Геката

– А чо уехала оттуда?

– Не было смысла оставаться.

– Лошадь сдохла – слезь. Ну прально. Я ваще места найти не могу после этого всего.

– А ты куда едешь?

– На запад, в общем. Просто пилю через континент. Жизни хочется, понимаешь? Той, которую я помню. Не выживания, а жизни. Я в футбол играл, писал стихи, девчонок обожал до одури, гудел, как оголтелый со своими хеповыми кошаками. А теперь бухло только по случаям, и то исподтишка. Футбол ваще разве что в записях.

– Думаешь, на западе по-другому будет?

– Пойди угадай, как оно там будет. Нет – так в Мексику дёрну. Я только с горы слез, шестьдесят три дня пожарным дозорным оттрубил в хижине.

Я не хотел слушать его историй, вопреки устоявшемуся мнению, что попутчиков подбирают именно за этим. Все устоявшиеся мнения – чушь. Меня утешало лишь то, что Луи не нашли волки, которые теперь бежали по бокам моей машины. Они гнались не за нами и не за Луи, а за светом фар. Лэйла смотрела на волков, пока попутчик вываливал болтовню на сиденья и резиновые коврики под ногами. Отмывать салон от неё будет ещё неприятнее, чем от блевоты. Мы с Лэйлой не перебивали Луи, потому что были вежливы, а он не видел волков. Они бежали смирно и слаженно, будто хотели покинуть тьму. Будто их мышцы никогда не знали боли и усталости, желудки – голода, а глаза – цели. Как только лесной массив оборвался, погоня прекратилась. В зеркале заднего вида я заметил, как Луи глядит на небо. Под его склерами скопились большие слёзы.

– Мы перестали давать кому-либо отчёт, – сказал Луи, – мы не горячие и не холодные. Мы перестали замечать, что спичка в кубике льда – это огромный смысл. Мы перестали выбирать яблоки по вкусу и сразу берём ящик тех, что стоят поближе. Так нам что угодно можно подсунуть.

Ни Лэйла, ни я ничего ему не ответили, потому что она думала о своём, а я думал о ней. Я включил радио – мне захотелось услышать ещё чей-нибудь голос. Диктор передавал срочные новости о торнадо, надвигающемся на родной город Лэйлы. Мы тоже надвигались на ее родной город.

– У меня есть пять сестёр, – сказала Лэйла, – они все там. Я волнуюсь о них, потому что у них нет мечты. Они просто жрут, срут и тратят время на работе. Вдруг, стихия пришла за ними? Мир больше не может терпеть биомассу.

Ни Луи, ни я ничего ей не ответили, потому что Луи не знал, что сказать, когда дело касалось не его персоны, а я не мог ничем ее успокоить. Ее предположение казалось мне слишком правдоподобным.

Когда родной город Лэйлы показал свой скупой свет внизу холма, она попросила остановить машину. Я съехал на обочину и сказал Луи, что мы не поедем дальше. Он поплёлся прочь недовольный, потому что не получил отклика на себя. Есть люди, которые скорее предпочтут быть сожранными волками, чем встретиться с равнодушием к своей персоне.

Луи:

«Не вижу ничего сложного в вежливости. С другой стороны, ее присутствие – вопрос, видимо, врожденного характера. Либо люди чувствуют ситуацию в согласии с вежливостью, либо нет. Невозможно обучить человека вежливости. Невозможно создать пособие или методичку, в которых будут указаны все возможные варианты бытовых событий. А если бы это было возможно, то на заучивание материала ушли бы бесконечные часы. Удивительно и то, что ни ему, ни ей не пришло в голову подумать обо мне. Вы ведь уже согласились подвезти меня. Невербальный договор заключен. Выполните свой долг до конца! А иначе лучше и не начинайте вовсе».

Дождь не переставал. Он был мелок и сыпуч, почти незаметен, и оттого раздражал. Сквозь мокрую рябящую дымку скудная городская иллюминация совсем теряла определённость. Город-искусство. Город-призрак. Город-хер-знает-что-ещё. Суббота подходила к концу. У меня остался один выходной день. Я стоял в двух сотнях километров от своей квартиры, своей кухни, своей кровати, своего балкона, своего покоя, и ждал.

– Нам надо пойти туда? – Спросила Лэйла, – знаешь про Зов пустоты? Когда смотришь в пропасть, и она затягивает.

– Знаю, – сказал я, – это граница бытия и невозможность сделать очень простое действие – шаг.

Лэйла Баньяра:

«Меня не пугало то, что он интересовался Зовом пустоты и знал о нем. Наоборот, этим он звал меня так же, как звала пустота».

Ветер ещё не резал, но уже касался влажными лезвиями наших кож. Как будто примерял, куда лучше обрушить удар остриём, когда накопит достаточно сил. Когда торнадо приблизится. Лэйла посмотрела на город. Она хотела что-то спросить у него. Точнее, получить ответ, не задавая вопрос. Мы все хотим этого. Из-за темных спин домов вышел трамвай – без освещения в салоне и кабине, с выключенными фарами. Проходя стыки контактной сети, он просыпал искры, которые вспышечно вынимали из темноты контуры его мокрого металлического тела. Большой вьючный механический зверь, послушно обходящий доверенный ему отрезок бесконечных дорог.

