Алька. Кандидатский минимум

В октябре меня направили учиться считать население, сказали, что в январе 1979 года будет его Перепись.

При Бауманском исполкоме создали переписной отдел, начальником которого назначили замначальника отдела кадров МВТУ. В отделе было, кажется, десять-двенадцать, точно не помню, секторов, и меня назначили в один из этих секторов заведующим. Обучали нас две недели, суть обучения проста – как должна быть заполнена каждая клеточка в опросном листе и как проконтролировать безошибочность заполнения. Закончив обучение, мы сами неделю дрессировали счётчиков – студентов МВТУ и стали ждать январской даты начала переписи.

В ноябре Илюха защитил диссертацию – всё прошло блестяще. Банкет тоже был на высоте – в «Метрополе». Посидели славно, мне запомнилось, как какая-то дама комплекции, близкой Монсеррат Кабалье в зрелые годы, гулявшая в кабинете второго яруса, вышла на балкон и стала петь романсы, пела громко. За давностью не помню, насколько хорошо, но это оживляло – хорошо посидели.

На день рожденья – у меня прилетел тридцатник – я пригласил народ в Астраханские бани. Зять мой Жора в то время подвизался в «Аэрофлоте», и от него нам перепало с десяток аэрофлотовских подносов, кои я забрал в баню – оказались чрезвычайно полезны в стеснённых банных условиях. В кабинку, рассчитанную на четырёх человек, нас набилось человек восемь и ещё двое в соседнюю. Каждому я вручил такой поднос, в углубления которого были положены горячее мясо, приготовленное Милкой дома и принесённое в термосах, соленья и закуски. Пили водку, пиво, парились в парной, произносили тосты – было весело. Декабрь был холодный в тот год, пространщик, поднося пиво, забирая пустые кружки или проходя мимо нас, говорил:

– За бортом минус двадцать четыре; за бортом минус двадцать шесть; за бортом минус двадцать восемь.

После пятого тоста у меня возникло ощущение, что я в самолёте.

На улицу высыпались вместе с закрытием бани. Холодина стояла под тридцать градусов, мне надо было на трамвай. Натянув поглубже шапку-ушанку – чтобы не отморозить уши, – стал прощаться. Мужики, увидев, что я не опустил «уши» у шапки, наперебой заорали:

– Уши застудишь.

Содрали с меня шапку и стали по очереди пытаться развязать тесёмки «ушек» негнущимися на морозе пальцами, развязывали минут пятнадцать-двадцать, за это время мокрые волосы на голове замёрзли колом.

Что любопытно, ничего не отморозил, и даже насморка не было – видать хорошо прогрелся.

С первых чисел января семьдесят девятого года я трудился на переписи населения. Разместили наш отдел в деревянном доме, явно предназначенном под снос. Помещение слегка привели в порядок – постелили новый линолеум, поклеили обои, повесили новые люминесцентные светильники, отремонтировали систему отопления, привели в порядок уборную.

Было у нас комнат где-то восемь-девять, одну занимал заведующий отделом, в остальных работали секции. У каждого заведующего сектором, и у меня, была карта, на которой был обозначен поделённый на сектора жилой массив, какой должны были обойти мои счётчики, коих было у меня человек десять-двенадцать. Каждому счётчику выдавались: удостоверение, дававшее право на бесплатный проезд в общественном транспорте, значок и повязка с гордой надписью «Перепись населения», чемодан с анкетами, карандаши и ластик.

Первые два дня девушки, опасаясь эксцессов, ходили по двое, потом осмелели и ходили поодиночке. Парень у меня был один, работал быстрее всех, у него была своя методика работы в многоквартирных домах, каковых было большинство. Войдя в подъезд, он заходил он в ближайшую квартиру первого этажа, оставлял там пальто, затем поднимался на лифте на последний этаж и начинал опрос с последней по номеру квартиру, и так по порядку. Налегке он обходил все этажи, возвращался в первую квартиру, проводил опрос, одевался и шёл дальше. Девчушки мои методу его не воспринимали, ходили, как правило, одетыми, потом им становилось жарко, раздевались – где им было комфортно, шли дальше, в конце забывали, где они разделись, и шли снова по квартирам с вопросом:

– Я не у вас раздевалась?

