Сказка без чудес. Роман

Солнечный свет, щедро заливавший двор усадьбы, будто разом обрывался здесь, терялся в кронах могучих сосен и затесавшихся меж ними исполинских, размером с высотный дом, дубов, казалось, достающих ветвями до облаков.

Туда, во влажный лесной полумрак, вела петлявшая причудливо меж стволов приметная тропка.

Глеб Сергеевич, оглянувшись на усадьбу, погружённую в послеобеденную дрёму, отважно шагнул на дорожку, которая непременно должна была куда-нибудь его привести.

Он намеревался прогуляться по лесу чуть-чуть, не удаляясь в дикую чащу. Ведь глупо было бы, став владельцем такого имения, не осмотреть окрестности, не побывать ни разу в самом Заповедном Бору, вокруг которого сейчас разгорелись такие страсти.

Лес обступил его как-то сразу, поглотил будто, надвинулся со всех сторон, но казался вполне безопасным. Правда, непривычная уху человека, обитающего средь самых разнообразных звуков людских поселений, тишина стояла вокруг. Неслышно было ни щебета птиц, ни шуршания зверушек в ветвях и внизу, в траве и кустарнике. Необычная, звенящая тишина. А может быть, это слышно было, Глеб Сергеевич вычитал о том где-то в популярной литературе, как кровь струилась по сосудам, по микроскопическим венам, артериям, капиллярам, и этот бесконечный ток и улавливал в абсолютной тишине его слуховой аппарат.

Некстати вспомнив о Потапыче, медведе-собутыльнике непутёвого Якова, Дымокуров опасливо оглянулся. А вдруг этот косолапый бродит вокруг? И пообещал себе, что ещё через пару сотен шагов повернёт к усадьбе, которая, он точно представлял направление, всё время оставалась у него аккурат за спиной.

Лесная чаща становилась всё сумрачнее, и Глебу Сергеевичу казалось, что из самых глухих закутков, из-под стволов поверженных временем и старостью исполинов, следят за ним, вторгшимся на чужую территорию, глаза притаившихся обитателей бора.

Однако он шагал мужественно по едва заметной тропе, преодолевая страх, полагая справедливо, что раз есть вот эта вот, проложенная по рыжей опавшей хвое, сосновым шишкам и хрустящему под ногой валежнику тропа, то, значит, по ней ходил кто-нибудь. И нога человека по этим местам явно ступала!

И всё-таки он чувствовал себя первопроходцем, покоряющим дикие, необжитые человеком, пространства. А чтобы не наткнуться ненароком на какого-нибудь клыкастого, опасного хозяина здешней чащи, принялся насвистывать беззаботно, предупреждая чуткое зверьё о своём приближении.

Пару раз тропинка раздваивалась, пускала боковые, ведущие совсем уж в непролазные дебри, ответвления, и Дымокуров всякий раз сворачивал на таких развилках вправо. А на обратном пути, решил он, станет держаться наоборот, левой стороны – чтобы не заблудиться.

Однако вместо того, чтобы вывести его к какому-то конечному пункту своего предназначения – домику егеря, например, или турбазе, коих здесь, в бору, Глеб Сергеевич знал это, обосновалось множество, приметно проторённая тропка вдруг истончилась, стала менее приметной, прерывающейся то и дело, напоминающей пунктирную линию. А потом истаяла вдруг совсем, растворилась вовсе, став неразличимой в устилавшем лесную почву толстом, пружинящем под ногой, слое опавшей хвои, и с трудом пробивавшимися здесь, без доступа солнечных лучей, стебельками чахлой травы.

Ещё через пару шагов отставной чиновник упёрся в поваленный ствол огромной ели, рухнувшей, судя по трухлявой древесине, в незапамятные времена, покрытый, словно поверженный мамонт, длинным коричневым мхом, напоминающим шерсть, с яркими пятнами розовых грибов-поганок, вольготно рассыпавшихся у вывернутого с корнями комля.

