Камни прошлого

Зарема развернула листок бумаги, вырванный из какой-то тетрадки, на которой было что-то начертано рукой матери. Игорь Ильич, долгое время получавший от неё по почте коротенькие письма, сразу же узнал с детства знакомый почерк.

Анастасия, прочистив кашлем горло, приступила к прочтению завещания Веры Ивановны.

– «Дорогие и любимые мои дети, – накануне своей смерти написала вам Вера Ивановна, – рука уже плохо меня слушается. Боюсь, не сумею всё сказать, что хотелось бы… Это последнее моё к вам письмо прочтёт моя душеприказчица, моя ангел-хранитель, избавитель от боли одиночества, Анастасия-добрая душа, которую мне под конец жизни послал, наверно, сам Господь за мои муки мученические. Я очень вас любила при жизни и буду любить вечно, на том свете. И помогать каждому буду по его любви и делам его. Не убивайтесь по мне, родные мои. Почти век мне был отпущен на этом свете. Куды ж более? Прожила я его честно. Как могла так и прожила. Ни на кого не в обиде. А перед всеми вами каюсь и прошу прощения за то, что надёжно, на самом видном месте, похоронила то проклятое кольцо с драгоценным камнем, которым от смерти откупился немецкий офицер-палач, переодевшись в монаха. Я вам говорила, что это всё это досужие враки отцовых завистников, будто бы сочинивших небылицу про то золотое кольцо, что отец ваш привёз в Гуево из прусского городка в срок пятом. После убийства мужа моего Ильи Григорьевича, отца вашего, из-за редкостного алмаза на кольце, я решила, что перстенёк тот кем-то проклят. И ничего, кроме горя, не принесёт своему новому хозяину. Как не принёс он радости и счастья в семью нашу. Простите меня, дети мои. Но человек голым приходит в этот мир Божий голым должен и уходить. С собой ничего туда не унесёшь. Если вы меня любите, то исполните мою последнюю просьбу. Рядом с православным крестом установите на моей могилке тот камень, что зовётся в народе Верином Камнем. Больше никакого памятника мне не нужно. Не тратьтесь попусту на могильные памятники. Гранитный валун, который я прикатила с поля на край дороги, и будет лучшим моим памятником. Вот и всё. Прощайте, любимые мои. И ещё раз простите меня за всё…»

Анастасия сложила листок пополам и обвела долгим взглядом притихших детей Веры Ивановны.

– Что молчите, любимые дети бабы Веры?

– Сама сочиняла? – прошипел Васька. – А ну-ка дай сюда это завещание!.. Игорёшка, проведи экспертизу почерка!

Игорь Ильич встал с табурета, вздохнул:

– Мамин почерк, – сказал следователь. – Сто процентов мамин.

– Собрание можно считать закрытым, – разочаровано протянула Домна. – Но где-то ведь лежит этот редкостный камушек, который стоит целого состояния Абрамовича…

Муж Домны Сергей пожал плечами:

– Вопрос только – где?

– На видном месте, пишет мать, – вставил Василий. – Наш хозяин, когда вертухаев посылал на очередной шмон, всегда их напутствовал: когда что-то хотят надёжно спрятать, кладут на самое видное место.

– Знать бы, где это «видное место», – вздохнул Сергей.

Диана-Домна прервала обсуждение материнского завещания, пригласив всех за поминальный стол.

– Вот тебе, сестрёнка, моя доля за похороны и поминки матери, – хмурясь сказал Игорь Ильич. – Хватит?

– Хватит, хватит! – обрадованно воскликнула сестра следователя, пересчитав пятитысячные купюры. – А ты что, уже уезжаешь? Помянуть по русскому обычаю требуется…

– Прогуляюсь пойду, – неопределённо пожал плечами Лаврищев. – Что-то голова раскалывается.

– Опохмелись и пройдёт, – весело посоветовал ему Васька. – Водки у нас – хоть залейся.

– Вот ты и заливайся, братан, – бросил у порога Игорь Ильич. – Тебе ведь что с горя, что с радости – всё едино.

Василий ощерился:

– Хорошо, ментяра, что Стёпка этого не слыхал, а то бы не сносить следаку по особо важным мудрой его головушки… Но поживи ишшо малость. Может, сыщешь тот камушек для бедных родственничков… Откупишься им от досрочной смерти.

