Сказка без чудес. Роман

– Это можно… это дело благое… Как сказано в Писании…

– Оставьте, – пренебрежительно махнул рукой Люций Гемулович. – О степени ваших знаний основ богословия, теологии я уже осведомлён. Мне… руководству нашей компании, хотелось бы, чтобы участие церкви в торжественном мероприятии по случаю начала разработки нового месторождения выглядело бы… посовременнее, покреативнее, что ли… С учётом, так сказать, последних инновационных достижений вашей религии!

Последняя фраза как-то неприятно резанула отца Александра, особенно это вот брошенное вскользь – «вашей религии». А этот визитёр кто – иноверец? Вполне возможно, что он – иудей. Но какая разница? Ибо сказано в Писании: неважно, какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей… Или это китайский лидер компартии Мао-дзе-дун так говорил? А может быть, Ден-Сяо-Пин? Хотя… действительно не важно. Главное – верно сказано!

– И в чём эти… мнэ-э… инновации, на ваш взгляд, должны заключаться? – обеспокоенно полюбопытствовал батюшка.

– Если вы следите за общественной жизнью страны, – строго вымолвил Люций Гемулович, – то не могли не обратить внимание на всё более активную роль в ней так называемых байкеров. Вот и мне… нам, моему руководству, хотелось бы, чтобы ваше участие в мероприятии, таинство освящения нефтяного месторождения, выглядело бы… посовременнее. Например, вы могли бы прибыть на него во главе колонны православных байкеров. Этаких хоругвеносцев истинной веры!

Отец Александр аж задохнулся от волнения. Этот странный визитёр будто мысли его читал. Прямо с языка снимал просьбы и пожелания!

– Э-э… – в растерянности заблеял батюшка, – сие, конечно, было бы здорово, и богоугодно весьма… Да только откуда у нас здесь, в Колобродово, байкеры? Да у меня и мотоцикла-то нету…

Люций Гемулович вперил в отца Александра мерцающие ртутно линзы своих очков.

– Байкеров я вам представлю, – пообещал визитёр. – А мотоцикл… – он подошёл к своему «Харлею», и приглашающее похлопал по кожаному сиденью. – Вот этот сойдёт?

– К-как?! М-мне?! – заплетающимся от волнения языком едва смог вымолвить отец Александр.

– Забирайте. В вечное пользование, – великодушно растянул тонкие губы в улыбке человек в чёрном. – Там, в багажнике, все документы. На ваше имя оформлены.

– А… э-э… как… – лепетал заморочено батюшка.

– Владейте! – подбодрил его Люций Гемулович.

А потом призывно махнул кому-то в дальнем конце улицы. И в ту же минуту к калитке дома священника подкатил джип – огромный, чёрный, как катафалк. Щедрый визитёр, кивнув на прощанье, ловко взлетел на подножку.

Неслышно, словно гигантская рыбья пасть, дверца машины с пассажирской стороны захлопнулась. Джип захрустел шинами по гравию, и отъехал, увозя в своём тёмном нутре странного гостя.

А отец Александр всё трогал, да что там – ласкал, оглаживая заворожено хромированные бока чудо-байка.

15

Изнутри сельский дом культуры выглядел столь же не презентабельно, что и снаружи.

Крашеные «половой» коричневой краской, отваливающейся теперь пластами во многих местах, стены. На давно не белёном потолке просторного вестибюля зияла огромная проплешина. Причудливыми очертаниями она напомнила Глебу Сергеевичу географическую карту Южно-Уральской области. Осыпавшаяся там штукатурка обнажила тонкую, как кости доисторического скелета на археологических раскопках, провисшую угрожающе дранку.

Доски пола податливо пружинили под ногами, кое-где сгнили и провалились.

Ощущалось по зябкой промозглости, что помещение зимой не отапливалось. И лютые морозы не ушли отсюда с окончанием зимы, а попрятались по укромным уголкам в проледеневшей кирпичной кладке стен, затаились в подвале, посреди уложенных, будто в вечную мерзлоту бетонных плит фундамента.

