Сказка без чудес. Роман

«Эту, пожалуй, оставлю…» – решил про себя Дымокуров по поводу будущего Марии, а вслух, окончательно войдя в роль барина, поощрил всех присутствующих кивком снисходительно:

– Благодарю за службу!

А вся шеренга вдруг в ответ грянула – не стройно, но разом:

– Рады стараться, ваше благородие!

Глеб Сергеевич едва не прослезился растроганно:

– Ну вы, братцы, даёте… вот уж услужили, уважили…

Когда дворня разошлась по своим не слишком ясно представляемым Дымокуровым домашним делам, он, обозревая просторный двор, как бы невзначай поинтересовался у домоправителя:

– Я вот, Еремей Горыныч, понял так, что вы здесь все вроде бы родственники… Баба Ягода родная сестра Василисы Митрофановны, Семён и Соломон, выходит, племянники. Яков с Марией… – Глеб Сергеевич выжидательно уставился на домоправителя.

– Брат и сестра. Они… э-э… Василисе Митрофановне тоже вроде племянников приходились.

– А вы? – прямо спросил Дымокуров.

Еремей Горыныч замялся.

– Я… я брат Василисы Митрофановны. Сводный. У нас отцы разные были. А Яков с Марией – мои, значится, сын и дочь.

Только теперь отставной чиновник сообразил, что во внешности всех обитателей имения была одна, сходная черта. Все они имели немного странное, удлинённое строение черепа. Фамильная, судя по всему особенность. Делавшая их отдалённо похожих на древнеегипетскую принцессу Нефертити, кокой её изображают в профиль на барельефах. И у Глеба Сергеевича голова была той же формы, с выдающимся затылком, только, пожалуй, чуть менее выраженной. За эту «головку тыковкой» он немало натерпелся от сверстников в босоногом детстве. Как-то, в зрелых уже летах, он узнал, что у медиков такое строение черепа называется «долихоцефалией». Ничего особенного, никакой патологии. Вариант, так сказать, нормы.

– А супруга ваша? Тоже здесь проживает? – полюбопытствовал у Еремея Горыныча Дымокуров.

– Померла. – Коротко сообщил домоправитель.

– Поня-а-тно… – протянул Глеб Сергеевич.

Хотя абсолютно непонятным для него оставалось главное. Почему при таком обилии близких родственников под боком тётка отписала всё имущество ему, племяннику Дымокурову, которого и видела-то раз в жизни много-много лет назад…

Однако об этом отставной чиновник решил пока у Еремея Горыныча не спрашивать.

12

Сразу же после встречи с Барановской Люций Гемулович вылетел на трескучем вертолёте в Колобродово. Прибыв на место, встал на постой в ведомственной гостинице нефтяников, которую те успели обустроить на опушке бора, перепланировав и проведя евроремонт в помещении закрытой по причине оптимизации сельского здравоохранения местной участковой больнички.

Не откладывая дела в долгий ящик, Люций Гемулович сразу же решил тщательно изучить сложившуюся здесь диспозицию противоборствующих сторон.

Конечно, он мог бы отправить сюда, на «полевые работы», кого-нибудь из младших клерков, – неудавшихся журналистов, жадных до денег политтехнологов, социологов, и прочую «пехоту», подвизавшуюся в пиар-службе нефтяной корпорации.

Однако здесь, в Заповедном бору, он должен был действовать сам, ибо не мог позволить себе передоверить, кому бы то ни было важнейшее в своей жизни дело.

Оседлав чёрный, похожий на катафалк, джип, предоставленный любезно всё теми же томившимися на подступах к реликтовому лесу нефтяниками, Люций Гемулович, скрывшись за тонированными стёклами на заднем сидении, приказал водителю сперва объехать село, а потом и опушку бора, свернув на дорогу, ведущую к воротам имения.

Скомандовал водителю постоять там, обозревая старинную усадьбу. Никто не вышел к автомобилю, не полюбопытствовал насчёт цели визита.

