Роман без героя

Он обернулся. Ольга стояла, вперев руки в крутые бедра, и с ненавистью смотрела на больного мужа.

– Иди к Степану! – хрипло приказал Григорий. – Слышишь, нянька никак не может успокоить мальчика… Ты же – мать!

– А ты – отец! – опять спустила своего тявкающего полкана Ольга. – Успокой его, если сможешь…

Григорий Петрович только покачал головой, старческой шаркающей походкой пробираясь к любимому дивану, обходя панбархатные гардины, фикус и пальму в кадках со стальными обручами, в которых играли зайчики от немецкой трофейной люстры, подаренной на новоселье вместе с пианино из Восточной Пруссии Богдановичем.

– Не хочешь лечиться у светил, – в спину крикнула Ольга, – так сходи завтра к Фоке Лукичу!.. Он ведь еще отца твоего пользовал. Этот лекаришка будет молчать как рыба… Пусть только попробует вякнуть.

– Вот к Альтшуллеру схожу обязательно, – пообещал Григорий Петрович. – И не лекаришко он, как ты его обозвала, а из плеяды старых врачей. В Санкт-Петербурге еще учился, больших людей пользовал… На партизанской базе без инструментов и медикаментов операции делал. Талант.

– Вот и сходи к своему лейб-медику!

– Вот и схожу!..

– Давно пора. А папу моего не смей обижать всякими нехорошими намеками. Если бы не он…

– То, что бы?

– А то бы.

Ольга Богданович была достойной дочерью своего отца. Чувствуя слабинку противника, она сходу брала инициативу в свои руки, понимая, что лучшая защита – это нападение.

– Уж лучше бы ты закрыл рот, Гришенька!.. – бросила она вызов. – Думаешь, я не знаю, как вы там в лесу с хромым папенькой баб охаживали? Всех дочек Веньки Водяры перепробовали в командирской землянке?

«Вот сука», – подумал Григорий Петрович.

– Батя был заботливым отцом для всех партизан… – парировал он удар ниже пояса.

– Таким заботливым, что менялся бабой со своим сынком… Даже одну болезнь на двоих подхватили. Во как мстили народные мстители!

– Прекрати! – чувствуя, как покидают его силы и тошнота вновь подступает к горлу, крикнул Карагодин. – Ты думаешь, я не знаю, как ты грела постель этой тыловой крысе Котову?.. Так и шла бы за него замуж! Чего ж не осчастливила старого эмгебиста?

– Молодая была дурочка. По крайней мере, у него нет падучей! И он, несмотря на возраст, настоящий мужчина, а не разбитый паралитик!

«Я её когда-нибудь убью… – обреченно подумал Карагодин. – Обязательно убью. Дай только срок. Не сейчас, не сейчас».

Он уже дошел до заветного дивана. Сделал еще шаг, взявшись за валик, осторожно и бережно уложил на хорошо выделанную кожу свое разбитое ноющее после ужасных судорог тело.

Ругаться Григорию Петровичу с этой овчаркой не то чтобы не хотелось – сил не было.

Глава 40

РЕЦЕПТ СТАРЦА АМВРОСИЯ

Воспоминания Иосифа Захарова

В тот вечер шел дождь. На душе у Фоки Лукича уже была поздняя осень, на носу – старые очки со скрученными проволокой дужками. Давным-давно нужно было их поменять, да всё как-то не получалось: то времени, то денег не было.

После войны Григорий Петрович, отстроив свои хоромины, смиловался: направил плотницкую артель инвалидов «Победители» и к нему на подворье. Дом починили, поправили, подновили, как могли. Жить было можно.

У «победителей» бригадирил его «крестник» – леворукий плотник Клим Захаров, которому Лукич отпилил руку и такой ценой спас парню жизнь. Жили Захаровы по соседству. На месте сгоревшего в войну дома ставили новый сруб.

– Тебе, Фока Лукич, жениться теперь надобно, – смеялся Клим, не копя обид на тех, кто его засадил за «колючку». – Дом большой, теплый, печка уже не дымит. Хозяйка нужна, чтобы хозяйствовать.

– А сам-то – женат?

– Я с северов жену себе добрую привез, – балагурил Клим, ловко работая левой рукой топориком. – Теперь, когда на двоих уже три руки, жить можно…

– Так жену, известно, Господь посылает: кому в наказание, кому в подарок, – ответил доктор, улыбаясь веселому мужику со светлой и открытой душой. – Хорошая жена попадется, говорил еще Сократ, счастливым будешь. Плохая – станешь философом. Или писателем.

– А тебе какую хотелось бы? – спросил Захаров.

– Поздно, наверное, вымаливать у Творца – осень ко мне подступает, Клим.

– Ты все-таки подумай, доктор. Женатые мужики дольше живут, чем холостые. А то на твою писанину одной жизни не хватит. Как в окно не гляну, ты, доктор, все пишешь, пишешь… Лев Толстой. «Война и мир», прямо. Я такую за всю жизнь не прочту. А чтобы написать!..

***

Вскоре слова этого веселого инвалида стали сбываться.

Объявилась в подведомственной Лукичу больничке одна беженка с Юга России – чернобровая казачка Надя. Назвать её красивой, наверное, было бы перебором. Да ведь женятся не для того, чтобы воду с лица пить. Фока Лукич был человеком, если и не от мира сего, то чудаком в Слободе слыл большим. Это точно.

Даже в отношениях с женщинами. Простым крестьянкам – люди видели! – руки целовал. Ну, не умом ли человек тронулся. Это что у шорника на пяле шкуру стриженой овцы облобызать – одинаково.

Вот и с казачкой Надей какая история вышла. Женщина пришла в больницу беременной, еле-еле доковыляла до кабинета Лукича, объяснить кто и что она, не успела – схватки начались. А воды, наверное, еще по дороге отошли.

Кто эта молодая женщина, откуда, каких кровей – спрашивать Лукич не стал. Принял новорожденного – младенец не очень крупный, всего-то весом 2 кг. 800 граммов. Но для голодного сорок восьмого это был все-таки вес.

– Мальчик у тебя, – сказал он роженице. – Придумала, как назовешь?..

– Не знаю… – слабым голосом ответила мать.

– А где остановиться есть?

– Нету…

Фока Лукич почесал затылок и сказал, не ожидая такой смелости от самого себя:

– Ну вот, поживешь пока с Павликом у меня в доме… Дом большой, печка больше не дымит… Тепло и мухи не кусают…

Роженица улыбнулась в ответ и заплакала.

– Пашей, значит, нарекли?

– Я не поп. У меня святцев нет. Аль не нравится – Павел?

– Почему не нравится? Нравится.