Весь вестибюль был заставлен старой мебелью – колченогими стульями, кривобокими книжными шкафами, снятыми стендами с выцветшими фотографиями выступлений участников местной художественной самодеятельности, и прочей отжившей свой век рухлядью. Которую, похоже, собирались когда-то выбросить, но потом махнули рукой, и оставили догнивать вместе с пришедшим в упадок зданием..

А впрочем, Дымокуров, немало поколесивший в составе свиты при губернаторе по городам и весям Южно-Уральской области, видел и худшие, вовсе потухшие очаги сельской культуры. Колобродовский хотя бы не был закрыт на висячий амбарный замок, и, судя по всему, худо-бедно функционировал.

Отставной чиновник прошёл мимо распахнутой настежь двери, за которой по длинным рядам плотно заставленных полок с книгами угадывалась библиотека. Там-то, наконец, и обнаружилась живая душа – пожилая грузная женщина в накинутой на плечи меховой кацавейке, которая сквозь очки с закреплёнными синей изолентой душками рассматривала потрёпанную изрядно, толстую подшивку «Литературной газеты». Подшивка была явно старой, за прежние годы, с пожелтевшими и размахрившимися по краям страницами.

На вопрос Глеба Сергеевича о месторасположении музея она, молча, указала куда-то в конец тёмного, не освещённого ни единой лампочкой, коридора.

Осторожно ступая, боясь вывихнуть ногу на проваливающихся предательски в самых неожиданных местах гнилых половицах, Дымокуров прошёл в указанном направлении.

На очередной плотно закрытой двери удалось-таки в полумраке разглядеть фанерную табличку, с надписью синей масляной краской от руки: «Краеведческий музей».

Деликатно дважды стукнув костяшками пальцев по косяку, и не дождавшись ответа, Глеб Сергеевич решительно толкнул заскрипевшую пронзительно дверь.

За ней открылось довольно просторное и неожиданно светлое за счёт солнца, щедро бьющего в окна, помещение. Вдоль его стен тянулись остеклённые витрины тёмного дерева с экспонатами, а свободное пространство над ними было занято картинами, изображавшими бытовые сценки из жизни давних лет, чёрно-белыми фотографиями, выцветшими плакатами.

Посреди этих заботливо собранных, пронумерованных и подписанных осколков прежних эпох, восседал за обшарпанным, заляпанным фиолетовыми чернилами с незапамятных времён, тоже вполне годящимся в качестве экспоната, письменным столом главный, и, похоже, единственный хранитель музея – Рукобратский.

Заметив, наконец, посетителя, он вскочил, воскликнул приветливо:

– Глеб Сергеевич! Дорогой! Рад, что заглянул в нашу, так сказать, кладовую истории!

Дымокуров, не помнивший, чтобы они с хранителем музея переходили на «ты», поморщился слегка. Но, тем не менее, заставил себя улыбнуться в ответ. И, вспомнив, кстати, имя-отчество хозяина кабинета, поприветствовал в свою очередь сдержанно:

– И вам доброго дня, Степан Порфирьевич. Вот, решил с вашей помощью подробнее ознакомиться, так сказать, с историей нашего края…

– И правильно, и великолепно! – подхватил Рукобратский. – А то, знаете ли, в последние годы у нас развелось много Иванов, родства не помнящих. А лишённый исторической памяти народ и будущего не имеет…

Дымокуров скорбно кивнул в ответ.

Хранитель музея подхватил его под локоток, предложил увлечённо:

– Что ж, давайте, не откладывая в долгий ящик, начнём осмотр экспозиции! Вот, взгляните.

Рукобратский подвёл посетителя к огромному, два на три метра, полотну, написанному масляной краской и вставленному в массивный багет с потемневшей от времени позолотой.

Картина сразу напомнила Глебу Сергеевичу знаменитое «Утро в сосновом бору» Шишкина, прозванное в народе «Три медведя».

