Камни прошлого

– Спокойствие, только спокойствие, Зарема! – дружелюбно ответил Василий. – Это братан мой. Старшой, значит. Из самой Москвы наш следователь прикатил. Успел-таки…

– А вы, насколько я понимаю, душеприказчица Анастасия? Та, что вчера сообщила мне о смерти мамы?

Карие глаза Заремы приобрели мягкое выражение.

– Ксения Шухова, – по-мужски протянула руку женщина. – Я вам уже по телефону представлялась…

– А почему – «Зарема»? – не удержался от вопроса экс-следователь.

– Потом, потом все разговоры… Не у гроба же вашей матушки допросы устраивать…

Лаврищеву ответ Заремы, как её назвал Васька, не понравился. Было видно, что этой московской фифе, представившейся ему вчера по телефону столичной писательницей, палец в рот не клади – откусит и не поморщится.

Со стороны кладбища раздался чейто пронзительный свист.

– Вон Серёга, муж сеструхин, и Стёпка торопят, – сказал Васька, подбирая упавшие на землю вожжи.

– Шибче, шибче ехай! – махали с пригорка два мужика, с испачканными землёй и глиной лицами. – Могилка для бабули давно готова! По высшему разряду номерок!

Лошадь, перетягивая жилы, кое-как взобралась на последний подъём и сама остановилась у свежей кучи глины, горбом торчавшей у края могилы. К подводе подтянулся гуевский народец с печальными лицами – разновозрастные бабы в дешёвом китайском ширпотребе, два мужичка пенсионного возраста, без устали смолившие вонючую «Приму» и почему-то прятавшие сигареты в кулаки, как это делал Игорь в свои школьные годы.

– Вот так, братан, – сказал Василий, глазами показывая на гроб. – Живёт, живёт человек – и раз тебе – квас! Будто и не было. И зачем жил тот человек? Никто, брат, не знает.

– Ты никак дёрнул с горя-то? – не скрывая иронии спросил следователь. – Язык, как шнурок, развязался… Укороти, брат, его и мой тебе совет: завяжи его на хоть на часок на крепкий узелок.

Васька осклабился:

– А ты не командуй, не командуй… Прошли времена твоего командирства, товарищ следователь: демократия у нас, равноправие.

Подошёл тоже не совсем трезвый молодой мужик с цепким взглядом барачного старосты. Одет он был в цветастую рубашку с пальмами, такие в Гуево испокон веков звали почему-то «гавайскими» – будто хоть один житель этой глухоманной деревни на Курщине бывал на неведомых им Гавайях.

«Староста», перебрасывая погасшую папиросу (где только нашёл папиросы – табачный раритет!) из одного угла щербатого рта в другой, молча сверлил светло-коричневыми, почти жёлтыми, как у дворняги, глазами Леонида Ильича.

– Стёп, – нараспев сказал Василий. – Это брат мой, следак из Москвы…Родненький дядька твой, значит. Ты его видал на фотках, которые он матери, бабе Вере, пачками присылал из столицы нашей великой родины. Ехать ему в Гуево было не досуг. Фотками откупался, товарищ следователь. Гляди, а то вызовет на допрос – мало не покажется… Он ведь большой гуманист, как и вся его контора грёбаная…

– Фильтруй базар, папаша! – не спуская оценивающего взгляда с дядьки, бросил в сторону отца Степан и выплюнул на могильную глину погасшую папироску. – Ксиву у дяди спрашивать не буду. Но бывших ментов не бывает, руки, извиняйте, дорогой дядя, не подам.

– Это чего ж так? – спросил Игорь Ильич и сунул руку в карман, которую уж было протянул родственнику.

– А за то, что в жизни нашей много ты, дядя, накосячил, – цикнул он слюной под ноги Леониду. – Бабки на похорона привез? Али опять хочешь фотками откупиться от долга своего? Не выйдет, дядя, гадом буду, не проскочит фраер без билета на концерт.

– Ладно, Стёпка, не лайся! – махнул рукой Василий. – Позже свою претензию выкажешь. За стаканом. В мирной, так сказать, семейной обстановке.

Подошли другие мужики, копавшие могилу.

– Шумляй! – обратились они к Степану. – Ну чаго, будем хоронить али как?

