Камни прошлого

– Именно с орлом…

– Вы его себе в карман засунули.

– Нету ни мешочка, ни орла, – виновато развёл руками Игорь Ильич. – Выпали, наверное, из мелкого кармана при работе…Шьют же, паразиты, штаны такие…

– Хорошо, что заветный перстенёк мне догадались отдать на ответственное хранение, – сказала Анастасия, дотрагиваясь пальчиками до левой груди. – Надёжно, как в сейфах Грефа.

По просёлочной дороге кто-то приближался к ним быстрым шагом, поднимая ногами придорожную пыль.

– Кого это нелёгкая ещё несёт? – озвучила то, что подумал и Лаврищев, Зарема. – Не узнаю что-то…

Игорь Ильич, прищурив глаза, пропел, фальшивя известный мотивчик:

– Я милого узнаю по походке… Это, дорогая Анастасия, по мою душу… Аж из самой Москвы скороход.

Через несколько минут к ним подошёл запыхавшийся от скорой ходьбы Юлиан.

– Здравствуй, отец! – протянул он руку Лаврищеву, впервые назвав его «отцом». Потом молодой человек галантно поклонился Анастасии, пояснив даме: – Я сын Игоря Ильича.

И тут же с места опять в карьер:

– Знаю, знаю, что вы нашли перстень Александра Первого с бриллиантом «Звезда России»! Поздравляю!..

Следователь «сделал круглые глаза»:

– В этом потерянном раю, сынок, новости разлетаются со скоростью света.

Юлиан парировал реплику приёмного отца:

– Не думал я, что ты так лоханёшься… Конечно, на пенсии квалификация постепенно утрачивается, и стальной клинок без употребления быстро ржавеет, но не с такой же космической скоростью, отец!

– Ты, философ, не говори загадками…

– Я утром, как тебе, отец, и обещал, прилетаю из Курска на такси к бабушкиному дому, а там дым коромыслом – полы вскрыты, огород весь в свежих ямах, а какой-то похмельный мужичонка носится с замшевым мешочком, на котором вышит двуглавый орёл, и орёт на всю ивановскую: «Они, суки, нашли этот брюлик! Объегорили нас, сеструха, как последних фраеров, как сраных лохов!» А другой плюгавый мужичонка подвывает ему: «Сейчас бензина по деревне шугану – и на мой «шестёрке» догоним сук подколодных, этого мента с писательницей! Ты, батя, волыну не забудь. Рука не дрогнет пришить волков позорных!». Я сразу понял, кто один из этих двух «позорных волков». Развернулся – и ходу к Вериному Камню. Интуиция, слава Богу, не подвела…

Не успел Юлиан закончить мысль, как из-за берёзовой рощицы на большак выскочила легковушка, оставляя за собой густой шлейф серой пыли.

– Бегите к лесу, через Маруськин лог! – встрепенулась Зарема. – По лесным тропкам их «Жигулёнок» не пройдёт!

– А ты, Анастасия? – неожиданно перейдя «на ты», тревожно спросил Лаврищев. – Эти уроды на всё способны.

– За меня не беспокойтесь! Сами уходите через яругу, а потом лесом, лесом, вдоль границы с Сумской областью… Они пограничников испугаются, стрелять, по крайней мере, не решаться…

Юлиан уже был в ста метрах от дороги, продираясь к лесу через бурьян, который буйно разросся в Маруськином логу.

– Отец! – крикнул Юлиан, обернувшись. – Это не кино! Это жизнь. Или хочешь, чтобы тебе эти уроды дырок в твоём бренном теле наделали?

Раздрызганная «шестёрка» была уже почти рядом, когда Игорь Ильич, чмокнув на прощанье писательницу, забыв про «Звезду России» и все на свете, ринулся в «пампасы» спасать свою самою большую драгоценность – жизнь.

НИТЬ АРИАДНЫ

Из неоконченных воспоминаний Игоря Ильича Лаврищева

«Как грустно: я нашёл то, что искал, но мне это больше не нужно».

