Алька. Кандидатский минимум

– Всем дожидаться, пойду расчищу, на голову мне смотрите что-нибудь не скиньте.

Мы с Валерой пошли вместе с ним вниз – обматюгал нас, велел возвращаться, следить за народом, чтобы кто-нибудь что-то не учудил. Всё разобрал сам аккуратненько за полчаса. Мы за это время остатки к шахте поднесли, когда он закончил, всё позбрасывали за пять минут.

Классный мужик был Серёжка Сопочкин, удивительно порядочный, совестливый и умный человек – рано ушёл, бесконечно жаль.

Следующие несколько дней мы занимались бетонированием полов второго этажа. За качеством нашей работы поначалу присматривал местный строитель – молодой парень лет двадцати пяти. Когда убедился, что мы можем работать самостоятельно, то подходил, только чтобы подать нам очередную бадью раствора. Руководить крановщицей, подающей бадьи с бетоном нам, и одновременно с этим заниматься своими делами у него получалось не очень, и я сказал ему, что у меня есть квалификация стропальщика. Работал я только с мостовыми кранами, но команды для работы с башенными кранами знаю тоже (а их всего-то на три больше – майна и вира стрелой и поворот) и справлюсь чудесным образом и без него. Он сказал:

– Пойдём.

Подача бетона происходила через отверстие в крыше, и руководить действиями крановщицы приходилось стоя на кровле. Огромное помещение второго этажа было двух объемным и весьма высоким, крышу поддерживала мощная стальная конструкция, состоящая из трёх ригелей и системы рёбер жёсткости в виде треугольников, опирающаяся на стены и стальные пилоны, стоящие вплотную к ним. Строитель наш, красуясь перед нашими девчонками, как-никак студентки – столичные штучки, у нас в бригаде было их две или три, вылезал на крышу по этой стальной паутине как Тарзан. Этим же путём он и отправился снова, а я потопал к стальной лестнице, непосредственно предусмотренной для того, чтобы попадать на крышу.

На крыше он крикнул крановщице:

– Зин, этот парень вместо меня будет бетон принимать, он с мостовыми кранами работал, справится.

– Он кому-нибудь на голову бадью опустит, а мне в тюрьму за то, что работала с неаттестованным стропалем.

– Он аттестованный.

– Пусть покажет книжку.

– Зин, приезжай в Москву, там покажу и книжку, и всё, что спросишь.

– Весёлые у вас сегодня студенты работают, ну, пусть попробует под твоим присмотром.

Под бдительным присмотром нашего Тарзана я принял бадью, опустил её в дыру в крыше, Серёга принял, слил бетон, свистнул. Я крикнул:

– Вира, – сделав соответствующее круговое движение рукой, подтверждающее, что надо поднимать крюк крана, а не стрелу.

Зина осталась довольна.

– Ладно, пусть работает.

Поначалу я, подняв бадью, шёл вниз растаскивать бетон вместе со всеми, но вскоре Серёга велел мне постоянно находиться на крыше – объём бадьи был не более полутора кубов, за то время, пока кран подъезжал к растворному узлу, загружался и возвращался, наши архаровцы успевали растащить бетон и залить стяжку. Экономилось минут пять работы одного человека, но бригада ждала бетон и бугор сказал:

– Алик, не спускайся, жди команды.

Всем стало хорошо: мне – от того, что можно было, пока происходит цикл подачи и отъезда крана, отдохнуть не свежем воздухе; Тарзан наш занялся своими делами: а у Зины появился собеседник – лицо, с которым можно было потрепаться, пока бадья ожидала разгрузки.

– Ты где учишься, студент?

– Да я уже всему научился, закончил в том году.

– А чего закончил-то?

– Бауманский институт.

– Знаю, ваши каждый год у нас строят. Так ты выгодный жених. Женат?

– Немного есть.

– Ну, надо же, и дети есть?

– Сынок, шесть лет.

– Какой ты скороспелый. Ну, вот всегда так, только парень глянется, а он уже женат, и вдобавок семеро по лавкам.

– А что, Зин, в Талнахе парней мало?

– Ой, да парней-то у нас дождём не смочишь, только не с каждым гулять захочешь, через край у нас парней – женихов маловато.

Кабина крана была от меня метрах в десяти и примерно на моём уровне, окно кабины было распахнуто, и Зину я хорошо видел – миловидная блондинка лет тридцати, скорее крашеная, с выражением усталости на лице. Или просто усталая. Кокетничала она явно по привычке – не было в голосе ни задора, ни веселья.

– Зин, ну и как тут у вас в Талнахе, Норильске живётся?

– Да уж получше, чем в Москве вашей. Была один раз – все ноги отдавили в транспорте. А у нас и просторы, и грибы, и ягоды, и рыбалка какая. Зимой на лыжах не то, что у вас – слякоть одна. И лето у нас бывает, солнышка-то летом вон сколько, а зимой мы на юг ездим, зарплаты-то у нас поболе ваших.

Все норильчане, с которыми мне пришлось пообщаться, были ярыми патриотами родного города, севера.

– Убедила, если жену уговорю, переедем в Норильск. Извиняй, бугор зовёт, похоже, рабочий день у нас закончился.

Рабочая неделя у нас была шестидневная – в воскресенье отдыхали. Серёга предложил отдохнуть – решили купить бутылку водки, какой-нибудь немудрящей закуски и ломануться в тундру, немного выпить, полежать, позагорать, может, найдем, где искупнуться. С покупкой водки у нас мог возникнуть затык – персонажам, одетым в стройотрядовские бойцовки, алкоголь не продавали, вдобавок по приезде всем раздали мульки со стройотрядовскими эмблемами, лозунгами и датами и строго-настрого приказали всё это нашить. Не беда – у всех нашлись джинсовые куртки или другая «штатская» одежонка, натянули её, затарились в магазине всем чем надо и смылились в тундру.

