Призма Сердца

– Да, ты прав. Ты всегда был таким, начиная с того, что тебя всегда интересовали исключительно твои собственные чувства, – Гелла сделала резкое движение рукой, высвободив её из-под тяжести наседавшего, и вцепилась в запястье Харта.

– Что? – открыл от удивления рот Император, чувствуя, как его хватка слабеет.

– Начиная с того, как ты в припадке своего эгоизма избил Боба и кончая тем, что начал геноцид трайба Утконоса ради своей прибыли, ты всегда думал только о себе.

– Отпусти! – задрожал Харт, теряя равновесие, в то время как Гелла начала подниматься, всё ещё сжимая его руку.

– Ты называешь Майкла предателем, но это ты со своим «крестным отцом» Империи – настоящие предатели, ублюдки, которые не ценят жизнь, хотя и кричат о своем милосердии и правоте на каждом шагу. Вы не любите жизнь, но боитесь смерти.

– Что… Что за х***ю ты несёшь? Отпусти меня! Я приказываю!! – вопил Император.

– Ты знаешь, о чём это всё. Я думала, что, освободив тебя, мы станем все свободны, но я обманывала сама себя. Пока хотя бы одно единственное существо в этой вселенной чувствует боль, мы не можем сбежать и закончить игру. Так найди в себе силы служить, раз ты встал так высоко! А не беги от ответственности как последний трус!

Харт, чувствуя, как начинает свое падение, затрясся всем телом: «Это твои безумные фантазии! Ни один правитель не будет служить народу! Власть для того и даётся, чтобы защищать себя и тех, кто рядом! И я не дам такому абсурду забрать у меня трон!».

– Но ведь ты не заботишься даже о своей семье.

Харт задрожал ещё больше, продолжая орать на Геллу, которая уже возвышалась над ним, подобно змее, готовой броситься на маленького кролика: «Я отец и муж! И это моя ответственность защищать их и…».

– Ты не любишь их, Харт, – перебила его Гелла – ведь ты боишься впустить это чувство вновь в своё сердце, потому что тогда тебе предстоит встретиться с ошибочностью твоего пути от начала до конца, ты всё ещё боишься поменять свою жизнь настолько радикально, чтобы стать тем Императором Сердца, каким ты можешь быть на самом деле.

– Ты ничего об этом не знаешь! От меня зависят многие и в Империи, и в стране Утконоса. Если я сделаю что-то не так, то меня просто уберут, как сломанную шестерёнку и заменят новой.

– Хватит трястись, мужик ты или кто?! – рявкнула Гелла, заставив Харта замереть, – хватит искать оправдания, а просто сделай то, на что нашлись яйца даже у глупой бабы, как ты говоришь! А это, – Гелла начла складывать ладонь в кулак, который стал кровоточить от впившихся в плоть ногтей.

– Нет, прекрати!.. – чуть не плакал Император, упав на свой зад и тщетно пытаясь достать свой палец изо лба Геллы, но все попытки это сделать оказались тщетны, поскольку кровь, свернувшись, намертво схватила Императора.

– Ты ведь даже и не догадывался, Харт, что той, кому было больнее, была я, ведь ты был моей по-настоящему первой любовью, но, тем не менее, мне пришлось оставить тебя. И знаешь почему?

Харт, выпучив глаза и превратившись, как он думал, в камень, который не заметит хищник, обезумев, смог лишь вопросительно моргнуть пару раз.

Гелла беззлобно улыбнулась: «Потому что от тебя воняет».

– А?.. – удивленно открыл рот Харт, тут же получив удар такой силы, что челюсть его хрустнула, а выбеленные зубы вылетели один за другим.

Одновременно с этим музыка достигла своего кульминационного пика и с его высоты взорвалась тысячью фейерверков, которые окрасили почерневший мир Харта в разноцветные круги жизни.

143. Шлейфы взрывов продолжались раскатываться внутри головы Харта, преобразуя благостную пустоту, для которой у Императора не было слов для описания, в прекрасные цветы, из чьих бутонов пили свою жизнь образы, которые стали проявляться вокруг него. Вместе с ними вспыхнули тысячи, миллионы глаз, которые устремились на шатающегося и смеющегося правителя, который посылал волны радости по направлению к своему народу. В то же самое время десятки охранников из числа личной гвардии Харта бросились к нему, защищая от предполагаемой психотропной атаки. Однако Стивена это более не интересовало, но он, тем не менее, не без удовольствия наблюдал, как все эти люди создают видимость деятельности вокруг него, пытаясь защитить его от физических атак.

– Защитить? От кого, от чего?! От меня самого? – подумал Харт и рассмеялся ещё сильнее. В это самое время его уже мягко взяли за руки и поволокли прочь со сцены. Агенты были напряжены до предела, но именно оно и выдавало улыбку каждого до последнего из них, которая готова была в любую секунду растянуть их рты в такую шутку, которая просто разорвала бы весь мир вокруг них. Зрители и репортеры так же не уступали – все выражали разнообразные эмоции, и Харт видел, как и те, кто присутствовали сейчас в зале, и те, кто смотрели прямое включение на расстоянии многих миль от столицы, в едином порыве радовались происходящему подсознательно, не показывая этого друг другу. И не потому, что на их лидера могло быть совершено покушение, ведь даже относились к его персоне по-разному. Но потому, что произошло нечто, что выходило за рамки системы, которую все уже привыкли считать не приданной схемой описания реальности, но самой сутью универсума, что уже само по себе было величайшей шуткой. С этими закручивающимися спиралями мыслями, в которых жил и смеялся целый народ, привыкший жить в страхе, Харт оказался на заднем сиденье бронированного транспорта, который, сорвавшись с места, спешил доставить Стивена в безопасное место.

– Безопасное на сто процентов? – вновь истерически рассмеявшись, обратился правитель к водителю.

– Да, сэр, мы уже занимаемся поиском нападавших. Одновременно с этим ваше тело уже просканировано и не выявлено никаких признаков яда, и…

– Останови машину, – широко улыбнувшись, перебил своего слугу Император.

– Но, сэр, мне по инструкции велено…

– Останови. Грёбаную. Машину, – достав личный пистолет и направив его в затылок водителю, проскрипел Харт, чувствуя, как радужный мир прекрасных разноцветных фейерверков вокруг начинает тускнеть, – я либо прямо сейчас вышибу тебе мозги, и мы оба вероятнее всего умрём, или пущу под трибунал, и тебе уже самому захочется сдохнуть куда раньше, чем кончится твой пожизненный срок.

Агенту не нужно было повторять дважды, он сбавил скорость и остановился у обочины.

– Молодец, – улыбнулся Харт, извлекая из своего пиджака карточку и протягивая водителю, – бери.

Агент последовал приказу и с удивлением уставился на эфирную карту Императора.

– На ней неограниченный лимит кредитов, – улыбнулся Харт, – а ты уволен, и если я узнаю, что ты хотя бы раз в жизни попытаешься работать на убийцу, вроде меня, то я не только обнулю этот счёт, но и всю твою жизнь, ты меня понял?

– Ясно и чётко, сэр, – обомлев от неожиданности, отчеканил агент.

– Ну и славно, беги, давай, заведи семью, если у тебя её нет, сейчас с этим у тебя проблем быть точно не должно.

– Спасибо, спасибо, – раскланялся агент и пулей вылетел из автомобиля.

Харт медленно вышел из машины и сел на место водителя. Посидев там некоторое время, правитель решил обойти свои владения пешком и, оставив дверь открытой, направился по улицам столицы, которые, устав от дневного зноя, погружались в тень сумерек, которые наполняли душу Харта радостью и ощущением рождения нового.