    (Девид Митчел, «Сон № 99»)

Сухой звук выстрела, тупой удар в затылок, вспышка невыносимой боли, как удар оголённого высоковольтного провода по всему телу… Вот и всё, что осталось в моей простреленной памяти.

* * *

… Я с трудом разлепил тяжёлые веки. Где я? Пытаюсь определить своё положение в пространстве и во времени. Ничего не помню. Значит, ничего и не понимаю.

Ощупываю себя, как чужого, незнакомого мне человека. Так, начинаю соображать: голова забинтована, почти до самых бровей. Кромку бинта расплывчато, не в фокусе, но всё-таки видят мои глаза. Значит, со зрением более или менее всё в порядке. А слух? Какая-то звенящая, пугающая тишина вокруг меня. Я сам – на железной кровати, выкрашенной белой краской, которая уже успела пожелтеть от времени. На пододеяльнике – казённый штамп. Рядом ещё такая же койка, аккуратно заправленная, но пустая. С трудом поднимаю глаза: в центре потолка матовый плафон с матовой лампочкой. Стены с вылезающими из них розетками и выключателем – голые, выкрашенные унылой краской цвета детской неожиданности. Стена, что напротив меня, забрызгана чем-то бледно-красным. Огромное расплывающееся пятно.

Я напрягаю зрение, чуть прижмуривая глаза. Теперь пятно в виде амёбы из школьного учебника я вижу в нормальном фокусе. Это немного успокаивает меня: значит, потеряно ещё не всё.

Но непонятно главное: почему эта нелепая шапка из бинтов надета на мою звенящую голову?

Так, пытаюсь я собрать в голове пазловую картинку. Судя по казённой обстановке, я в какой-то больничке… Захудалом районном лечебном учреждении. Моя голова звенит, будто в неё спрятан набатный колокол, по которому время от времени кто-то назойливо до тошноты ударяет колотушкой, обёрнутой в вязкий для звука мягкий войлок.

…Я поворачиваю голову в сторону окна. Я чувствую боль. Наверное, думаю я, это всё-таки хорошо. А вот ног и рук я не чувствую. И это, думаю я, плохо. Очень плохо.

За окном – день. Я вижу свет – и уже только это хорошо.

…Что-то затарахтело и зазвенело в коридоре, будто кто-то после надоевшего праздника тащил по полу в пункт приёма сумку с пустыми бутылками. Потом скрипнули несмазанные петли двери. Это хорошо, что я слышу звуки жизни, подумал я. Простые звуки самой настоящей жизни этого города. Эти голоса и подголоски живой жизни лишний раз убеждали меня: нет, я не бредил. И я не сбрендил.

– Эй ты, недострелённый! – услышал я над собой весёлый женский голос. – Давай-ка на укол!

Я открыл глаза. Медицинская сестра, – в меру упитанная (что называется, кровь с молоком!) блондинка лет тридцати, в подрезанном выше толстых белых коленок свежем халате, возилась с кронштейном для капельницы. На металлическом столике на растопыренных колёсиках между пузырьков лежали шприцы. Столик со шприцами и лекарствами, как я понял, сестрица прикатила по мою душу.

Я попытался поздороваться, но опять получилось лишь нечленораздельное мычание.

– Жив, курилка… – низким грудным голосом не то спросила, не то констатировала она. – Ты лежи, лежи, дед. Не болтай.

Я моргнул вместо ответа. Это означало – «да». И перевёл взгляд на окно.

– Какой это город? – прочитала она вопрос в моих глазах. – Ничего не помнишь? Ясное дело – амнезия после огнестрела в область головы…

Она заправила шприц лекарством, вздохнула.

– Не бойся, больной, у меня рука лёгкая…

Я с трудом повернулся на бок и бросил виноватый взгляд на медсестру.

– Забыл, куда уколы ставят? – покачала она головой. – Сейчас всё вспомнишь… Может, ещё и пожалеешь, что вспомнишь… Так, не дури! Поворачивайся на живот, увалень!

Я попробовал выполнить команду своего командира, но только горестно вздохнул и покачал головой.