А моей работой была проверка правильности заполнения всех переписных листов. Самой распространённой ошибкой счётчиков были родственные связи, кто кому был зять, сват, брат, шурин и прочее. Сидел, вытирал ластиком, ставил новые метки.

В домике нашем, кроме нас, обитала семья, главу которой напрягало возникшее соседство, и хотя работа наша, по сути, канцелярская, не шумная – машинистка только стучала на машинке, наше присутствие за стеной как-то очень его раздражало. Один раз, изрядно приняв на грудь, он стал лупить по стенке с такой силой, что стена стала прогибаться как мембрана, и я ожидал уже увидеть его голую пятку – наш сектор как раз соседствовал с его квартирой. Не преодолев стену, сосед ввалился к нам – обсудить перспективы нашей немедленной панической эвакуации. Это он сделал зря – перепись – дело политическое, начальник наш вызвал милицию, вместе с ними прибыл участковый, который спросил у начальника:

– А сколько дней вы ещё будете здесь находиться?

– Счётчики ещё десять дней будут работать, потом дней пять контрольный обход заведующие секторами будут производить, потом собрать все материалы – дня три. Дней двадцать.

– Работайте спокойно, больше он вас не потревожит.

– А как Вы это сделаете?

– Дам ему два раза по пятнадцать суток, пусть отдохнёт.

Больше он нас не беспокоил. Работа для мозгов была несложная, но всё время надо было напрягать внимание – уставал от этого я изрядно, и не только я. Стресс от усталости снимали регулярно – собирались в комнате начальника, она была в середине, и звуки нашего застолья никто не мог услышать. Выпивали, разговаривали. Там я познакомился с очень известной и влиятельной в МВТУ женщиной – Валентиной Ивановной Сержантовой. Валентина Ивановна работала то ли секретарём, то ли замом в отделе загранпоездок, и хотя должность её была не очень значительна, но могла она, по слухам, очень многое. Как-то во время одной из наших посиделок я подсел к ней, мы поговорили о всяких пустяках, она поинтересовалась:

– А вы в МВТУ чем занимаетесь?

– Я инженер кафедры АМ 13, диссертацию кропаю потихонечку. Когда её закончу, то не очень представляю, что мне на кафедре делать.

– А почему так?

– А я не член партии, так что преподавателем я вряд ли стану, а научным сотрудником работать на кафедре не вижу особого смысла.

– Да, тут Вы правы.

– Валентина Ивановна, а могу я к Вам после защиты диссертации подойти, поговорить, обсудить, хотя бы теоретически, возможность поездки куда-нибудь в Алжир?

– Да, конечно, всегда буду рада Вас видеть, заходите без всяких церемоний.

– Большое спасибо.

Так я, как думал тогда, застолбил себе на будущее возможность зайти в отдел загранпоездок, или как он тогда назывался, зайти, как она сказала, без всяких церемоний.

По окончании работы счётчиков по написанной каким-то идиотом инструкции я должен был с целью проверки достоверности их сведений за пять дней посетить четверть жилищного фонда своего участка. Интересно, тот, кто писал это, задумался хоть на секунду, как это осуществить? А потом, чтобы понять достоверность проведенной работы, не нужна выборка в двадцать пять процентов. Десять счётчиков за две недели работы потратили на обход сто сорок человеко-дней, четверть составляет тридцать пять человеко-дней, а я то, на что было потрачено тридцать пять дней, должен был сделать за пять. Что в головах у людей, которые пишут такие инструкции?