Талнах и Норильск – это единственные города в СССР, где я увидел на витрине винного отдела продуктового магазина полулитровые бутылки с этикетками, на которых было написано «Спирт питьевой». Тесть рассказывал, что на севере это нормальное явление, вот я и увидел.

Весенняя тундра была самым красивым природным явлением, которое я видел на тот момент. Буквально за несколько дней зелёная равнина мха с вкраплениями серого ягеля покрылась десятками видов цветов, из названий которых мне запомнились только ярко-жёлтые жарки, полярный мак, камнеломка, а их было гораздо больше, и все спешили показать свою красоту. Срок жизни невелик – месяца полтора, не больше, а надо показать себя, чтобы прилетел трудолюбивый шмель, чтобы образовалась завязь, чтобы успели созреть семена и снова просыпаться в почву – чтобы возродиться на следующий год. И каждый цветок кричал: «Я, я самый лучший».

И когда мы стояли в центре всего этого буйства, этот разноцветный гам вливался через глаза в сердце, минуя уши. Был какой-то удивительный подъём настроения, прилив энергии, как будто не было недели изнурительного труда.

Мы присели на мох рядом с небольшим, вытаявшим в вечной мерзлоте озерцом, выпили, закусили. Стояла теплынь, температура воздуха по ощущениям была градусов двадцать пять, но мох был холодный, встали. Серёга собрался купаться, разделся и сиганул в воду, секунд сорок побарахтался и выскочил на островок в центре озерца. За ним потянулись и остальные, нырнул и я – выскочил на островок как ошпаренный, вода была градуса четыре. Там, на этом островке, и сфоткались, все молодые, жизнерадостные, но, если приглядеться, у всех стопы ног подвёрнуты вовнутрь – стояли на наружных «рёбрах» стоп. Стоять, опираясь на всю поверхность стоп, было холоднее – островок-то был изо льда.

А в понедельник меня, Валеру Стратьева и еще десятка полтора парней постарше собрали и сказали, что нас направляют назад в Норильск. Серёга пытался нас отбить, мол, с кем я остаюсь – одна малышня, но начальство посчитало, что надо так.

На том же дизеле ползли в Норильск. Такую колею, как на трассе Норильск – Талнах, я не видел больше нигде. Казалось, что рельсы кто-то изогнул специально, видно, железнодорожную насыпь, построенную в вечной мерзлоте, морозы уродовали каждый год как бог черепаху.

Норильск, когда появилось время его разглядеть, мне не глянулся – архитектурно меня не порадовал, показался скучноватым. Был у него один отличительный признак, которого я не встречал в таком изобилии в других городах, – огромное количество битого стекла, его блеск и переливающееся сияние под незаходящим солнцем, стеклянное сверкание осколков на пустырях, площадках и пешеходных зонах. Возникла эта «красота» от привычки мужской части местного населения немедленно бить об любой твёрдый предмет – бордюр, асфальт – пустые бутылки от только что выпитой водки, пива, воды – неважно. Думаю, это оттого, что многие из проживающих поначалу не считали его своим родным городом, думали, мол, поработаю, пока не надоест, поднакоплю денег – и на родину. Работали годами, получали квартиры, а всё не ощущали город своим, отсюда и отношение. Но в разговоре – все патриоты родного города.

На постой нас снова определили в школу, те же стальные кровати, не было вешалок – сколотили из досок одну большую на всех, расположились. Комната оказалась не очень удобной для сна, впрочем, окна всех классных комнат глядели на солнце в зените – севера?, хочется хоть немного солнышка в мае и сентябре. Июнь в Норильске – солнце висит в небе, не опускаясь за линию горизонта. Не скажу, что оно стоит на одном месте, нет, вращается, точнее, земля вращается, но вращается так, что, наблюдая за солнцем, видишь – оно описывает круг в окне размером с поднос или небольшой тазик.

Это летнее солнцестояние вызывает у горожан праздничный настрой. Круглосуточно по городу везде снуют группы молодёжи, горланя просто от весёлого настроя, алкоголя, от счастья летнего времяпровождения, возможности побродить под солнцем по городу в лёгких платьях и рубашках.

Определили нас трудиться на «Норникель»[9 - НГМК – Норильский горно-металлургический комбинат.], было нас человек шестнадцать-семнадцать, в основном все сотрудники института, аспиранты или студенты старших курсов. Бригадиром у нас был мужик лет сорока, не мвтушный.

Однажды мы бригадой, возвращаясь после работы, срезали расстояние и шли через двор жилого дома возле школы, в которой мы обитали. Несколько жильцов дома, сидящих на скамейках вокруг стола, на котором стояла пара бутылок водки или спирта и какая-то закуска, уже изрядно «разогретые», вели спор о том, кто приезжает к ним под видом студентов. Один из них, увидев нашу группу, шествующую мимо них по двору, закричал:

– Вот они идут – студенты, вы поглядите на них. Кто тут из них студент?

Тут он не ошибся, выбрав нас в качестве аргумента. Впереди нашей кодлы – другое слово, глядя на наши чумазые физиономии, сложно подобрать – шёл в стройотрядовской бойцовке сорокалетний небритый тип внушительной комплекции – наш бугор, за ним сутулый мужик с кудлатой бородой лопатой, больше похожей на замусоренное гнездо сороки, – я, дальше группа рослых разномастно одетых типажей. Всё это шебло мало походило на ватагу советских студентов, бодро шагающих домой после увлекательной работы, хотя надо сказать, что таких, как мы, в стройотрядах было не более пяти-семи процентов.