Сказка без чудес. Роман

Многие избы, заброшенные некогда, переживали сейчас как бы второе рождение. Были подправлены, починены, сияли чистыми пластиковыми окнами, выделялись огромными тарелками спутниковых антенн, установленными новыми владельцами – состоятельными горожанами, или, как их называли пренебрежительно исконные сельские жители – «дачниками».

На месте некоторых, снесённых начисто, изб, высились двух, а то и трёхэтажные коттеджи в псевдоготическом стиле – с остроконечными башенками, балкончиками, коваными решётками на окнах.

Там, во дворах «новоделов», огороженных не по деревенскому обычаю – плетнём, а основательно, по городскому, высоченными глухими заборами из кирпича или гофрированного металла, угадывалось безмятежное отпускное существование людей из тех, чья жизнь – удалась.

Калились под солнцем поставленные на прикол у железных ворот дорогущие автомобили, в надёжно огороженных от внешнего мира дворах разносились голоса юных отпрысков новых владельцев усадеб, на верандах беседовали степенно за ранней рюмкой коньяка отцы семейства – отпускники. Здесь же щеголяли купальниками-бикини их жёны – худые и стройные, толстые и неуклюжие, но с одинаково спесивым выражением ухоженных лиц. На которых читалось смирение по поводу чудачеств супругов, затащивших их вместо Ниццы или Майами в этакую глухомань. С одновременным нескрываемым отвращением к запаху навоза, всё-таки пробивавшегося даже сквозь высокие заборы с соседних, принадлежащих «деревенским», участков…

Странно, но Дымокуров, ещё недавно, да и теперь, в общем-то, как пенсионер госслужбы, относившийся примерно к той же социальной группе, что и эти горожане, выбравшие вполне патриотичный вид отдыха не на заморских пляжах, а на российских просторах, не чувствовал сейчас родства с ними. И что из того, что в своё время он обретался в таких высоких кабинетах областного правительства, в кои этих бизнесменчиков средней руки и на порог бы не пустили? Сейчас Глеб Сергеевич выпал из обоймы, и, по большому счёту, превратился в такое же деревенское «ничто» для «дачников», как и другие аборигены этих мест – простые сельские жители…

Хотя именно он, Дымокуров, имеет полное право быть безмятежно счастлив и по-настоящему свободен сейчас, а не эти «дачники», вырвавшие на недельку-другую из душного города.

Да и может ли быть иначе – при его-то солидной чиновничьей пенсии за многолетнюю государеву службу, с настоящими помещичьими владениями и даже собственными, пусть и не без изъянов и пороков, людишками…

А потому Глеб Сергеевич расправил плечи, задрал гордо голову, заложил руки за спину, выпятив живот, и пошёл по сельской улице важно, по-хозяйски, критично и в тоже время удовлетворённо обозревая окрестности.

Колобродово было большим селом, тысячи на три душ населения. Однако смотреть здесь оказалось особо не на что. На дальнем конце посёлка угадывались корпуса элеватора, похожие издалека на гигантского орла, расправившего бетонные крылья.

Ближе к центру располагалась двухэтажная, из белого кирпича, школа. Неподалёку – одноэтажное здание сельской администрации, которое легко узнавалось по выцветшему триколору, безжизненно обвисшему в этот безветренный день над крыльцом.

В центре замусоренной площади возвышался неухоженный гипсовый памятник Ленину, крашеный облупившейся теперь во многих местах серебрянкой. К площади примыкали магазинчики постройки советских времён, сложенные из оштукатуренных и побеленных шлакоблоков – продовольственный и промтоварный. Чуть дальше, в квартале примерно – виднелась церковь без куполов, окружённая строительными лесами.

Здание Дома культуры сразу бросалось в глаза. Именно на него указывала гипсовая рука облезлого Ильича. Строенное в помпезном стиле 50-х годов, с массивными колоннами у парадного входа, с барельефами – снопами пшеницы, серпами и молотами на фасаде, здание выглядело страшно запущенным.

Некогда зацементированные и зажелезнённые под «мраморную крошку» ступени крыльца были выщерблены до такой степени, что шагать по ним следовало с опаской подвернуть ногу. Лепнина фасада осыпалась так, что серпы и молоты на советских гербах кое-где стали напоминать большеберцовые кости, перекрещенные под зловещими пустоглазыми черепами. Штукатурка на внушительного вида колоннах сверху до низу облупилась, обнажив ряды красного кирпича.

На высоченных, в два человеческих роста, входных дверях, некогда украшенных бронзовыми ручками, от которых теперь остались лишь дырки после выдернутых варварски шурупов, были укреплены две застеклённые таблички. Золочёные в прошлом буквы выцвели, и с трудом, напрягая глаза, можно было прочесть на одной, что это учреждение – и есть Дом культуры села Колобродово. На другой – что именно здесь размещается местный краеведческий музей.