Глеб Сергеевич метнулся было назад, но там, за спиной, раздался вдруг оглушительный треск. Будто гигантский зверь, вроде того же мамонта, или шерстистого носорога, череп которого Дымокуров видел в местном музее, проснувшись в чаще, заворочался в ярости, в стремлении обрушить свой гнев на того, кто побеспокоил в неурочный час и прервал его глубокий доисторический сон.

Стремясь избежать столкновения с чем-то могучим и ужасным, с треском, ломившимся в его направлении, Глеб Сергеевич глянул в отчаянии по сторонам в поисках спасения. Наверное, сидящий где-то глубоко, в подкорковых слоях мозга, опыт первобытных предков подсказал ему, что следует забраться на дерево. Однако со всех сторон его обступали прямые, лишённые сучьев, гладкие, как телеграфные столбы, стволы сосен, устремлённые своими верхушками ввысь, к солнцу. Они шептались, шумели там под ветерком о чём-то своём, оставаясь равнодушными к тому, что происходит у их подножия, здесь, на полной опасностей, грешной земле. И влезть на них у отставного чиновника с одышкой и солидным брюшком не было никакой возможности.

Дымокуров, испытывая дрожь и слабость в ногах, обречённо прижался спиной к ближайшей сосне, прилипнув рубашкой к смоле, янтарными потёками покрывшей кору.

И в тот же миг в шаге от него, едва не сметя со своего пути, промчалось, громко сопя, всхрюкивая и взвизгивая, нечто лохматое, многоногое, с торчащими из волосатых морд клыками, сверкающими кинжально, с треском проломило подлесок перед собой, и скрылось из глаз.

Только пару секунд спустя Глеб Сергеевич понял, что это было. Стадо кабанов – десятка два голов, не меньше. Впереди пёрли яростно, торили дорогу клыкастые секачи, следом за ними поспешали подсвинки и свиноматки с визжащими истерично, испуганными не меньше отставного чиновника, поросятами.

Дымокуров, потирая грудь там, где сердце, перевёл дух. Прогулку пора заканчивать. Пока из чащи не вывалился ещё кто-нибудь, опаснее кабанов – например, волк, а то и медведь…

Однако пока всё было тихо вокруг.

Выждав ещё пару минут, Глеб Сергеевич осмотрелся. Никакой тропинки, кроме только что проложенной секачами, взрыхлившим в стремительном беге верхний слой почвы, в близи не просматривалось.

Со всех сторон обступали отставного чиновника мшистые стволы исполинских сосен, а угрюмый сумрак у их подножия расцвечивали только ярко-розовые шляпки грибов, даже на вид ядовитых смертельно, крупных, сытых, растущих вольготно в гнили и сырости. Дымокуров понял, что окончательно заблудился.

Усадьба, как он помнил, в начале его путешествия оставалась где-то за спиной. Но с тех пор он уже столько раз менял направление, поворачивался то так, то этак, что теперь и позади, и впереди него смыкалась лишь непроглядная чаща. А тропки, по которой он так опрометчиво и самонадеянно углубился в лес, и след простыл.

Глеб Сергеевич помнил из прочитанного ранее, что люди, заблудившиеся в лесу, блукали порой по несколько дней. Питаясь при этом только грибами да ягодами. И, тем не менее, выживали. Однако перспектива ночёвки на сырой земле, где наверняка копошатся разные кусачие насекомые, без спичек, а, следовательно, и костра, его совсем не устраивала.

Для автономного существования в диком лесу Дымокуров не имел даже перочинного ножичка. Мобильный телефон так и остался лежать на прикроватной тумбочке в его спальной в усадьбе, да и сомнительно было, что сотовая связь дотянулась и сюда, в глубины реликтового бора, вольготно раскинувшегося на сотни квадратных километров вокруг.

Помнил Глеб Сергеевич и совет, тоже вычитанный где-то давно: оказавшись в такой ситуации, заблудившись, не метаться по лесу, тратя силы, а оставаться на месте. Потерявшегося непременно начнут искать. И рано или поздно найдут.