Медведи, однако, на музейном полотне отсутствовали. Зато Заповедный Бор, один из его наиболее укромных, диких уголков, представал перед глазами зрителя во всей красе. Огромные, в два обхвата, стволы сосен, покрытые тёмным лишайником, скудный подлесок у их сумрачного подножия – чахлые от нехватки света берёзки, кусты малины с кровавыми точками спелых ягод. На переднем плане располагалось могучее дерево, вывернутое непогодой с корнями и комом земли, под которыми вполне могла бы скрыться избушка средних размеров.

– Перед вами – Заповедный бор! – заученно, как опытный экскурсовод, зачастил Степан Порфирьевич. – Картина написана местным художником Звонарёвым в конце девятнадцатого века, и была подарена городской управе Зеленоборска. Заповедный бор – это хвойный массив около ста километров длинной и более пятидесяти километров в поперечнике. Реликтовый лес располагается здесь с конца эры Великого оледенения. То есть более десяти тысяч лет. Эти исполины, – обвёл он невесть откуда взявшейся в его руке указкой контуры сосен на картине, – помнят мамонтов, шерстистых носорогов и пещерных медведей! – хранитель музея посмотрел на Дымокурова победно, будто и сам был выходцем из той немыслимо-далёкой эпохи. – Но и сегодня, – продолжил он увлечённо, – в бору обитает тридцать девять видов млекопитающих, сто сорок четыре вида птиц, восемь видов пресмыкающихся, четыре вида земноводных, и двадцать три вида рыб, обосновавшихся в реке Боровке!

Глеб Сергеевич глубокомысленно причмокнул губами, впечатлённый таким обилием живности в этих краях.

– Здесь можно встретить лося и косулю, – продолжал хранитель музея, переходя к следующей экспозиции, на которой были представлены пыльные чучела некоторых зверей, имевших несчастье быть увековеченными посмертно в качестве экспонатов. – Здесь торят в чаще свои тропы бесстрашные кабаны…

Дымокуров кивал механически, не в силах оторвать взгляда от прибитой под потолком головы лося с огромными ветвистыми рогами, с выкаченными мученически, остекленевшими глазами. Потом, переведя взор на прочие экспонаты – тушки белок, лисиц, барсуков, волка с оскаленными хищно клыками и с большой, проеденной молью, проплешиной на шерстистом боку, подумал с грустью о том, что участь большинства обитателей реликтового бора с учётом человеческого фактора оказалась наверняка весьма незавидной…

А Рукобратский вещал увлечённо:

– Уникальность нашего лесного массива заключается в его многотысячелетней истории, а так же в местоположении – едва ли не в центре южно-уральских и приволжских степей. А главная беда – в нефтеносных пластах, залегающих в недрах этого чуда природы!

Степан Порфирьевич перешёл к следующему стенду с чёрно-белыми фотографиями под стеклом.

– В послевоенные годы на территории бора начались геологоразведочные работы. В результате было открыто богатое месторождение нефти. На этих снимках запечатлены первые нефтескважины, рабочие будни бурильщиков. В ту пору природные богатства страны принадлежали всему народу, и разведчики недр справедливо полагали, что трудятся на благо всех граждан Советского Союза. Однако, – сделал трагическую паузу Рукобратский, – в 1971 году на одной из нефтедобывающих скважин произошёл разлив «чёрного золота». Вспыхнул пожар, который с большим трудом удалось потушить. Исходя из этого печального случая, правительство СССР, не желая рисковать уникальным памятником природы, наложило запрет на добычу нефти в Заповедном бору. И все пробуренные к тому времени скважины были законсервированы. А вот любопытное постановление Правительства СССР, относящееся к ещё более раннему периоду, к 1948 году, – экскурсовод ткнул указкой в ксерокопированный машинописный листок под стеклом. – Подписанный, обратите внимание, самим Иосифом Виссарионовичем Сталиным! «О мерах по восстановлению лесов и улучшению лесного хозяйства в лесном массиве «Заповедный бор», – прочёл вслух название документа Степан Порфирьевич. И взмахнул указкой, словно дирижёр палочкой, прервав последние такты симфонической оркестра. – А теперь нашему реликтовому бору вновь грозит полное уничтожение!

Дымокуров, пока не проникшийся судьбоносностью этого факта, в том числе и для унаследованного им имения, пожал плечами: