Не потеряй себя

– Константинов, – спросил старший лейтенант, обращаясь к Ко- сте, при этом пытливо вглядываясь в его изуродованную физио- номию: глаза – щелки, как у монгола, синяков – на пальцах не

пересчитать, губы – клочья висят, ну и остального по немного, – кто вас избил? Говорите, ничего не боясь, подробно, не упуская ни одной детали.

– Меня никто не бил, – ответил Костя, с трудом ворочая рас-

пухший язык во рту и произнося с трудом слова. Сказал и тут же отвернул голову вправо, разглядывая на стене картину неиз- вестного художника, где была изображена панорама строящей- ся какой-то ГЭС. На полотне картины красовалась Сибирь: тайга кругом, строители в касках командуют огромным краном. В комнате тишина и пауза в допросе – писать нечего, ибо такое не стоит писать, Все застыли в ожидании.

– Тогда скажите, Константинов, поскольку у меня в руках за- ключение дежурного врача из поселкового медпункта и в нём

говорится, – инспектор постучал указательным пальцем по испи- санному листку бумаги, лежащей на столе, сделав паузу, про- должил, – четырнадцать пунктов значатся в медицинском за- ключении о нанесения вам травм. Некоторые из них могли быть несовместимы с жизнью, здесь чёрным по белому так и написа- но. Откуда они могли взяться?! Не хотите же вы сказать, что пока спали – с кровати упали?

– Нет, с кровати я не падал. Я живу на втором этаже, пошёл вниз по нужде – в туалет, до конца не проснулся. На площадке лестницы споткнулся и головой вниз полетел; долго лежал, по-

том, кажись, пошёл куда-то, попал в какую-то не в свою комнату, искал дверь, чтобы назад уйти, а очутился почему-то на окне, там поскользнулся, отчего нечайно стекло выбил, а тут заскочи- ли в комнату комендант и вахтёр. Ну, вот и всё кажется.

В эту минуту в разговор втесались женщины свидетельницы, одна даже привстала со стула и обе, разом заорали на весь ка- бинет:

– Слушайте вы его, он вам не такое расскажет! Какая лестница! Причём тут туалет, если он собирался из окна сигануть!

– Правильно, – сказал Костя, прямо глядя на женщин, – вначале упал, потом лежал, после очнулся, и мне почему-то показалось, что меня девушка бросила, та, что ещё в школе учится в восьмом классе. Вот с горя и хотел посчитаться с жизнью.

– Так, – сказал в раздражении директор, в нетерпении перела- живая на столе бумаги с места на место, – ты из себя-то дурачка не строй, а то загремишь в колонию для несовершеннолетних вместе с теми, с которыми устроили мордобой! То, что ты тут

нагородил, то лучше расскажешь кому-нибудь другому, но не нам. Доиграетесь в поддавки, что кого-то хоронить придётся!

Говори! Пока тебе в другом месте голову не поправили! И не вздумай выкручиваться, тут собрались не твои сверстники! Если и дальше всё на тормозах спустить, не то что в общежитии, а и училище хоть закрывай! Эти все манеры из колонии тут у меня не приживутся. Я не затем воевал, чтобы в училище, да под мо- им началом, анархии зелёную дорогу давать! Говори, сказал,

зачем голову-то отвернул?!

– В таком разе я вообще отказываюсь что-либо говорить, – по- вернув лицо к директору, сказал Костя, – потому, что я уже всё сказал, выдумывать, как-то не красиво, получится.

– Ты на лицо своё в зеркало глядел? Красиво ему надо! Куда, уж краше!.. И художнику не под силу, так разрисовать!.. – сказал директор, боком отвернулся и уставил взгляд в окно, по его по- ведению можно было определить, что дальнейшую беседу он вести уже не намерен.

– Ну, я же вам говорила, – сказала язвительным тоном толстая

сорокалетняя женщина – с комсомольским значком на груди – курирующая ВЛКСМ, профсоюз, кассу взаимопомощи и ещё массу всяких идеологических структур в училище, – у них круго- вая порука, они сплошь и рядом покрывают друг друга. И эта тенденция будет продолжаться до бесконечности, пока мы не переломим всему этому хребет. Надо срочно – в порядке необ- ходимости, хотя бы для всего училища – нескольких застрель- щиков преступного поведения отправить в колонию. Мы пре- красно знаем, кто это сделал; их давно пора передать на даль- нейшее перевоспитание в другие руки – куда следует; и в учи- лище бы спокойней намного стало. Но, Константинов!.. к тебе

обращаюсь – ты же, комсомолец, совесть у тебя есть или ты уже забыл, что это такое?! Ты должен об этом сам заявить, чтобы мы могли факт уголовщины зафиксировать, а ты их покрываешь.

Костя молчал, всё время, разглядывая ту самую картину на

стене. Директор, снова развернулся в сторону стола и, глядя на всех сразу, спросил:

– Ну и что будем делать?.. Завуч, Василий Николаевич, не надо отмалчиваться, это по вашей части воспитание учащихся. Ваше мнение?

– Да тут о моей воспитательной работе говорить уже, пожалуй, поздно. Пусть участковый готовит материалы для следователя и передаёт куда надо. Раз нам известны те лица, которые уже не- однократно отметились, кто-то из числа участников всей этой вакханалии обязательно расколется и всё подробно расскажет. Да я примерно даже знаю кто, он уже мне – рано утром полови- ну рассказал.

– Но без показаний потерпевшего следователь ходу делу не даст, – сказал участковый инспектор, – а за сам суд – можно за-

быть, все шишки только на нас посыпятся, и вам и мне достанет- ся.

