Призма Сердца

– О да, я боюсь, – нахмурился Хоп.

– Да? Тогда почему вы ничего…

– Боюсь, что ты так ничего и не поняла.

– Что? – нервно улыбнулась Гелла, – это я-то не поняла? Спасибо, конечно, за обзорную экскурсию по вашей земле!.. Я тут такого навидалась, что… ДА! Да, да! – захохотала в истерике Гелла. – Я-то всё поняла! Это вы ничего не то, что не можете, но и не хотите! Ни понимать, ни принимать! Люди, земля, весь ваш остров гибнет, гниёт, опустошается и вы мне..! Мне!! Говорите такое! Я вообще ни с этого острова! Разве непонятно? Я рискую жизнью, становлюсь предателем для большинства имперцев, только чтобы спасти ВАШИ жизни, Хоп! Ты понимаешь меня!? Меня вообще могло и не быть здесь! И..

– Вот и прекрасно, – закрыл глаза старик.

– Что? – внутри Геллы всё потухло, – то есть как это? Что прекрасного? Я не… Я не понимаю… Что…

– Иди, никто тебя тут не держит, всё в мире движется по своему сценарию, и если ты видишь лишь пару слов из всего текста жизни, что ж – это твоё право.

– Давай только без аллегорий, без этого дерьма! Я знаю, что нужно сделать! Я знаю, что …

– Правда? – устало спросил Хоп.

– Именно! Нужно вырезать эту заразу с земли! С этих островов! Со всех островов, и тогда мы все будем жить в мире!

– Так же будем жить, как и твой отец? – словно гром среди ясного неба ворвался голос Хопа в сердцевину Геллы. Внешние звуки потухли, в ушах раздался звон, и девушка сфокусировалась на маленьком шаре ненависти, что прыгал на Хопе.

– Ты не знаешь ничего, старик, ты… Ты просто отвратителен, ты, – Гелла стала раздуваться во все стороны, – ты такая же мразь, что и имперцы! Ты… О, Богиня, да ты такой же, как и ваш вождь! Вы оба ненавидите друг друга и свой народ! Вот и убиваете вдвоём его, один – своей жадностью, а другой – равнодушием! – Гелла топнула ногой, чуть не выбив себе суставы, и, скрипнув от злости зубами, вплотную надвинулась на Хопа. Боль из полости рта расползлась по всему телу клокочущей ненавистью. Она видела лицо старика, каждую его уродливую морщинку, и ей хотелось взять в руки камень и размозжить его голову, и бить по всем частям его тела, пока от него не останется кровавая масса, которую можно будет потом смешать с жидким эфиром и заставить вождя выпить его, всё до последней капли, пока тот не лопнет.

Гелла смотрела в закрытые глаза Хопа и понимала, что сейчас произойдет непоправимое, рука её уже нащупала нужный камень.

– Что ты скажешь в свое оправдание, старик? ТЫ так высокомерно говоришь о моём отце, будто знаешь всё! Откуда тебе знать, каково это …

– У меня была дочь, – улыбнулся Хоп, – если тебя это успокоит, Гелла, – старик в первый раз назвал её по имени.

– ДА? – фыркнула Гелла, – и где же она? Убежала поди давно с этой помойки, и…

– Она умерла, – бесстрастно продолжил старик.

В этот момент Гелла ощутила, как её лицо стягивает невидимая рука в область макушки, будто бы там образовалась дыра, и всю кровь, всю жизнь стали вытягивать из неё через невидимую трубочку, ловко вставленную в это отверстие.

– Точнее, – качнул головой Хоп, – её убили, войны всегда шли на нашем острове, это ведь лакомый кусочек для других стран, и так было во все времена.

Гелла выронила камень и плюхнулась напротив старика, ощущая, как она становится старой, слабой, несмотря на внешне здоровый и жизнерадостный вид.

– Моя деревня сгорела, моя жена была убита, а дочь… Её тело четвертовали после того, как имперцы надругались над ней. Меня тогда даже не было в нашем селении. Когда я вернулся, на месте моего дома было пепелище и одна скорбь. По рассказам, опять же… – продолжил Хоп, – тела, которые я получил, были даже не их вовсе. Говорят, после разбойного бесчинства имперцев всю нашу деревню переправили на другой остров и там продали как рабов или как подневольных доноров.

Гелла увидела перед собой лицо туземки Майи, перенесшей тот же круг страданий что и старик Хоп, их лица, казалось, превращались поочередно то в одно, то в другое.

– Понимаешь, это обычная история для нашего времени, как бы это жестоко ни звучало. И говорить, что я сумасшедший или трус, просто бессмысленно.

Гелла ощущала, как стянулось её горло, и с немыми слезами, чувствуя резь в глазах и затылке, она всё же решилась заговорить: «Хоп. Я не знала…».

– Не нужно, – улыбнулся шаман, – для людей свойственно делать ошибки, порой и весьма ужасные. Несчастные люди не способны сделать других счастливыми. Точно так же и воины, пришедшие сюда, и те, кто их послал, глубоко несчастны. Они думают, что можно подогнуть мир под себя, они думают, что если завладеть чем-то, заполнишь брешь внутри себя… Они ошибаются. Я видел молодых ребят, что были тут, не в обиду им, но эти полулюди–полузвери несут за собой след людей, даже не знающих своего рода, своих собственных корней. Рождённые в злобе и вечной борьбе, они сгребаются манипуляторами в стаи голодных вооружённых собак, которых гонят на кровь. Они готовы убивать, лишь бы забыть свою ненужность. Они пытаются ослепнуть, чтобы не видеть своей боли, вместо того, чтобы отважно встретить её и понять, что никакой боли нет. Есть только прощение. Есть созидание, есть истина того, что этот мир, этот мираж – ложь. Как и все его блага, как и сами манипуляторы, которые становятся рабами своих целей, своих бессмысленных обещаний самим себе.