– Мама не выдержала последних родов, – сказала Лэйла, – ей надоело. Она хотела сына.

– Поехали. Почтим ее память. Я вытащу тебя, если дело запахнет керосином.

– Нет. Лучше пойдём.

– Я не могу оставить машину здесь.

– Тогда езжай. Я пойду пешком. А там найдём для него парковку.

– Для него?

– Он не похож на девочку.

Лэйла шла по обочине. Я ехал рядом с ней – со скоростью ее шага. Мы спустились с холма и пересекли осыпающуюся бетонную стену, расписанную бранью. В черте города Лэйла села в мою машину и сказала: «Зайдём куда-нибудь, мне надо высушить голову». Капли вырастали и плыли по чёрным волнам. Я остановился около кафе «Красный слон». Мы вошли внутрь, в угрюмую тишину, в низкий бурый полумрак, в великолепный запах простых блюд. Лэйла оставила меня одного среди чужих людей, среди чужих стен, среди чужих обычаев, и ушла в уборную в поисках воздушной сушилки. Подошёл официант и спросил, голодны ли мы. Я кивнул. Он плавно, как дым, указал мне стол, положил на него открытое меню и маленький диодный фонарь. «Пожалуйста, когда определитесь с выбором, верните фонарь вместе с меню. В ином случае его стоимость будет включена в счёт». Официант говорил почти шёпотом. Даже голос ведущего новостей из телевизора в другом конце заведения звучал громче. «Ураган «Каруна» приближается к северной гряде Стоун-Шолдер. Министерство Стихийных Бедствий настоятельно рекомендует жителям города Маунт-Гейт переместиться в туннель «Голден Баррел». Как вовремя мы приехали. Бармен выключил звук на телевизоре и крикнул: «Нас вскормила беда!».

Бармен:

«Нас вскормила беда!»

Посетители вскинули руки и откликнулись: «Ху! А! Ар!». Все вместе, почти боевым воплем – здоровый дровосек у окна, хилая бабуля с искусственным глазом, группка подростков в плешивых кожанках, чьи-то выгнутые спины, владельцев которых я не мог разглядеть. «Бой обнажит силу!» – рявкнул бармен. «Ру! Ра! Е!» – отозвались посетители, сжав кулаки. «Раб страха падёт!» – рвал глотку бармен. «Ар! А! Рррра!» – взревели посетители. Тишина вернулась так же мягко и быстро, как пропала. Я не заметил, как Лэйла села рядом со мной, но ее появление растворило все вокруг меня. Все вокруг меня стало незначимым – так я понял, что Лэйла вернулась – так же мягко и быстро, как тишина. Ее волосы были почти сухими. Она зажгла свечу в середине стола.

– Мы сидим на их костях, – сказал она.

– Кто они такие?

– Вон та хилая бабуля с искусственным глазом – Миссис Кэллэхан. Родственникам не понравилось как она составила завещание, и ей вставили в затылок спицу, пока она ждала напиток у бара.

– Вы готовы заказать? – спросил силуэт из мрака.

Лэйла опустила пальчик на развёрнутое меню, а потом показала два пальчика официанту. Она была готова заказать ещё прежде, чем увидела меню. Лэйла Баньяра отдала диодный фонарик силуэту руки, проступившему из мрака и посмотрела на меня. Посмотрела на меня. Посмотрела на меня.

– Здоровый дровосек у окна – это Чип Борденбейл. Мощи в нем было немерено, как у лошади, хоть и был слаб на голову. Как стейнбековский Ленни. Я сама видела, как Чип вытолкал снегоуборочную машину из кювета. Поскользнулся на мокром кафеле и разбил голову о писсуар. И кафель и писсуар заменили, но Чип остался.

– Ты знаешь всех, кто живет здесь?

– Нет. Только тех, кто умер.

– Почему они здесь?

– А где им ещё быть?

Официант:

«Я не жалуюсь на „Красного слона“, но хочу сказать, что не каждый сможет здесь работать. Пожалуйста, не подумайте, что я боюсь конкуренции или что-то в этом духе, но, если вам все же покажется, что улыбка и услужливость – это все, что нужно, чтобы подзаработать здесь, то помните, что вы заблуждаетесь. Здесь многое произошло и, я уверен, еще многое произойдет. И вы станете частью непростой истории этого места. Обязательно станете. Чем раньше вы это примите, тем более мягкими будут последствия. Пожалуйста, помните об этом».

Заказ Лэйлы принесли очень быстро – как будто и они были готовы к ее заказу ещё прежде, чем увидели ее. Она показала мне все десять пальчиков. Это значило, что блюдо нужно есть руками. После еды ее глаза заблестели уютной сытостью. Волосы совсем высохли. Я заплатил за ужин, чем сделал вечер ещё более похожим на свидание.

– Поедем в «Голден Баррел», – сказала Лэйла Баньяра, облизывая губки между словами, – город выстоит и без нас.

Мы сели в машину и Лэйла обернулась к заднему сиденью.

– Ты убрал мой рюкзак в багажник?

– Я его не трогал.

Хоть машина и была моей, вещи Лэйлы не принадлежали мне. Если бы я захотел убрать ее рюкзак с кислородным баллоном в багажник, она бы первой узнала об этом.