Ещё на стадии своего обучения, когда нам сказали, что мы по окончании работы счётчиков должны будем обойти двадцать пять процентов квартир, я написал список тех объектов, которые мы должны проконтролировать за счётчиками. В списке тех, кого я должен был посетить, были люди, достигшие столетнего возраста, и ещё что-то в этом роде, и я, когда проверял работы своих птенцов, выписал себе на бумажку их адреса. Их-то я и обошёл, ну и ещё десятка полтора на выбор, в смысле от балды.

По окончании переписи я заболел, что-то там с сосудами оказалось не так – видать, население считать – совсем не моя работа.

На работе появился в конце февраля, съездили в командировку в Выксу с Генкой Полушкиным. За время работы в Технилище мы стали закадычными друзьями именно с Генкой. Я думаю, что наша дружба отодвинула защиту наших диссертаций года на полтора-два, но не жалею об этом. Гена был удивительным человеком, сочетающим в себе, в своём характере массу различных качеств: ситуативно он был очень тонко чувствующим и корректным или резким, вплоть до грубости, был очень умён, образован, обладал обширными познаниями в специальности, никогда не боялся прямо сказать о том, что не знает или знает не достаточно хорошо. Был абсолютно честен, не прогибался под мнение вышестоящих, но, как любой нормальный человек, имел недостатки. Один его особо крупный недостаток нас и сблизил сразу, наверно, потому, что я обладал таким же – мы оба были изрядными выпивохами. Сказать, что мы были пьянью обоссанной, было бы изрядным преувеличением, но мы уверенно двигались к этому результату.

Но тогда… тогда мы были молоды, бесшабашны, успевали всё – работали как черти и пили, не как свиньи – вот этого не надо, скорее как подсвинки, то есть сохраняли ещё в состоянии опьянения весёлый нрав, бодрое повизгивание и немного мозгов.

Закончив раньше срока программу работ, запланированную на поездку, мы стояли недалеко от популярной местной забегаловки, в которую мы никогда не ходили – шумно, грязно, многолюдно, скандально, – размышляя, чем нам занять оставшиеся до отъезда полдня и вечер. Забегаловка уже открылась после обеденного перерыва, но народ что-то не устремлялся в неё. Удивлённая этим буфетчица открыла дверь и приветственно помахала нам рукой. Мы с Генкой увидели её приглашающий жест, но не отреагировали – пить не хотелось, бывали такие странности в нашем поведении. Всё ж таки мы были пьяницы, а не алкоголики, а как известно, алкоголик хочет – пьёт и не хочет – пьёт, а пьяница хочет – пьёт, а не хочет – не пьёт. Встревоженная нашим странным поведением буфетчица, которая по только ей известной причине отнесла нас к завсегдатаям своей забегаловки, вышла из заведения, прошлёпала метров десять по обледенелой дорожке до нас – пивная стояла в центре пустыря – и, подойдя, вкрадчиво, как своим самым близким клиентам, шепнула:

– Ну чего ждете-то, заходите, вкусным угощу – Агдамчиком.

Зыркнув, на её засаленный до черноты белый фартук, мы ошалело поглядели друга на друга и, не сговариваясь, произнесли друг другу:

– Пошли в баню.

Повернулись и направились прочь от этого кагала в храм чистоты, воды и пара. В храме, в силу того что рабочий день был в самом разгаре, было немноголюдно, купили при входе берёзовые веники, мыло, билеты, вошли в предбанник. Пространщица – женщина, что нас крайне удивило, ввела нас в курс дела:

– Раздевайтеся до трусов, ключи от шкафчика берёте с собой, идёте вон в ту дверь, там снимаете трусы, вешаете на крючки с таким же номером и проходите в мыльную и парилку.

– Какой-то у вас в бане странный порядок, две раздевалки?

– Не идут у нас мужики в баню работать, мало плотют, поэтому и такой порядок завели.

– А можно полотенце попросить и простыночку?

– Не продаём.

– Да нет, нам в прокат, протереться после бани, посидеть.

– У нас все со своими полотенцами ходят. А простынки вам зачем? Что, спать, чо ли, собрались?

– Да так, посидеть, отдохнуть.

– А чо рассиживаться, помоетесь – и домой.