Люций Гемулович смотрел на помещичий дом пристально сквозь тёмные очки, словно на вражескую цитадель в бинокль, прикидывая, как сподручнее будет штурмовать её короткое время спустя.

И если бы кто-то смог заглянуть под непроницаемые внешне зеркальные стёкла, то отшатнулся в ужасе, поразившись тому, сколько ненависти и злобы, какое адово пламя полыхает в этих красных, не выносящих солнца, колодезной глубины, глазах.

Осмотрел Люций Гемулович и технику нефтедобытчиков, расположившихся до поры в чистом поле – разобранные пока, покоящиеся на автомобильных платформах стальные каркасы вышек, бурильные установки, поблескивающие масляно трубы для скважин, жилые вагончики, передвижные дизель-электростанции и даже полевые кухни, над котлами которых курился вкусный, ароматный парок гречневой каши с говяжьей тушёнкой.

Вернувшись в Колобродово, уже подробнее, пристальнее вгляделся в дышащий на ладан, с облупившейся штукатуркой, сельский клуб, церковь в строительных лесах, установленных, судя по почерневшим от времени доскам сходней, много лет назад, и хмыкнул удовлетворённо.

Наведался Люций Гемулович к главе сельского поселения – неопрятного, толстого мужика с жуликовато бегающими глазами и отчётливым запахом перегара изо рта, который тот безуспешно пытался перебить мятной жевательной резинкой. С главой накануне плотно поработали представители нефтяной компании, купив совсем не дорого его лояльность и сделав своим безусловным сторонником.

Глава услужливо вручил Люцию Гемуловичу стопку заготовленных загодя справок о состоянии экономики и социальной сферы села, составе населения. Попутно передал список ЛОМов – так сокращённо называют социологии лидеров общественного мнения, авторитетных граждан, – учителей, работников культуры, руководителей действующих на данной территории предприятий, заслуженных пенсионеров, активистов партий и движений, а так же священнослужителей, к чьим словам, суждениям прислушиваются односельчане. Списки были старые, ещё с прошлой избирательной компании в Государственную Думу, в ходе которой ЛОМы вовсю использовались органами местного самоуправления в агитации за «партию власти». Однако, как заверил глава, вполне актуальные.

Прощаясь, столичный гость прихватил со стола сельского главы свежий номер областной газеты «Вестник Южного Урала».

Вернувшись в номер гостиницы – весьма скромный, аскетичный даже, можно сказать, с деревянной койкой, прикроватной тумбочкой и письменным столом у единственного окна с видом на бор, Люций Гемулович первым делом обратился к газете.

Здесь, как и ожидалось, на третьей, щедро проплаченной накануне пиар-службой нефтяников странице, размещалась статья, занявшая всю полосу, и подписанная главным редактором издания Анатолием Цепопесовым.

Называлась она броско и вызывающе: «Зачем он нужен, этот бор?»

В ней автор кратко напомнил о страстях, разгоревшихся в общественности Южно-Уральской области вокруг начинающейся добычи нефти в Заповедном бору.

Журналист с подробностями, вышибающими слезу читателя, описал удручающее состояние, в котором сегодня пребывает этот уникальный лесной массив.

«На каждом шагу, забредшему в бор туристу, встречаются поваленные стволы огромных сосен, прелая хвоя, гниющий валежник хрустит под ногой. Сырость, лишайники, плесень. Чувствуется, что здесь, в дебрях реликтового леса, редко ступала нога человека. Сумрак, буреломы, дикость и запустение», – так описывает Цепопесов свои впечатления от посещения Заповедного бора.