«Скорее, поздно, – обречённо подумал отставной чиновник. – После того как голод, холод и хищные звери сделают своё дело…»

Словно в подтверждение его мрачных мыслей где-то вблизи закуковала кукушка.

«Кукушка, кукушка, сколько лет мне осталось жить?» – механически, вспомнив детство, задал беззаботной птице извечный вопрос Дымокуров.

– Ку! – безжалостно коротко проинформировала та, и заткнулась.

А Глеб Сергеевич окончательно упал духом.

Оставаться на месте, покорным судьбе, ему тоже казалось невыносимым. А потому он пошёл, осторожно ступая, сам не зная, куда. Может быть, невзначай удастся набрести на просеку или тропинку, которые, если верить совету бывалых путешественников, должны непременно вывести к людям?

Так прошагал он, обходя буреломы, раздвигая колючие ветви кустарников, спотыкаясь ногами о коряги и торчащие из под земли корни, примерно час. И всё это время его окружал всё тот же равнодушный, погружённый в тысячелетние думы о чём-то своём, реликтовый лес.

Притомившись, непривычный к долгой ходьбе Глеб Сергеевич вытер полой рубахи обильно выступивший на лбу пот. А потом, чувствуя себя идиотом, решился, и крикнул сперва стеснительно, несмело, в полголоса, будто боясь нарушить царившую вокруг тишину:

– А-у-у…

Прислушался. Не дождавшись ответа, набрав в грудь больше воздуха, завопил уже, не конфузясь и не таясь:

– А-у-у! Э-ге-гей! Есть тут кто-нибу-у-удь?!

Откликнулось ему только эхо, прокатившееся приглушённо где-то по правую сторону:

– У-у-у…

Эхо? По правую руку? – сообразил вдруг Дымокуров. Но такого просто не может быть! Ведь эхо – это отражённая звуковая волна, если физику вспомнить, распространяющаяся в пустом пространстве. А какое пространство может быть в этой чащобе? Значит, кто-то ответил!

– Ау-у! – заорал во всю силу лёгких Глеб Сергеевич. – Кто здесь?! Помоги-и-те!

И опять в стороне послышался уже более явственный отклик:

– У-у…

Дымокуров помчался на голос, не разбирая дороги. Да и чего разбирать-то, если в этих непролазных дебрях её не было вовсе?

Колючие ветви хлестали его по залитому потом лицу, царапали, будто когтями, кинжальной остроты сучья рвали безжалостно рубаху и светлые «прогулочные» брюки,, норовил подставить подножку хрустящий со звуком пистолетного выстрела валежник… Но Глеб Сергеевич бежал, рвался в отчаянье, сшибаясь лбом со стволами сосен, в том направлении, опасаясь, что долгожданный спаситель уйдёт, растворится безвозвратно в этой глуши, и оставит его здесь одного, пропадать…

Иногда он останавливался, и, едва переведя дух, выкрикивал истерично, срывая голос, это нелепое, ничего не значащее сочетание букв – «ау», разнообразя его время от времени более информативно насыщенными призывами:

– Помогите! Спасите! Я заблудился! – даже: – Кара-а-у-ул!

Он давно потерял счёт времени, утратил чувство направления, и ориентировался только на чьё-то ответное «У-у-у…», доносившееся то громче, то тише, и, казалось, с разных сторон.

После долгих бесплодных метаний, выбившись из сил, Дымокуров опустился на осклизлый, покрытый лишайником, полусгнивший ствол поваленного дерева. Попытался было позвать вновь, но вместо «ау» из его надорванного, запалённого одышкой горла вырвался едва слышный, как у удавленника, сип: «х-х-ру-у…»

На который, само собой, никто не ответил.

А может быть, никто и не окликал его в этом диком, страшном лесу? Может быть, это филин гукал, перелетая с места на место, злобно потешаясь над заблудившимся, впавшим в отчаянье путником, в ожидании обильной добычи? Или филины падали не едят?