– Цыц, лохи гуевские! – цыкнул в их сторону Степан. – «Чаво, чаво»… А «ничаво»! Гроб, говорю, сымайте с подводы!

Копальщики легко сняли гроб с телом матери, откинув в сторону тяжёлую крышку, сработанную из сырого лесоматериала. Мальчик, которому очень не хотелось слезать с телеги, начал было отпускать не по-детски солёные словечки в адрес могильщиков, но Степан успокоил подростка:

– Цыц, сопляк! Не то машонку вырву!

– Это сын Степана, Пашка, – кивнул в сторону мальчишки Василий. – Тоже, выходит, твой родственник, Игорёшка. Бедовый малый, этот дальше Степана пойдет… по этапу. Но на смартфоне сечёт, как чёрт в очко. В «танчики» почище моего играет! А с картами с младенчества на ты. Все бабкины бабки, что на свои похороны та собирала, проиграл, сволочь.

И Василий рассмеялся своей шутке.

Пашка, вяло матюкнувшись, живо спрыгнул с телеги и, закурив дорогую сигарету, отошёл от пустой ещё могилы в сторонку.

– А где Домна? – уже подавленный началом похорон тихо спросил Игорь брата. – Эта, как её, Зарема, мне по телефону говорила, что и ей телеграмму дала…

Васька хмыкнул:

– Не всем Зарема даёт, но телеграмму дала. – Только не Домне, а Диане.

– Какой Диане?

– Не Домне, а Диане, – повторил Василий. – Она, братка, сама себя переименовала. Давно уже, а ты, брат, и не знал… Минуя ЗАГСы и попов документы выправила. Говорит, как корабль назовёшь… Она там, в матерной хате, у плиты… Поминки готовит. Какие похороны в России без поминок?

Анастасия, молча наблюдавшая за диалогом братьев Лаврищевых, взяла управление похоронами в свои руки.

– Так, родные, односельчане! – скомандовала она, обращаясь к собравшимся. – Подходите к гробу прощаться с рабой Божией бабой Верой… Верой Ивановной Лаврищевой.

– Притормози, Зарема! – оборвал её Василий. – Попа подождём. Батюшка запаздывает. Похмеляется, что ль?

И почти сразу после этих слов в покосившиеся врата старого погоста, лихо крутя педали, въехал чёрный велосипедист. По рясе, подоткнутой под поясной ремень, Игорь Ильич понял – местный батюшка.

– Ну, слава Богу! – вздохнула старушка в жёлтой спортивной кофте с с полинявшими иностранными надписями на впалой груди. – Отец Николай прикатил!

И, улыбаясь беззубым ртом, размашисто перекрестилась.

Мокрый от жары и усердия батюшка подрулил к могилке. Он вытащил из-за за поясного ремешка полы рясы, но под тёмными одеждами всё равно виднелись синие спортивные штаны с широкими белыми лампасами. Длинные его волосы слиплись от пота и цеплялись за жидкую рыжеватую бородёнку. Был он простоволос – без головного убора. Зато с большим крестом, который для удобства езды на велосипеде он сдвинул на левый бок. Отец Николай водрузил крест на положенное место, окинул паству близоруким взглядом, вздохнул и вытащил из маленького рюкзачка кадило. Зарядив его по всем правилам ритуала, он подошёл к старушке в спортивной кофте и о чём-то спросил её. Она указала рукой на Василия и Игоря. И что-то прошептала отцу Николаю на ухо. При этом выражение лица бабушки было не по-христиански смиренное, а совершенно плутовское.

Священник, помахивая кадилом, торопливо приблизился к Игорю Ильичу.

– Вы оплачивать будете? – деловито спросил он тихо.

– Не беспокойтесь об этом, святой отец, – ответил следователь. – Делайте своё дело. И побыстрее, пожалуйста.

– О сумме в таких случаях говорить не принято, но яйцами и консервированными овощами я не беру…

Лаврищев досадливо махнул рукой и, морщась, повторил:

– Делайте своё дело!

Священник, поглядывая на дорогие часы, по сокращённой программе, сопровождавшееся невнятным скоропроговариванием молитв, отпел представившуюся рабу Божию Веру, потом, вытряхивая угольки из кадила, сказал буднично:

– Теперь подходите, братья и сестры… Прощайтесь.