Камни прошлого

– Что ты там делал, гость дорогой?

– Я из Гуево, из соседней деревни, – вспоминая слова Елизаветы, запричитал Игорь Васильевич. – Приходил просить монашек отпеть умершую бабушку… А тут вы. Испугался до смерти и в печку залез.

– В печку залез, так? – язвительно повторил офицер.

– Так, хер официрен, их шпацирен… Тьфу ты, все слова немецкие из башки вылетели от страха.

– Врёт он, падла! – взвился Лёньчик. – Я всех гуевских мужиков знаю. Его не знаю. Ты чьих будешь, морда лысая?

– Я сын Веры Лаврищевой, – сказал Игорь Ильич, судорожно хватаясь за любую спасительную соломинку. – Если от ракиты с дуплом по тропке к речке спускаться, то к нашему дому и выйдешь…

Блоха аж присел от такой наглости чумазого лысого мужика.

– Там Верка живёт, есть такая девка. Но не Лаврищева она – Ковалёва. Лаврищевы на кутке живут. Шо, промахнулся, морда лысая?

«Так, – судорожно работал мозг следователя, – сегодня 7 июля 1943 года. Значит, матери ещё 16 лет, она ещё не замужем за Ильёй Лаврищевым, а её девичья фамилия – Ковалёва. Вера Ковалёва. В сельсовете их распишут только через три года, в сорок шестом. Значит, она ещё Ковалёва, а не Лаврищева и ещё меня не родила… Я ведь появился на свет аж в сорок девятом. Срочно поправить версию!».

– Лаврищевы мне родственники, – сказал, сориентировавшись следователь. – Это я так… пошутил. Я – родственник Ковалёвых. Ближе к речке их дом стоит.

Следователь, читая в глазах Фридриха сомнение, опрометчиво добавил из профессиональной лексики:

– Не верите? Так можете легко проверить мою версию.

– Слыхал? – взвился Блоха. – Он не по-нашенски и балакаить…

Лёнька, прищурив глазки-буравчики, молча обошёл вокруг Игоря Ильича, пристально всматриваясь в чумазое лицо Лаврищева.

– Семен, а Семен, – повернулся он к старосте. – Похож, кажись, на деда Лаврищевых. Лысый, и морда лупоглазая…Сажей весь, как чёрт, перемазанный. Не признаеш сразу. А насчёт Ковалёвых брешить зараза. Чуйкой своей чую: брешить, сука!

В ответ староста лишь плечами пожал.

– А мы вот и проверим «версию», родственничек, – улыбаясь своей задумке, протянул Фридрих и что-то тихо сказал Курту. Тот, сверкнув зелёными глазами в сторону следователя, повёл дулом автомата в сторону двери.

– Тафай! – гаркнул рыжий холуй Фридриха. – Шпацирен!

Солдат вывел Лаврищева во двор. Вслед за ними вышел Фридрих и сел в двуколку. Он уже надел трофей на палец. Перстень был великоват даже для безымянного пальца, но это ничуть не огорчило офицера. Июльское солнце заиграло в гранях драгоценного камня всеми цветами радуги, и Ланге невольно залюбовался чистотой и филигранными формами бриллианта.

– Если попытаешься сбежать, родственник, – ласково сказал Фридрих Игорю Ильичу, любуясь перстнем, – то Курт тебя просто пристрелит. Будешь бежать за Россинантом, моей лошадкой. Отстанешь – тоже пристрелит. А версия – слово-то какое знаешь! – не подтвердится – я тебе окажу высокую честь: расстреляю лично.

«Изверг, серийный маньяк! – дал характеристику «ласковой интонации Ланге следователь. – С улыбкой на тонких губах будет, наверное, целиться при расстреле».

– А я? Корову ведь, хер офицер, обещали!.. – запричитал Лёньчик, вытирая картузом с оторванным козырьком потное лицо.

– Будет тебе и белка, будет и свисток! Карошая русская пословица, – рассмеялся Фридрих.

Староста Семён, не дожидаясь Фридриха с Куртом, покатил на своём велосипеде в сторону Гуево. К нему на багажник на ходу лихо запрыгнул Лёньчик Блоха, ударившись носом о болтавшуюся за спиной старосты винтовку.