Это ощущение находило себя во всём, даже в кортеже из автомобилей, которые окружили Императора. После недолгой, но очень содержательной и насыщенной междометиями речи Стивена одному из агентов, Императору удалось убедить своего подчинённого в безопасности его предполагаемого путешествия. В итоге личной охранке пришлось удалиться, оставив начальника посреди столицы, в которой, несмотря на всенародную любовь к избранному правителю, прогуливаться в подобном статусе означало подвергнуть свою жизнь неоправданному риску, который, несмотря на свою очевидность, нисколько не пугал Харта. Первый раз за долгие десятилетия своей карьеры, начатой давным-давно в пешках главаря преступной группировки, Стивен ощущал свободу, даже не от всех тех отморозков, с которыми ему приходилось иметь дело, и никак не от ответственности и вины за всё содеянное с его молчаливого согласия, а иной раз с непосредственного приказа, – а от самого себя. Ведь теперь, несмотря на всё, чем могла обернуться его авантюра, ощущения страха не возникало, а было всеобъемлющее чувство правильности происходящего. Харт присел пару раз и подобно спринтеру занял исходное положение на ставшем мокром от дождя асфальте. Опустив пальцы к земле, он почувствовал, как дикая почва, насчитывающая не один миллиард лет, стала покрываться коркой асфальта, который стал плавиться под его подушечками пальцев. Ощутив эти потрясающее покалывание и треск трансформирующейся материи, Харт напряг все мышцы тела и рванул вперёд, превратившись в пружину, которая, находясь долгое время во взведённом положении, выстрелила человеческим существом, уже носившимся сквозь голографические проекции своего мозга, начинающие обретать дополнительную ясность и смысл для наблюдателя. Слева и справа от путешественника стали вырисовываться разноцветные стёкла, напоминающие церковные витражи различных конфессий, однако принадлежали они не рукам великим архитекторов, а были самыми обыкновенными окошками самых обыкновенных домов спального района столицы, которые, однако, с новой точки зрения Императора обладали уникальностью и красотой, не уступающей самым искусным мастерам прошлых тысячелетий. Меж этих потрясающих строений, которые возникали из ничего только ради того, чтобы усладить взор правителя, мелькала дорога, по которой бежал наблюдатель. Конца её взгляд Харта не мог разглядеть, она как будто становилась продолжением его поступи и появлялась с каждым новым шагом, всё дальше и дальше уводя путника в захватывающее путешествие. Самым непостижимым для Императора было ощущение тотальной неотвратимости того, что происходит, и безусловности той цели, которая лежала впереди. И хотя его мозг ещё не создал обстановку и персонажей следующей сцены его жизни, внутреннее «Я» Харта ощущало присутствие невидимой руки игрока, которая двигала его тело и формировала волю с точностью до секунды, расписывая каждое движение Харта, которое находило отражение во всём мыслимом и немыслимом, что существовало на свете. Повинуясь этим внутренним импульсам, Харт резко свернул в открывшийся следом проём и в следующую секунду уже кубарем летел вниз под гору, громко смеясь и радуясь происходящему. В какой-то момент он даже ощутил себя святым Арчибальдом, который был спущен древними варварами, будучи привязан к колесу одной из повозок кочевого племени. И несмотря на все увечья и ссадины, которые стали проявляться на его теле, Харт смеялся громко, радостно ощущая, как своим на первый взгляд бессмысленным поступком он освобождает рабов от их гнёта, физического, но самое главное – от душевных мук и терзаний, хозяином которых и вечным конвоиром был страх. И этот страх разбивался на мелкие кусочки с каждым новым каменным уступом, на который натыкалось тело алхимика, в конце пути своего переломившее хребет напополам и выпустившее на волю дух, который потряс весь мир, изменив его навсегда, а к худу или к добру ли было – не важно, поскольку делание всегда лучше простых суждений. Испытывая необыкновенную, даже трансцендентную, эйфорию, Харт лежал, разбитый на множество осколков у подножья горы, предчувствуя свое чудесное воскрешение из мёртвых. Однако вместе с этим перерождением в его сердце вновь закрадывалось ощущение беспокойства, которое подобно сильнейшему яду за секунду разнеслось по всему телу. Харт уже больше не мог держать игру Арчибальда, не тот уровень. Сбросив с себя этот архетип, правитель уставился на отвесную гору, которая медленно стала превращаться в достаточно пологую горку, покрытую высокой травой.