Глеб Сергеевич потоптался нерешительно на крыльце, а потом, потянув ручку – теперь простецкую, железную, тронутую ржавчиной, приколоченную вкривь и вкось, распахнул створку заскрипевшей протестующе двери. И, едва не запнувшись о порог, шагнул в полумрак вестибюля.

И только здесь его отпустило, наконец, неприятное ощущение. Кто-то, пока Дымокуров шёл по селу, буквально ввинчивал ему в затылок недобрый пристальный взгляд.

14

Настоятель колобродовской церкви отец Александр в мирской жизни разочаровался аккурат в возрасте Иисуса Христа.

Перешагнув тридцатилетний рубеж, выпускник Южно-Уральского филиала Академии менеджмента и права Саша Истомин перепробовал себя на разных поприщах. Не найдя работы по специальности (кому нынче нужны юристы – выпускники сомнительных, малоизвестных ВУЗов без опыта работы), он торговал БАДами. Исцелял страждущих по телефону в составе команды «экстрасенсов», и едва не угодил в тюрьму, когда в их столичный офис ворвалась группа захвата из управления по борьбе с преступлениями в сфере экономики МВД России. Подвязался в команде «чёрных» пиарщиков, мотавшихся по городам и весям бескрайней России, где непременно кого-нибудь куда-нибудь выбирали. Занимался сетевым маркетингом, впаривая болезным, но отчаянно цеплявшимся за жизнь старушкам оздоровительные якобы фильтры для очистки водопроводной воды.

Однако всё это было не то. Все эти занятия предполагали суету, беспокойство, принося копеечный доход, в то время как душа его страждала покоя и прочного, так сказать, финансового фундамента для неспешного существования в этой жизни.

И тогда будущий отец Александр уверовал в Бога.

Молился увлечённо, истово, поняв вдруг, что больше всего на свете ему хочется стать настоятелем какой-нибудь церквушки в меленьком городке, а то и вовсе в далёком селе. Где царит до сих пор неторопливый уклад, а местное население – люди как на подбор добродушные и бесхитростные. И он, Александр Истомин, станет духовным наставником тех, кто хочет сохранить свою бессмертную душу, и вознестись после кончины бренного тела здесь, на грешной земле, в райские кущи на вековечные времена…

Именно он, батюшка Александр, поможет им в этом.

Истово верующего, исполнявшего исправно церковные обряды молодого, образованного человека вскоре приметили святые отцы. В ту пору, в начале нулевых годов, в Южно-Уральской области, как и по всей России, активно возводили новые храмы, реставрировали старые, пребывавшие в годы советской власти в разрухе и запустении, и священников для вновь открывающихся приходов катастрофически не хватало.

Вскоре отец Александр был рукоположен в сан, и отправлен на служение в старинную, в конце восемнадцатого века построенную церковь. От которой в наши дни, по правде говоря, остались одни лишь массивные стены. Выложенные из красного кирпича, скреплённого, как писали современники тех событий, на яичных желтках замешенным, цементным раствором. С наказом от высших церковных иерархов молодому священнику этот храм отреставрировать и привести в годный для богослужения вид.

И вот уже десятый год отец Александр, обихаживая приход, обивал пороги районного начальства, не слишком богатых, и от того особо прижимистых в этих краях бизнесменов, однако дело с реставрацией продвигалось туго. Период шальных денег, недуром валившихся в руки граждан, занимавшихся неблаговидными делами, и стремившихся замолить грехи, щедро жертвуя церкви, давно миновал. Выжившие в лихие девяностые, закалённые бесконечной чередой финансовых кризисов предприниматели не боялись ни бога, ни чёрта. Те, кто только вступал на скользкую тропу малого и среднего бизнеса, не верили вообще ни во что, кроме необходимости обрести надёжную «крышу» в лице чиновников или «силовиков». И в божьем покровительстве, как думалось им, не нуждались.

К тому же, чтобы оставаться у своего начальства на хорошем счету, батюшка Истомин должен был ежемесячно перечислять центральной епархии кругленькую сумму доходов от торговли свечами, церковной утварью, литературой божественного содержания, оставляя на собственные нужды лишь скромный, недостаточный для достойной жизни, процент.

А потому отцу Александру едва хватило денег на то, чтобы провести евроремонт, отделав современными материалами, старый поповский домик, да приобрести для себя скромный автомобиль «Хундай» для перемещения по вверенной ему территории.

А вот о том, чтобы осуществить грёзы своей юности – обзавестись мощным мотоциклом «Харлей Дэвидсон», по количеству лошадиных сил двигателя приближавшегося к трактору «Беларусь», не приходилось даже мечтать. Приличный «байк» этой модели, даже подержанный, стоил не менее полутора миллионов рублей, а новый – вообще шёл по цене крутейшего «джипа», за три с половинной миллиона, не считая расходов на экипировку.

