне с предками больше повезло, чем тебе. Но ведь
теперь-то мы уже и сами не дети. Надо держаться». Наверное, за такими-то словами и пришёл
Серёга. И слова эти есть, они готовы. Но как их вынуть из себя? Может быть, допить эту бутылку,
сбегать за другой, в общем, напиться вхлам и вдрызг, а потом и сказать? Конечно, сказать-то
можно, наверное, всё, да только как стереть со своей ладони ощущение тонких пальцев его жены?
– Человеку не дано быть искренним до конца, – продолжает Серёга, видимо, давно
осмысленное. – Человек состоит из двух «я», как из двух матрёшек. В глубине – «я» лично для
себя, а сверху нахлобучено «я», под которым он преподносит себя другими. А каким «я» живёт он
больше? Да внешним, конечно. Внутреннее же, истинное «я», проглядывает иногда наружу и
71
узнать себя не может: да я ли это? Ведь я же другой человек. Почему же тогда я такой недостойной
поверхностной жизнью живу? А та ли у меня жена? Она ведь и сама вся внешняя и соприкасается
со мной внешним, хоть и заявляет, будто живём мы с ней душа в душу. Да какое там душа в душу,
если её настоящее «я» в глубине её, а моё – в глубине меня. Оба мы с ней одинокие…
– Я тут недавно прочитал такую фантастическую притчу, – вспоминает Роман. – Однажды
одного путника остановили вдруг на перекрёстке и сообщили, что для него открыта дверь в
бессмертие. Пожалуйста, входи. Но есть условия. Бессмертие это будет не здесь, а где-то в другом
измерении, где другие люди, города, страны и даже планеты. Уйти нужно в одиночку, никого и
ничего отсюда не захватив и даже ни слова никому не сказав. Для всех, кто его знает, он должен
необъяснимо исчезнуть, и всё. Никакой возможности подать оттуда хоть какую-нибудь весточку у
него не будет, и о нашем мире он больше никогда ничего не услышит. Согласиться или отказаться
от предложения требуется тут же, не сходя с места. Ему даже сказали так: «Сейчас ты стоишь на
точке бессмертия. Если простоишь на ней три минуты, то окажешься в ином бессмертном
измерении. Если сделаешь шаг, то это будет очередной шаг к твоей неминуемой смерти в этом
мире». Так вот, этот человек и минуты не простоял. Взял и спокойно отправился дальше, решив,
что такое бессмертие ничем не отличается для него от внезапной смерти…
– Потрясающий сюжет, – произносит Серёга после длинной задумчивой паузы. – Этот путник не
захотел одиночества. Оторвавшись от всего своего, он в другом мире стал бы ничем, потому что
каждый человек живёт не только в себе, но одновременно и в других людях. Терять других – терять
и себя. В том-то, наверное, и есть суть одиночества. Когда один человек теряет всех – он одинок, а
когда все теряют одного, то ощущают нехватку, дыру. Потому и жалеют…
– Ну вот видишь, – даже обрадованно подхватывает Роман, не ожидая такого его вывода (сам-
то он осмыслил эту историю иначе), – до тех пор, пока ты с другими – ты не одинок…
– Хорошая притча, – ещё раз повторяет Серёга, кажется, расставаясь с некоторой частью
своего пессимизма.
И разговор постепенно переходит на какие-то общие философские темы, облекающие в
туманные пленки всё, что мучит обоих.
– Ну всё, – говорит, наконец, Серёга, – надо домой. Хорошо мы, однако, поговорили…
– Давай я тебя провожу, – предлагает Роман.
– Не надо, – пьяным жестом с растопыренными пальцами останавливает его Серёга и начинает
натягивать пальто. – А ты завтра работаешь?