– Нет, нет, – мотал головой Храт, чувствуя, что лучше бы он прямо сейчас умер от переломов, чем от ощущения, что он был не спасителем, а тем, кого пытались спасти. Но эта затея вдребезги провалилась, поскольку он из раба сам стал господином, правящим страхом и ложью, возводя эти два инструмента в Абсолют, приносящий ему одному баснословную власть, а остальным – лишь годы ожиданий и унижений, которые кто-то коротал в имперских темницах, а кто-то ещё наслаждался свободным воздухом Империи и втайне от самого себя ждал дня, когда на пороге дома появятся гвардейцы.

Харт перевернулся в луже, разросшейся от дождя в неглубокой ямке у подножья холма, с которого свалился, и нырнул лицом в эту грязь, пытаясь хоть таким образом спрятаться от ужасающих образов, возникающих перед ним, однако это нисколько не помогло, поскольку они рождались ни где-то снаружи, а внутри головы Стивена.

– Прочь! – закинув обезображенную грязью и ссадинами с порезами голову, заорал Харт, чувствуя, как начинает рыдать, когда тысячи лиц прямо или косвенно убитых им людей стали бомбардировать его рассудок. Нет, мертвецы не ожили и не стали мстить расшатанному мозгу их мучителя, они оставались такими же безмолвными, но заговорил другой голос, внутренний наблюдатель самого Харта, который на сей раз смог донести до понимания заигравшегося маленького ребёнка простую истину, что его тотальный эгоизм в итоге приведет к бесконечному разочарованию и одиночеству, поскольку человек не может быть счастлив в мире, где есть страдания, ведь он и есть все те самые люди, что страдают. Их мысли и чувства проносились в голове Харта, которую он с остервенением опускал и поднимал из грязи, каждый раз вымаливая прощения у несуществующих богов, тщетно думая, что словами можно исправить то, что смывается кровью самопожертвования. Тут Император поджал ноги и захныкал, как ребёнок, вновь почувствовав, как страх налетает на него. Если он попытается освободить рабов и пожертвовать жизнью ради других, идя наперекор своему учителю и друзьям по бизнесу, Стивен понимал, чем это закончится – его просто убьют, объявив засланным агентом Конгресса, который может косвенно подтвердить и принести извинения за грязный шпионаж. Благо, связи хозяина Стивена позволяли провернуть эту афёру. – Однако, кто поверит в этот бред? – подумал Харт и зарыдал ещё больше, – ведь люди поверили или сделали вид, что на них действительно напали шаманы, и отдавали сначала с энтузиазмом своих детей в мясорубку войны ради эфирных недр земли Утконоса. Однако затем их пыл поубавился и все увидели чудовищность и нелепость предлога войны, но было уже поздно. А признать свою слепоту и ненависть не хватало сил практически ни у кого, кроме…

– Гел, ты была права, – сотрясаясь от рыданий, прохрипел Харт, доставая кольцо, которое, как он надеялся, она однажды будет носить, – ты была права насчёт всего, – дрожащей рукой держа над собой зацикленный круг эфира, плачем сотрясал пригородный лес Император, – мы все просто ничтожества, у которых не хватает духу справиться со своими страхами и жадностью, которая стала результатом нашей чудовищной жестокости, в конце концов ударит по каждому, кто прямо или косвенно учувствовал в преступлениях этого века.

Сказав это, Харт, несмотря на всё продолжающую сдавливать его сердце боль, ощутил некоторое облегчение, и это даже позволило ему подняться и в какой-то момент обхватить самого себя руками. Это была не жалость по отношению к собственному ничтожеству, а отчаянная, безумная попытка полюбить себя, чтобы перестать ненавидеть всё живое и наконец, попробовать. Хотя бы попробовать остановить безумие войны, крови и лжи вокруг.

