Камни прошлого

– Ты того, гражданин товарищ, не думай, шо я урод какой и предатель. У меня пятеро хлопчиков по лавкам в хате сидять, мал мала меньше… Мобилизации в Красную армию избежал чудом, кто-то в районное НКВД стуканул, что я советскую власть матом ругал…В амбар меня местный участковый запер, там и куковал. Ждал, когда в Суджу повезут… А тут немцы. Эти пришли, милиционеров к стенке, меня наружу. Хто и што – разбираться начали. А мне деваться некуда, как предложили обиженному советской властью старостой нашего Мирополья стать. Народ, шо на площадь согнали, в один голос: соглашайся, Семен! Ты, мол, не дуже лют, а не то своего усердного холуя поставят, тогда всем верёвка будить. Я и согласился. Винтовочку дали, патроны… Но я так ни разу и не выстрелил из ружа-то того… Народ подтвердит.

– Вижу, вошёл в роль, артист! – поразился гениальной игре мужичка следователь. А про себя подумал: «Талантливый всё-таки наш простой народ, вот и тут, в этой глухомани, такие самородки живут…Ему бы не в массовке, а главные роли играть. Постой-постой… Мирополье? Так он деревню эту назвал? Так через речку – моё Гуево должно быть».

– А Гуево далеко от вас?

– Та через речку, – махнул рукой староста. – Там немцы стоять. У нас немцев нема. Фридрих, командир ихний, кажет: ты, Семен, староста, ты и отвечай за орднунг.

«Я, наверное, сошёл с ума, – подумал следователь. – Если это сон, то я сейчас укушу себя за палец и мне не должно быть больно».

Кусать палец Лаврищев не стал, зато ущипнул себя за мочку уха, резко дёрнув её вниз – и явственно почувствовал боль.

– Ты это чиво? – спросил Семен.

– Нервное, – ответил Игорь Ильич.

– То-то гляжу – не от мира ты сего, – кивнул староста. – Вон там, в доме батюшки, попа нашенской церквы, яво ишшо до прихода германцев лягавые кудай-то на своём воронке увезли, две москальки живуть. Чудом к нам добрались живыми-то…От немца спасались… А немец через месяц и сюды дошёл. Коммунистов и евреев – в лагерь, под Суджу.

– А этих, москвичек? – спросил следователь, вглядываясь в хорошо видневшуюся на фоне безоблачного неба колокольню у церкви с покосившейся маковкой без креста.

– Я бабёнок не сдал, хучь и пришлые. Монашки, сестры во Христе… Их монастырь под Москвой бомбанули ишшо в сорок первом. От войны бегли, а куды бечь, коль немец кругом был? В Горнале монахи-мужики не приняли, вот я их и приветил. Дом-то попа нашего пустым стоял. Нешто разграбят ишшо. Война, товарыщ, не токма убивца, но и самый большой разбойник.

– Ты молодец, Семён, – похвалил следователь старосту. – Сегодня какое число?

– Седьмое июля с утра было…

– Ну, Курская дуга, уже началась. Наши придут, тебе зачтётся и это. А где монахини живут?

– Кака така дуга? Ты про конную упряжь, што ль?

– Битва под Курском началась. После неё – только вперёд пойдём. Полный капут меньше чем через два года немцу придёт.

Староста, вздохнув, покачал головой.

– Не веришь, что ли?

– Башкой своей думаю, шо так тому и быть. Ты вон лазутчиком уже с линии фронта к нам пробрался, завтря, глядишь, и красные придут…Та рази немец наш дух одолеет? Я хучь и обиженный большевиками, под ними крестьянину не жить было, а под немцем лежать на спине и больно, и вовсе срамно. Знал, шо жилы порвём, но первернёмся и ворога на лопатки уложим. Не сразу, разумею, но уложим-таки…

Он снова вздохнул:

– Лишь бы наши не повесили… А то ведь на войне суд короток и не всегда праведен.

– А ты про спасённых тобой москвичек расскажешь, свидетели подтвердят – и, быть может, обойдётся, – успокоил его следователь.

Лаврищев краем глаза заметил, как из одной из хат, у самой околицы, вышел мужик в замашной (так в Гуево называли домотканую одежду) рубахе, глянул в их сторону из-под ладони и снова ушёл в дом.

– Ладно, политинформация закончена, – бросил следователь, давая понять Семёну, что хватит лясы точить. – Где монахини-то московские живут?

Та у самой церквы, в большом дому под железом. Он у церквы один-одинёшенек, на отшибе, стоить. Не промахнёшьси.

– Ну, бывай, староста! – всё ещё не веря в реальность происходящего, сказал Лаврищев. – Обо мне – никому ни гу-гу!