– Семен, ты бы свою пукалку на раму привязывал! Нос вот разбил, – захныкал Лёньчик.

– Нос у тебя шибко длинный, гляжу, – буркнул Семён, вильнув на дороге к обочине и пропуская двуколку Фридриха. Рядом с Ланге, задом наперёд, сидел с автоматом наизготовку Курт. Рыжий детина громко ржал, глядя на спортсмена поневоле.

– Тафай, тафай! – смеясь, подбадривал Курт и прицеливался в Игоря Ильича. – Гут, камрат, зер гут!

За двуколкой, широко открыв рот, тяжело трусил Лаврищев, стараясь не отставать от лёгкого экипажа.

Вот и знакомая с детства его ракита с дуплом. Отсюда до родного дома – рукой подать. Глаза заливал липкий пот. Следователь пытался рассмотреть очертания родного дома и не видел его. «Ах да! – мелькнуло в голове у Игоря Ильича. – Отец с матерью его только через четыре года после победы построили. В 43-м его ещё не было…».

На мостках, подоткнув полы платья, девушка в лёгком ситцевом платьице полоскала бельё в речке. Староста съехал с дороги, подкатил к мосткам.

– Хер офицер! – крикнул оттуда Блоха. – А вот и Верка Ковалёва. Ща у девки разузнаем, какой он им родственник.

Фридрих натянул вожжи, остановил взмыленного коня. Лаврищев, измождённый бегом по пересечённой местности, еле держался на ногах.

– Фроляйн! – обратился Ланге к молодке, надев своё пенсне. – Ты – Верка Ковалёва?

– Ну я, – тихо ответила девушка, не выпуская из рук мокрую наволочку.

Сердце Игоря Ильича дрогнуло: это же мать! Его мать, ещё не жена Ильи Лаврищева, ещё не родившая и даже не зачавшая его, своего первенца Игорёшку, но – мама! Красивая, молодая. На одной из фотографий, висевших потом в их доме, он вспомнил её молодое красивое лицо. «Мама», – бесшумно прошептал сухими губами Игорь Ильич.

– А этот челофек, – офицер стеком легонько хлопнул по плечу следователя, – не фаш родственник?

Девушка, прикрыв от солнца глаза ладошкой, вглядывалась в лицо Лаврищева.

– Он утверждает, что он фаш близкий родственник, – повторил Фридрих.

Девчушка, уронив простынь на траву, приблизилась к Игорю Ильичу, тревожно глядя ему в глаза. На какое-то мгновение Лаврищев увидел, как слабая тёплая искорка вспыхнула, но потом погасла в её взгляде. «Мама, это же я, твой будущий сын Игорёшка, – посылал Лаврищев растерявшейся девушке мысленное сообщение – Спаси меня, мама!..»

Вера Ковалёва покачала головой:

– Нет, господин офицер, этот чумазый дедушка нам, Кавалёвым, не родственник…

– Я ж вам сразу доказывал! Корова – моя. Да, хер офицер? – заегозил Лёньчик.

– Данке шён, фроляйн, – поблагодарил её Фридрих и повернулся к Лаврищеву. – «Версия», как фы выражаетесь, чумазый дедушка, не подтвердилась… Уговор у фас, русских, как я знаю, дороже денег. Я обещал оказать тебе высокую честь расстрелять фас самолично? Я своё слово буду держать.

Лаврищев угрюмо молчал.

– Ты где предпочитаешь умереть? Здесь или подальше от этой красавицы? Девушки не любят выстрелов. Фроляйн будет бояться. Вон там, в посадке, чудное местечко… Давай, сержант – или лейтенант? – не знаю фашего звания, топай туда.

Ноги у следователя налились свинцом и отказывались идти. Он обречённо взглянул на маму, сглотнул набежавшую слюну и прохрипел:

– Только не здесь. Не на глазах матери…

– К какой матери? – не расслышал Ланге. – Русские любят посылать всех по матери. Вы не любите мать?

– Вашу мать!.. – сплюнул себе под ноги следователь, понимая, что игра с Фридрихом проиграна.

Я люблю свой мать, – расхохотался, пугая стайку уток, подплывших к берегу. – И никого по матери, к матери не посылаю. Я посылаю сразу к Нему на небеса…