– Гелла, я буду… Я буду сражаться ради тебя… ради всего, что ты отстаивала, я… – Харт мгновенно заткнулся, приникнув к земле, первый раз в жизни ощутив, насколько мерзко звучат пустые обещания на фоне природы, которая своими величественными звуками и запахами ударила в мозг Харта, показывали ему жизнь, какой она должна быть – не пустым звуком, но наполненным точными сигналами и выражениями творением. Сжав в руке кольцо, Харт стал подниматься по противоположной стороне холма, и, казалось, шёл целую вечность через ромбические геометрические структуры, которые по мере приближения Харта трансформировались в деревья и их маленьких обитателей. Целые эпохи дух шёл так по извилистой дороге вверх, к центру леса, и, выйдя к нему, у путника перехватило дыхание. Ноги привели его к открытой опушке, которая через десяток метров срывалась в пропасть. Подойдя к обрыву, Харт медленно опустил взгляд вниз, узрел тысячи геометрических символов, которые, заметив на себе пытливый взгляд человека, тут же превратились в лес. Стивен стал поднимать взгляд, и глаза его, оббегая каждое зарождавшееся в его голове деревце, уже достигли линии, где лес постепенно переходил в пылающий огнями мегаполис. Харт почувствовал, как слёзы вновь навернулись на его глаза от переживания прекрасного, от ощущения того, какое человек удивительное существо, и как ему удалось за тысячелетия войны и ненависти сохранить любовь для своих детей, когда он смог построить целые города, чтобы защитить их и создать лучшую жизнь, чем была в лесах, полных отчаянной борьбы за жизнь.

Харт сел на возвышении, ощущая сопричастность к энергетической схеме, что распростёрлась перед его взором, которая включала в себя и лес, и столицу, и, он поднял голову вверх, сами звёзды – всё было взаимосвязано и всё было прекрасно существующим в этом безвременном сейчас, вместе со всей болью и радостью веков. И всё это жило внутри Харта, от выбора которого зависело всё, что его окружало. На секунду он пожурил себя за эту вспыхнувшую самонадеянность, ощутив высший порядок, который двигает фигуры жизни по этой вибрирующей паутине жизни. Однако, если он сейчас примет свою полностью безропотную подчинённость, то не сможет сохранить ощущение того, что он сможет сделать мир лучше. И, расслабившись, он решил отпустить эти мысли, желая просто быть бесформенным путником под сияющим звёздным небом. Так могло продолжаться целую вечность, но мир снова пришёл в движение, когда Харт подумал, что быть одному целую бесконечность не так уж весело. И в ответ на его зов тень, проскочившая между деревьев, уже приблизилась вплотную к Императору.

– Привет! – с улыбкой обратилась незнакомка.

– Привет, – улыбнулся Харт в ответ.

В своих ощущениях правитель опустился ещё глубже внутрь самости и уже ощущал себя не революционером из древних веков, но самой настоящей первопричиной всего, что его окружало, в том числе и ещё одного «Я», которое, с интересом наклонившись, разглядывало Императора.

– Я Майа, а вы?.. – поинтересовалась девушка.

Харт чуть сощурил глаза: «Неужели она не знает, кого я играю? Я же Стивен, Стивен Харт, Император этого острова! Неужели она телевизор не смотрит? Или же дело в чем-то другом? А, точно! – Стивен провёл ладонью по лицу и увидел, как целые комки грязи сошли с его разукрашенной безумным пробегом физиономии.

– А давайте представим, что у меня и нет вовсе имени, хорошо? – улыбнулся Харт сквозь свою грязевую маску.

– Хорошо, мне на самом деле не так уж и важно, как вас зовут.

– Спасибо за прямоту, – рассмеялся Харт, – даже не спросите, как я тут оказался и нужна ли мне помощь?