– Но, Хоп, – Гелла ощущала, как её бросает в жар, – но разве мы с вами – иллюзия? Разве наша боль и утраты тоже?.. Как мы можем просто взять и выкинуть их? Как вы можете так спокойно обо всём этом говорить? Неужели у вас… Неужели у вас не осталось совсем никаких чувств?

Хоп улыбнулся: «Остались, поэтому, моя дорогая, я скажу тебе одну вещь, которую когда-то поведал и твоему отцу».

Маленькая девочка стояла у кровати в палате, где лежал её больной отец, Гелла ненавидела себя за нетерпение, она не могла видеть своего спасителя в таком положении, не могла видеть, как болезнь пожирает его, лучше бы она сама прошла через эти мучения, но почему тогда из-за прихоти природы она должна будет так страдать?

– Я ненавижу её! Ненавижу этот злобный мир! Ненавижу Фрэнка за эту слабость и…

– Гелла, – обратился негромким голосом отец.

– Да, папа, – резко ответила девочка, старясь не выдать своего раздражения и гнева.

– Прости, что наблюдаешь меня в таком состоянии. Я не могу теперь даже управляться своими руками, и слышу, и вижу я с трудом. Но этого достаточно. Я должен передать тебе одну очень важную вещь.

– Очередная безделушка, вроде того дурацкого калейдоскопа? – огрызнулась дочь.

– Нет, – улыбнулся Фрэнк, – это нечто другое. Подойди… Подойди ко мне, Гелла, большего я от тебя требовать не в праве.

Гелла с отвращением наклонилась над лицом отца, над его некогда красивым, а теперь расплывшимся и пожелтевшим лицом.

– Желаю лишь одного, – сжав кулаки, подумалось Гелле, – уйти и никогда в жизни не видеть то, во что он превратился.

– Гелла, любимая моя, это сказал мне один мой хороший старший друг. Пожалуйста, запомни: когда ты будешь в тупике, когда тебе будет казаться, что мир – это место, полное зла, где добро – лишь одна из масок этого тёмного царства, пожалуйста, помни, помни навсегда, что всё это королевство несправедливости – лишь декорация на сцене. И вся боль, что мы испытываем, негодование, гнев, отчаяние – лишь формы, лишь заученные реплики в театре жизни. Они ненастоящие. И ты можешь выкинуть их в любой момент, поиграть в них, если захочешь, а можешь сразу выкинуть весь этот бездарный сценарий в эфир, – Фрэнк улыбнулся и закашлялся.

– Что за бред? – сжала губы девочка, – ты просто боишься умереть, – вылетело из уст ребёнка.

– ДА. Пожалуй, но боюсь не я, а та роль отца, что не хочет покидать свою дочку, и…

– То есть ты хочешь сказать, что ещё и не отец мне вовсе? – закричала девочка – О, Богиня! Как ты вообще можешь такое говорить? Ты предал меня! ТЫ уходишь, умираешь! Как тебе только духу хватает оскорблять меня ещё и этим?!

– ДА, прости, родная. Но прошу, услышь меня, и это самое главное – весь мир обман, и люди в нём, и вся их ненависть, основанная на невежестве. Однако есть в этом мире нечто, связывающее всех нас с истиной, нечто, чем обладает каждый, – это надежда, что превращается в любовь, любовь, которая питает наши разговоры, которая строит наши жизни, любовь, которая есть ключ к иным реальностям. Она непременно выведет тебя на нужную дорогу, и тогда ты станешь…

– Свободной, – подытожил Хоп.

Гелла рыдала, она схватилась за старца и выла, уткнувшись ему в грудь.

– Отец ещё тогда говорил, говорил, – задыхалась она, – а я не понимала, не слушала его…

– Тш… – положил ей на голову руку старик, – не бойся плакать, это нормально. Дай этому просто быть. Это пройдёт, но взгляни на меня, взгляни.

– Мне… Стыдно, мне очень стыдно… – всё повторяла Гелла.

– Чепуха, – резко ударил девушку по плечам старый шаман, отчего её тело превратилось в камень, а слёзы остановились, несмотря на огонь, что топил её глаза изнутри, – не стыдись прошлого, не бойся за будущее. Только так, и никак иначе. Одна женщина должна была передать тебе это знание, и ты им уже обладаешь.

Мозг девушки превратился в мигающий компьютер, который стал с немыслимыми скоростями обрабатывать информацию, перебирая воспоминания и превращая их в диковинный хор, очень складный и логичный, от самого рождения до настоящего момента. Мир в детстве был сказкой, фантазией, иллюзией, где Богиня-бабочка, ворвавшись в свою собственную фантазию, нашла себе новый воображаемый дом и тело. И потом встретила саму себя в виде старой женщины на умирающем острове, которая дала ей маленький совет на прощание – не задерживайся в этом голографическом лабиринте слишком долго.

– Вот так… – прошептал Хоп, – теперь-то ты понимаешь?

– Я…