И он натянуто улыбнулся, показывая тем самым, что шутит «по-чёрному». Чёрному юмору он научился в зоне в свою третью ходку. Но Васькины глаза при этой «чернухе» остались холодными, и недобрые искорки уже потаённо бегали в их тёмно-зелёной глубине. Как в омуте студёной речки Псёл, в которой он по первольду, на ноябрьские праздники, тонул в детстве, но был счастливо спасён старшим братом.

АНАСТАСИЯ, ДОБРАЯ ДУША…

«У вас такие перья,
У вас рога такие,
Копыта очень стройные
И добрая душа»

    (Детская песенка из мультфильма «Пластилиновая ворона»)

Игорь Ильич не вышел, почти выбежал из удушливой атмосферы, которая образовалась в отчем доме по приезде туда родных и любимых матерью лиц.

«Кунсткамера полная! – нелестно подумал он о собравшихся на поминки его матери. – Когда, когда же его младшенькие брат и сестрёнка стали такими монстрами? Ведь они не мать приехали хоронить, за камнем повылезали из своих берлог. Шатуны всеядные, и ведь ничем не поперхнутся, всё схавают: и дом, и неработающий чёрно-белый телевизор «Горизонт». Урвать кусочек послаще. Или хоть что-то поиметь…Не остановятся ни перед чем. Да-а… Разочаровала их матушка своим завещанием. Думали поживиться брюликом да перстнем золотым, массивным, а тут – облом. Нажрутся с горя, но на том не успокоятся. Жажда наживы, зависть неуёмная к удачливому, работящему, талантливому, процветающему не даст им, гнилым и никчёмным, покоя на этом свете. Пока, в конце концов, эта страсть не сведёт на тот свет. И ведь уйдут голыми. Как все. Как самые богатые и власть предержащие, удачливые и везучие, талантливые и бездарные. Как все – голые. И равные в этой справедливой наготе перед Страшным Судом. По- другому, права мама, туда не уходят».

С такими невесёлыми мыслями незаметно для самого себя добрёл Лаврищев до взгорка, под которым резвилась на повороте говорливая речка его детства – Псёл. Он присел на сваленное бурей старое дерево, полез в карман за сигаретами, чтобы успокоить расшалившиеся нервишки, подумать, как действовать дальше. Одно бывшему следователю было совершенно ясно: те, кто сейчас гулял на поминках матери, проливая крокодиловы слёзы, ему не помощники. Тащить тяжеленный Верин Камень к могиле матери они не станут ни завтра, когда у них с похмелья будут раскалываться головы, ни послезавтра, ни через три или через тридцать три года. А у него времени было в обрез. Оставаться в некогда таком гостеприимном мамином доме, где он вырос, откуда уходил в армию, а потом и в выбранную им профессию, Игорю Ильичу не хотелось.

Он достал сигарету, стал искать по карманам спички… И тут услышал голос Анастасии за спиной.

– А курить и вредно, и немодно.

– Жить вообще вредно, уважаемая Анастасия э-э… Не знаю вашего отчества…

– Просто Анастасия. Можно присесть?

Лаврищев подвинулся, смял в кулаке сигарету и бросил поломанное табачное изделие в сторону обрыва.

Молча они просидели около получаса, слушая, как плещется в у берега невидимая им выдра или ещё кто-то из речной живности.

– А почему вас Заремой зовут? – первым прервал молчание Лаврищев. – Странная фамилия.

– Ничего странного. Это ведь мой творческий псевдоним. Фамилия моя по папе Шухова. А мама – татарка, её имя Зарема. Это с тюркского переводится как «алая заря».

– Красиво.

– Прекрасно. Красота спасёт мир, как вы думаете?

– Не спасёт, если мы не спасём красоту.

– Резонно.

Они опять помолчали.

– О чём вы думаете? – мягко спросила Зарема.

– Думаю, где бы поесть, а то негде переночевать… Так кажется гласит бородатая шутка?

– У вас есть отчий дом.

– Нет уже маминого дома… Уверен, что за эту ночь они там все полы вскроют, стены выпотрошат, чердак с крышей на бок сдвинут в поисках брюлика…

– Можете остановиться у меня, – вдруг предложила Анастасия.

– А это удобно? – спросил он. – Это деревня, не боитесь, что разговоры пойдут… А вы – писательница, инженер человеческих душ, как когда-то говорили. А к душам допускаются только идеальные люди.

– Идеальных людей не бывает. Вот вы, каким вы себя считаете?