Мила и Юра

В пересказе Людмилы прозвучала фраза (это произошло лет сорок спустя после описываемых событий), что Эдуард, дескать, пожалел о собственном озорном экспромте. Я же склоняюсь к другому мнению: скорее пожалела. Ни на Васильевна об утраченном листке.

Теперь о Пореволе. Её жизнь резко изменилась к концу необычайно жаркого лета 1972 года. Казалось, произошло рутинное мероприятие: Порька Иудова в очередной, пятый раз вышла замуж. Жених лимитчик, деревенский парень из глубинки Среднего Поволжья, завербованный на хлопчатобумажный комбинат «Вождь пролетариата», был настолько потрясён её умственными способностями, а дурой она не была, что решил немедленно жениться на ней, будучи не в курсе сумасбродных выходок невесты. Она всё-таки закончила музыкальную школу по классу фортепиано, находящуюся в сотне метров от дома, в самом начале Профсоюзной улицы. Молодого человека просто потрясло, что Поревола легко отличает Фредерика Шопена от Ференца Листа и Имре Кальмана, а Легара от Леонкавала. Да и симпатичная она была в конце концов, даже интенсивная эксплуатация не успела испортить её соблазнительной фигуры. На предложение о браке она согласилась с условием: после свадьбы они уезжают на родину жениха. Тот пытался отговорить, мол, живёт он в деревне и другой работы, как в совхозе, никакой нет. Но она твёрдо сказала: «Плевать».

Последний раз я видел Пореволу в 1977 году, когда она, солидная, хорошо одетая женщина навещала сестру и престарелую мать. Я как раз пришёл в гости к сыну Нины Васильевны, с которым мы вместе занимались в спортивной школе у одного тренера. Тогда у Пореволы имелось уже четверо детей. В начале восьмидесятых она родила пятого ребёнка, как сообщил её племянник. В 1999 году её уже не было в живых. Племянник о причине смерти не распространялся, а я не спрашивал – в те поганые времена, по разным причинам, столько народа отошло в мир иной… Интересоваться смертью едва знакомого человека я посчитал неприличным.

… Собирались ехать в Зайцево где-то около часа дня, но Юра очень долго прокопался, отличаясь несобранностью, зля соседку. Людмиле достаточно было минимума времени для подготовки к любому мероприятию, что странно для женского пола, зато полезно для жизни. Она, давно одетая, кипя от негодования и перегрева, минут двадцать стояла в прихожей, подгоняя кавалера:

– Может ты надеешься, что автобусы ходят в деревню как метро в Москве?

Тот причитал в ответ по бабьи:

– Сейчас, я уже почти…

И продолжал суетливо носиться по квартире.

Даже Анне Ивановне стало неудобно за сына:

– Юра, ты уже полтора часа без толку шныряешь по комнатам. Спокойно оденься и иди, как в магазин. Ты же видишь: Мила заждалась.

– Ну мам, я не знаю, что надеть. Ой, я ещё не причесался…

Людмила вздохнула с иронией:

– А вчера ты забыл взять расческу в руки?

– Вчера я был причесан.

Раздраженная Людмила повернулась к двери6

– Ты что, на бал собираешься? Мы в деревню едем, там твоего лоска не оценят. Видишь, я в спортивном костюме и куртке. Этого достаточно. Даю минуту и ухожу, иначе мы никуда не попадём.

На полпути к остановке «Обувная фабрика», кавалер хлопнул себя по лбу:

– Ой, лыжи забыл! Я сейчас.

– Стой, не дёргайся. Ты же не на лыжах колядовать пойдёшь.

Уже подошли к остановке. Юра задёргался вновь:

– Люда, две минуты, я сбегаю моментом.

– Что, палки лажные забыл, или газеты старые?

– Деньги я забыл…

На парня смотреть было жалко.

Она оценивающе посмотрела на спутника:

– Да уж. Коль родился недотепой, недотепой и умрешь. Я заплачу, потом отдашь.