– Замётано! – впервые за весь диалог расплылся в улыбке Семён, поправляя повязку полицая. – Я – свой, товарыщ разведчик. Свой в доску! Ты там своим красным командирам так и передай: миропольский староста – свой. И ценные разведсведения передай от меня: в Гуево всего взвод немцев стоит. Эсэсовцы, паразиты. С мёртвыми головами в петличках. Та маловато их будет. Для порядку в околотке оставили. Два мотоцикла с пулемётами и бричка с конфискованным у бывшей власти конём. На бричке Фридрих со своим ординарцем, рыжим Куртом, ездит. По-русски ладно лопочет. Вот и вся их рать, на которую теперича Красной армии насрать – тьфу!..

– Ценная информация, – постепенно и незаметно для себя включаясь в эту странную игру, проходящую одновременно и в прошлом, и одновременно в нашем реальном времени, заключил Лаврищев. – Спасибо, товарищ!

А про себя подумал: «Чёрт меня дёрнул заснуть в квартире Юлиана, в этих «воротах в другое время! Какое это, к чертям собачьим, прошлое, если всё происходит в режиме on-line, как всё чаще выражаются в России двадцать первого века. В сложном, но не горящем в огне самой жестокой войны в истории человечества эпохи компьютеров, айфонов, смартфонов и прочих гаджитов! Но это не гаджские проделки… Это реальная жизнь, которая, выходит, проходит параллельно с нашим временем. Госопди, я бы все сокровища мира отдал бы, чтобы вновь оказаться в этом чёртовом доме на Набережной и вернуться в своё родное время!»

– Спасибо, товарищ староста, за ценные сведения, – повторил Лаврищев. Пригодится нам при наступлении.

Староста вытянулся, рука его потянулась к картузу, но отдавать честь он почему-то раздумал.

– Поверь, Семён, уже в августе Красная армия немчуру с нашей земли погонит. 5 числа освободим Орёл. А в мае сорок пятого наши знамя Победы над рейхстагом поднимут. Мой батя, знаю, аж до самого Кёнигсберга дойдёт, домой, в Гуево, вернётся с наградами…Женится на моей матери, а через три года рожусь я.

– Да ты никак бредишь, хлопец? – сказал староста. – Контуженный, што ли?

– Да нет, просто знаю – и всё.

– Ладно, не говори гоп пока не перепрыгнешь…И впрямь заболтались мы с тобой. А кругом те, кто не токмо за корову, ни за грошь продадут Фридриху. Поспешать надо вам, – сказал Семён, оглядываясь по сторонам. – Как бы кто не увидел лазутчика… Тогда за ихние дойчмарки Фридриху донесуть.

– Много предателей?

– На чужой роток, товарыщ москаль, сам знаешь – платок не накинешь. И за шмат сала сдадут, не подавятся, а не то шо за марки… Вконец испоганился под поганой властью народ. Иди к поповскому дому огородами, ближе к посадке жмися.

… У старой церкви, как и наводил староста, на отшибе, он огородами пробрался без приключений. Постучал в массивную дубовую дверь с кольцом вместо ручки. В ответ – тишина. Погремел кольцом, подёргал за него.

– Кто там? – наконец раздался испуганный женский голос.

– Свои, – ответил Лаврищев.

– Свои дома сидят, – ответил уже другой голос, повыше и, очевидно, моложе первого.

Лаврищев, глядя на безлюдную деревню, которая, казалось, всё видела и всё слышала своими «чуткими микрофонами» – белёными хатами под соломенными крышами, перешёл на громкий шёпот.

– Я боец батальонной разведки одной из наступающих дивизий Красной армии. Откройте, пожалуйста!

Следователь услышал, как зашушукались между собой за дверью обитатели дома, потом дверь со скрипом медленно отворилась.

Перед Лаврищевым предстали две испуганные женщины чёрных монашеских одеяниях. Из-под низко повязанных чёрных платков настороженно смотрели две пары карих глаз.

– Здравствуйте! – сказал Игорь Ильич и попытался улыбнуться, чтобы смягчить напряжение момента. Потом, сглотнув слюну, мучительно подбирал нужные слова, выдавливая из себя когда-то прочитанное в книгах или улышанное с экранов кинотеатров: – Я перешёл линию фронта с целью сбора развединформации в районе будущих боевых действий.

– Да, Лиза, ночью я слышала орудийную канонаду, – прошептала монашка высоким, почти детским голоском.

– Линию фронта переходили под Обоянью? – спросила «старшая монахиня», как её окрестил следователь.

– В трёх километрах левее, от Обояни, – заикаясь, проговорил Лаврищев. Там мне обеспечили проход, переодели в гражданскую одежду.

– Нужно было другую одежду подобрать, – вставила молодая. – Эта новая, вызывающего фасона. Обязательно вызвала подозрение у местного населения.