– Так. Раз ты, Константин, решил в молчанку играть!.. твоё де- ло!.. – сказал директор. – Тебе же, дороже выйдет. Чего, рот то раскрыл?.. или не закрывается по причине слабоумия?.. Иди в общежитие залечивай свои болячки и ни ногой никуда, чтобы

был на месте! Потребуешься, мы вызовем, а мы тут ещё поду- маем, что с тобой делать и с теми, которые тебя били.

Из кабинета Костя вышел как раз во время перерыва между уроками. Нашёл Максимку, с которым имел добрые отношения – парень был из местных и проживал в посёлке Самбек – занял у

него полтора рубля на билет до Ростова и спустя десяток минут, пока там продолжали совещаться, он уже маршрутным автобу- сом катил в сторону автовокзала. Самый дешёвый билет до Ро- стова на автобус «ЛАЗ» с жесткими сидениями стоил один рубль двадцать копеек. От Ростова направляясь до тётки в Краснодар- ский край, поехал дальше зайцем – электричкой – там деньги

платить за билет было бы глупо. Домой ехать вариант сразу от- падал – с такой побитой до неузнаваемости мордой, там не по- явишься – людей токо пугать. Решил залечить раны подальше от людских глаз в глухомани деревни. Прошло более двух недель.

Оказывается – фингалы под глазами легко наносить, но быстро покидать лицо они не желают. Не появляясь в училище на заня- тиях – о нём почти забыли, а он тем временем в душе надежду лелеял: «Поеду туда после… – когда дома побываю, а там гляди и выгонят – исключат из училища за прогулы. Чем быстрее, тем лучше, меньше головной боли. Что будет то и будет: от любви и несчастья все! Теперь сиди сидьма, где попало и страдай в оди- ночестве…». Костя на этот счёт глубоко заблуждался, не зная

правил игры в таких учебных заведениях как Гэпэтэу. Из этих училищ не исключают – неправильно на самом верху поймут, припишут неправильную постановку вопроса в отношении бу-

дущих кадров пролетариата: а там и высылка, куда Макар телят не пас, а то и пятьдесят восьмая. Это из средних и высших учеб- ных заведений отчисляли, чтобы пополнить ими пролетарские ряды и было для кого, каждое утро крутить одну и ту же пла-

стинку: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит чело- век…». Косте Константинову до вольности и всеобщего счастья шагать и шагать… – сколько-б не шёл, все ноги собьёшь, глянул вперёд, а там уже край могилы. А если по пути к тому счастью,

вдруг вспомнить, что в стране не за деньги трудились! Для про- летария речь о деньгах – это нехорошим тоном являлось: низко, с буржуазным подходом и не по-коммунистически. Счастье по- лучалось какое-то бедное, нищее: сильно на бродягу похожее. А что касается Гэпэтэу, то там было только две дороги. Первая —

это кое-как доучиться и с богом покинуть никчёмные стены, уй- дя в пролетарии; вторая проходила через ворота колонии для

несовершеннолетних – та же зона за колючкой. Была и третья, о которой старались вслух не говорить – на ближайшее кладбище. Главное правило дойти до конца – там, на стройке научат, а пока хотя бы числись. Для Кости – на этот для него исторический мо- мент – сложилось одно к одному: тут Лариса ни с того, ни с чего взяла и забеременела, а тесть пригрозил, что на вилы посадит.

За Новошахтинск – хоть не вспоминай – там хуже, чем в подвалах средневековой инквизиции. Деваться некуда, душа по Ларисе

на части разрывается. В одну из ночей прибыл в деревню, минуя свой двор, зашагал туда, куда всем сердцем и плотью стремил- ся. Тихонько зашёл до боли в знакомый двор, милый сердцу и

разуму; тихо постучал в окошко любовного гнёздышка, где спала

– Она! В ту же минуту за занавеской включилась настольная лампа. Костя стоял и смотрел в эту минуту через окно. Щёлкнул внутри крючок на двери, и Лариса впустила своего жениха, как впускали когда-то подпольщики агента связного из-за линии фронта. Прикрыв за собою дверь, оба замерли у порога.

– Тебя так долго не было! Бросил меня здесь на произвол

судьбы! а сам исчез, словно, я во всём виновата!.. – Лариса по- дошла вплотную к Косте, положила руки на плечи ему, а голову на грудь, прильнув щекой, всхлипывая, продолжила. – Крайняя беда для нас настала, Костик, я прямо всё это время как не в

своей тарелке, не знаю, что и думать. Сижу, страдаю в одиноче- стве все вечера напролёт, а от тебя почти месяц ни одной ве-

сточки. Скажи, что можно подумать на моём месте, тем более ещё и моей маме?! Я знаю и очень хочу – мы должны быть

счастливы, но сейчас это очень сомнительно.

Костя обнял Ларису за спину, стоял, слушая её и, молчал. Лари-

са тяжко вздохнула, отстранив от себя жениха, взяв за руку, под- вела к тусклому свету настольной лампы, пристально вглядыва- ясь в его лицо, сказала:

– Исхудал-то как! Тебя там толи не кормили?.. бедненький ты мой! Прямо потеха и только! Ты в зеркало давно на себя смот- рел? Запустил на голове волосы, сразу видно, что давно немы- тые. На бороде волосёнки торчат, на губе болячка, а почему си- няки под глазами… – дрался с кем-то?.. Можно подумать, что из тюрьмы ты явился! А мама от наших приключений занемогла