На остановке «Кузьминки» они сошли уже в три часа дня. Солнце сильно клонилось к горизонту. Светлого времени суток оставалось чуть больше часа. Хорошо с ними в стареньком «Лиазе» ехал Вася Куракин – добрый увалень из Зайцево. Он был повыше Юры, учился на тракториста в ПТУ деревни Старое – бывшем сельскохозяйственном техникуме. Сейчас он отдыхал на зимних каникулах, а в город ездил посмотреть в кинотеатре «Экран» фильм «Бриллиантовая рука».

Вася уверенно высказал:

– Идти через Кузьминки – дохлый номер, до ночи не доберёмся, там полностью перемело тропинку метровым слоем, потопаем через Колычёво.

Людмила неуверенно пожала плечами:

– Это точно? Может уже натоптали?

– Точнее некуда. Я каждый день на Старое ездил, пока каникулы не пришли. Ещё две недели назад только одна тропинка осталась через лес и кладбище, даже на Перспективную улицу ходят не по прямой, а через Парковую, сворачивая у дома Курдюковых и Таракана.

Дорога оказалась не такой уж долгой, как представляли себе Люда и Юра. Через пятнадцать минут трое бодрых пешеходов пересекли Парковую улицу в конце и по школьному переулку добрались до пилорамы, кузнецы и бани психоневрологического интерната. Оставался какой-то километр по накатанной дороге.

На высоком Зайцевком берегу речки Щеленки добротный дом Куракиных царил над пространством и бросался в глаза ещё издали. Флегматичный Вася быстро согласился поучаствовать в колядках.

На дело пошли вшестером. Старшая сестра Васи Куракина поддержать компанию отказалась – в свои двадцать лет она, готовясь выйти замуж за михалёвского тракториста, считала недостойным для себя участвовать в молодёжных проказах. Младшую сестру Куракину, семилетнюю Таньку не взяли из-за сопливого возраста. Она закапризничала, кинулась в рёв и засучила ногами, дёргаясь в детской истерике, но после пары хороших шлепков, скрылась на печке и затихла.

В итоге собралась следующая компания: две Людмилы, Вася Куракин, Юра, пухленький кудрявый Сашка – родной брат второй Людмилы и деревенский дурачок Женька Боцман. За что его звали Боцман, совершенно непонятно. Он был здоровенный малый, без признаков дебильности на лице, но и недостаточно умный, чтобы жить самостоятельно, имел низкий голос и чуть заикался. Начали с двух зайцевских домов. Сначала посетили дом Герасимовых, потом заглянули к Буяновым. И там и там их угостили самогонкой, а у Буяновых удалось разжиться пирогами с яйцами, капустой и яблоками. Мороз к вечеру поджал. Небо, сверкающее бесчисленными звёздами, светило леденящим светом.

Юра мёрз больше других, поскольку отказался от выпивки. Остальные бодрились. Первый колычёвский дом со стороны Зайцева, на правой стороне, принадлежал Жилкиным – болтуну Ваське и его скромной жене. Призывно манили светящиеся окна. Вошли, открыв симпатичную резную калитку. Юра ещё с лета обратил внимание: забор может быть любой степени ветхости, но парадную входную калитку, деревенские жители стараются мастерить на совесть.

Идущие в хвосте цепочки егорьевские гости переговаривались вполголоса:

– Люда, а где мы спать будем? Надеюсь, не на полу?

– Вот ещё! – хихикнула девушка – Печка большая и тёплая, спи – не хочу.

– Я никогда не спал на печке, ноги поджимать придётся, она же короткая.

– Сам ты короткий! Там полати приделаны. На стук вышли хозяин дома и старшая дочь Зина. Васька Жилкин елейно-приторно заулыбался и вышмыгнул в темноту налево, что-то приборматывая. Зина изучающе оглядела ввалившуюся в террасу компанию:

– Вы колядуете что ли? Тогда я с вами пойду. Зайцевская Людмила пропищала:

– У нас своя компания.

– Ничего, примите и меня. Уж больно кавалер симпатичный – она кивнула в сторону Юры.

Парень растерянно уставился на нахальную девицу, понятия не имея как себя вести. Выручил Боцман.

– Мо-может я подойду, он-то занятый.

– Что, женатый уже?

У городской Людмилы вырвалось:

– Почти.