А как здорово было бы, восседая на могучей, но послушной двухколёсной машине, промчаться, сияя хромом и никелем, урча свирепым мотором, во главе кавалькады таких же, увешенных железными цепями и православными крестами, хоругвеносцев, по городам и весям России. Да и Европы, чёрт её побери!

Напоминая всем, что церковь Христова – это не только храм, где смиренно отбивают поклоны увядшие старики и старушки, а грозная сила, одна из стальных скреп государства, такая же важная, как, например, армия или правоохранительная система. Имеющая свою неисчислимую рать, моторизированную в духе времени. И тот, кто вознамерится ударить христианина по левой щеке, должен отчётливо понимать, что, вполне вероятно, получит в ответ мотоциклетной цепью или бейсбольной битой по кумполу.

А во главе одного из передовых боевых отрядов христова воинства, а может быть, если Господу будет угодно, всей когорты православных ратоборцев, – он, отец Александр…

От вознёсших батюшку Истомина к ангельским высотам, недоступным простым смертным, мечтам, отвлёк и стремительно, словно десантника с нераскрывшимся парашютом, низвергнул на грешную землю осторожный стук в окошко. Аккурат, в то окно домика настоятеля, что выходило на улицу, освещая благостными лучами полуденного солнца рабочий кабинет отца Александра.

Батюшка захлопнул ноутбук, на экране которого красовался в тот момент сверкающий божественным серебром «Харлей Дэвидсон», чьё фото размещалась на одном из рекламных сайтов в разделе «купить», и глянул на улицу.

Там, постукивая в стекло свёрнутой в трубочку газетой, стоял безбожник и атеист Рукобратский.

Хранитель местного музея никогда не был в числе прихожан отца Александра. Более того, между ними существовала плохо скрытая неприязнь, имевшая, увы, не духовные, а материальные корни.

Суть их разногласий состояла в том, что и церковь, и музей существовали в основном на пожертвования состоятельных спонсоров. А поскольку число меценатов здесь, в Зеленоборском районе, приближалось к нулю, то перед каждым потенциальным благодетелем вставал неизбежный выбор. Пожертвовать свои пречистые на храм божий, или поддержать материально местный музей, в котором в назидание будущим поколениям собраны уникальные, как уверял Рукобратский, экспонаты.

Призванные, между прочим, утвердить посетителей этого учреждения культуры в мысли о том, что человек – увы, вовсе не воплощение помыслов всевышнего, не результат великого таинства акта творения, а научно обоснованный продукт мутации и эволюции приматов, сиречь обезьян.

А потому отец Александр не без досады, стремясь одновременно смирить гордыню свою и жестокосердие, как был в холщёвом подряснике, босиком, прошагал по чистым половицам горницы и вышел на дощатое, прогретое утренним солнцем, крыльцо.

Хранитель музея толкнул незапертую калитку, и вошёл во двор, ступая по мощёной булыжником дорожке, ведущей к домику настоятеля. Встав у крыльца, откланялся, и, глядя снизу вверх, обратился подчёркнуто любезно, впрочем, на мирской лад. О том, чтобы, ища благословения, приложиться губами к руке батюшки, у визитёра и мысли, естественно, не возникло.

– Здравствуйте, Александр Васильевич, – игнорируя духовный сан хозяина дома, начал Рукобратский. – Прошу прощения за то, что отвлекаю от мыслей о… э-э… возвышенном, но у меня к вам деловой разговор.

– Спаси тебя Христос, – великодушно осенил троеперстием идеологического противника батюшка, и посмотрел выжидательно. С чем, мол, пожаловал?

Рукобратский, не отличавшийся терпением и тактом, сходу навалился с большевистским напором.

– Вы, как церковнослужитель, на сегодняшнем сходе граждан села Колобродово наверняка присутствовать будете…

Отец Александр мотнул отрицательно головой, усмехнулся тонко в свою чёрную, ухоженную заботливо бороду:

– Сие мероприятие мирское, политическое…

– Ещё классики марксизма-ленинизма писали, что капиталисты-олигархи всегда угнетают народ рука об руку с церковными мракобесами! – Рукобратский в сердцах рубанул воздух газетой так, что стало ясно: дай ему волю, он бы красноармейской шашкой служителя культа вмиг беспощадно уконтрапупил.

Батюшка, призывая Всевышнего ниспослать долготерпение в общении с этим субъектом, вздохнул. И молвил, выгнув дугой тщательно подстриженные матушкой третьего дня, брови.

– У меня нет ни времени, ни желания полемизировать с вами. А тем более выслушивать богохульства,

– На сходе будет решаться архиважный для вашей… э-э… паствы, вопрос! – с вызовом продолжал Рукобратский. – Вопрос в повестке дня схода поставлен так: одобряют ли жители села начало эксплуатации нефтяного месторождения в Заповедном бору?