«А между тем, – продолжает журналист, – реликтовый лесной массив достоин другой, лучшей участи. С приходом сюда нефтяников в благоустройство бора будут вложены значительные финансовые средства. Появятся рекреационные зоны для комфортного отдыха горожан. Сквозь непролазную чащу, где сейчас обитает лишь непуганое зверьё, проложат асфальтовые дороги и даже специальные бетонированные тропки для пеших и велотуристов. Там, где хоронятся нынче в чаще лоси, кабаны и медведи, появятся кемпинги, гостиницы, кафе и рестораны, теннисные корты, волейбольные площадки, развлекательные аттракционы для отдыхающих. На заросших пока диким тальником, где сейчас плещутся только бобры, но облагороженных в перспективе, берегах речки Боровки будут обустроены пляжи. Здесь любой сможет позагорать на песочке, провести культурно досуг с друзьями или семьёй, выпить, поесть шашлычка. Чистенький, прозрачный по-европейски лес, безопасный и комфортный для горожан – вот какой Заповедный бор нам нужен!» – с пафосом заключил журналист.

Люций Гемулович с удовлетворением отложил газету. Пальцами, по-прежнему затянутыми в лайковые перчатки, ловко пробежал по клавиатуре. На дисплее айфона последней модели высветился номер главного редактора «Вестника Южного Урала».

Услышав ответ, похвалил сдержанно.

– Молодец, Анатолий. Ловко это у тебя получилось. Особенно про рекреационную зону. Заповедный Бор действительно должен стать любимым местом отдыха южноуральцев. А не пребывать в нынешней первозданной дикости и запустении… Да, спонсорская помощь вашей газете перечислена уже в полном объёме, как договаривались. А ты, Анатолий, в банковскую карту, что я тебе в прошлый раз вручил, загляни. Будешь приятно удивлён суммой, которая к твоему счёту добавилась. Продолжай в том же духе. Уверен, руководство областью по достоинству оценит твою активную гражданскую позицию в этом вопросе. Жду новых публикаций…

Отложив мобильник, Люций Гемулович подошёл к окну, снял зеркальные очки, и уставил свои пугающие глаза на зеленеющий в сотне метров от гостиницы лесной массив.

Смотрел пристально, оценивающе. Словно, выставив дальномер за бруствер окопа, вражеские позиции изучал.

Тот, кого в миру звали Люцием Гемуловичем, прожил долгую жизнь. Немыслимо, невозможно, невообразимо длинную, в сравнении с теми, с кем на нынешнем, очень коротким отрезке бесконечного бытия свела его на мгновенье судьба. А потому и людей, встречавшихся на его вечном пути, он либо не замечал вовсе, отмахиваясь от них, как от безвредной мошки, что висит порой летними вечерами туманным облачком у лица, не кусая, а лишь досаждая слегка, либо прихлопывал, походя, не задумываясь, если эти микроскопические создания пытались нанести ему комариный укус.

Каких-либо нравственных ограничений для себя в общении с людьми он не ощущал вовсе, да и самого понятия «нравственности» для него не существовало. Ибо выдумали и внедрили в сознание людей тысячелетия назад такие представления, как «нравственность», «совесть», «любовь» как раз эмиссары тех сил, что противостояли сейчас Люцию Гемуловичу в Заповедном бору.

Впрочем, некоторые ограничения в деятельности так называемого Люция Гемуловича в нынешней реальности всё же существовали. И хотя во многом пределы дозволенного для себя он устанавливал сам, совсем уж не считаться с тем, что называла «приличием» окружая его людская мошкара, тоже не мог.

Потому что, чего уж там греха таить, ему, несмотря на всё их ничтожество, нравилось иметь дело с людьми. Нравилось манипулировать ими, ввергать в соблазн, заставлять проявлять слабость, худшие качества человеческой натуры, а потом наказывать жестоко, наблюдая, как они мучаются в отчаянье, в непонимании и безверии.

И без таких, пустячных, в общем-то, развлечений, его вечная, по сути, жизнь, совсем не имела бы смысла.

Отсюда проистекало и его стремление подолгу оставаться среди людей, мимикрировать, сходить за «своего», легко просчитывая правила игры на властном небосклоне, вживаться в среду элит, шагать безудержно по карьерной лестнице до таких головокружительных высот, пределы которых он сам себе устанавливал.