Тегеран-82. Побег

Тут подоспел Макс. Серега тут же пересказал ему героическую оду про моего папу.

– Не фига себе! – восхитился Макс. – Неужели никто из налетчиков так и не понял, что среди них подставная утка?!

– Ну, наверное, не понял, раз мой папа дома и завтракает, – заявила я.

Теперь я, с одной стороны, чувствовала причастность к папиному подвигу и гордость за него, а с другой – обиду на родителей. Почему все об этом знают, кроме меня?! Почему даже мелкой Тапоне ее мама рассказала, не посмотрев на то, что она девочка и вообще шестилетка, а от меня скрывают, будто я самая маленькая или самая глупая?!

С этой мыслью я еще немного покрутилась в дворе, а потом под каким-то предлогом убежала домой. Мне не терпелось выразить родителям свои претензии.

Услышав хлопанье двери, мама появилась из ванной, показала на закрытую дверь спальни и приложила палец к губам. Я поняла, что братик-баятик уснул, а с ним, очевидно, и папа – потому что его ботинки по-прежнему стояли у входа.

Я заглянула в ванную. Мама стирала в тазу папины полотняные штаны и странную, похожую на халат, рубашку.

– А я знаю, что это! – запальчиво заявила я.

Мама стала очень медленно прополаскивать вещи под краном. Я догадалась, что оная тянет время, чтобы придумать, как выкрутиться. Поэтому пошла в атаку, не дав ей опомниться:

– Это афганская одежда!

Мама посмотрела на меня внимательно, затем также неторопливо повесила на веревку штаны, а за ними рубашку:

– Верно, это национальная афганская одежда. Штаны называются «шальвары», а рубашка – «перухан».

– А лунги где? – спросила я строго, чтобы она не думала, что меня можно вот так взять и провести.

– Лунги пошла на тряпки, – спокойно ответила мама. – Но есть еще пату, вот! – и она достала из таза тряпку побольше, чем лунги. – Другое ее название – «каиш», афганцы носят ее как накидку.

– А где папа это взял? – с моей стороны это была проверка на доверие. Если ответит, значит, доверяет. А что сразу не сказали – ну, значит, не могли. А вот если и дальше станет отпираться, это скажет о том, что за человека меня в этой семье не считают.

– Раечка где-то раздобыла, – спокойно ответила мама и добавила: – Все прошло успешно. Видно, твой папа и впрямь из баятов! – но в этот раз это прозвучало не с презрением, а с гордостью.

Все-таки иногда моя мама бывала достаточно умной, чтобы со мной не связываться. И, несмотря на то, что за человека меня частенько не считала, знала меня достаточно хорошо. Ее спокойной честности без дурацких увиливаний вроде «лучше бы об уроках думала!» мне вполне хватило, чтобы успокоиться и понять, что тему лучше закрыть. И больше к ней я действительно не возвращалась – не поддерживала ее с приятелями во дворе и не задала ни единого вопроса папе. Только не знаю, оценил ли это кто-нибудь.

Вечером 27-го декабря 1980-го года я сделала запись в своем личном дневнике – написала про нападение и про люстру, чтобы не забыть, свидетелем и даже участником какого события стала моя семья. Про папу на всякий случай писать ничего не стала: а вдруг это государственная тайна? И вдруг на наш дом тоже нападут, а я не успею сжечь свой дневник, и он попадет в лапы каких-нибудь английских шпионов?! Тем более что, по мнению булгаковского Воланда и нашего доктора-зуба, рукописи, как и анамнезы, не горят – поэтому, если хочешь сохранить что-то в тайне, доверять лучше памяти.

* * *

Когда мы встретили встретили Новый 1981-й год, в Иране все еще шел 1359-й.

1360-й год по Солнечной хиджре наступал в Новруз – 21-го марта 1981-го года.

Если бы не глухая светомаскировка на всех окнах зала встреча 1981-го в бимарестане была бы как две капли воды похожа на встречу 1980-го – столы буквой «П» на последнем этаже, веселящая газировка, самодеятельность, вечерние платья и дискотека. У нас была самая современная на то время стереоаппаратура, гитара и аккордеон, а вот телевизора с новогодним голубым огоньком не было. Этим мы радикально отличались от большинства советских граждан: новогоднюю ночь мы проводили не перед телевизором, поздравлений советскому народу от его «слуг» не слышали и выступлением отечественных эстрадных звезд не наслаждались. Весь официоз свелся к тому, что в последний рабочий день 1980-го года всех сотрудников посольства поздравил посол, а бимарестантов – раис, директор советского госпиталя. В новогоднюю ночь сотрудники оказались предоставлены сами себе. Посольские встречали Новый год небольшими компаниями, а бимарестанты, как всегда, устроили концерт и банкет в зале на последнем этаже нашего дома.

На новогоднем концерте наша сценка по рассказу Хосроу Шахани «Как ухаживать за мужем» вызвала всеобщий восторг, хотя мы почти не репетировали. В этот раз наш главный массовик-затейник Грядкин отказался руководить подготовкой новогоднего концерта, заявив, что у него «много дел на работе». Но мы-то знали, что он по уши завяз в деле рук своих – в любовном треугольнике с тетей Моникой и тетей Тамарой. Пассии Грядкина периодически забывались и грызлись между собой при всех, а потом по очереди «тяжело заболевали» и на какое-то время исчезали поля зрения. Разумеется, все вокруг все знали, но делали вид, что ничего не замечают. Тем более что на работе этих троих их амуры никак не отражались: Грядкин исправно вел своих урологических больных, тетя Тамара трудилась в гинекологическом отделении, а тетя Моника с утра принимала анализы, а потом исследовала их в лаборатории.

Оставшись без художественного руководителя, я взяла инициативу в свои руки – предложила остальным поставить сценку по выбранному мною рассказу. Рассказ был коротким и смешным: никто даже не заскучал, когда я зачитала его вслух, пока все нежились на декабрьском солнышке на лавке в маленьком дворе.

Когда все одобрили идею, я переделала рассказ в небольшую пьеску, добавив туда еще три «говорящие» роли – жены измученного заботой супруги Хабиба, доктора Хильдера Гавзера, раздающего советы в женских журналах, и разносчика этих самых журналов. Изначально рассказ Хосроу Шахани состоял лишь из беседы «несчастного Хабиба» с его другом, остальных персонажей главный герой только упоминал. Теперь же «проклятый доктор» выступал со своими советами не только со страниц женского журнала, но и являлся для поучительных бесед домой к своей читательнице, туда же приходил и разносчик женских журналов. Все действие для удобства я перенесла в одно место – в гостиную дома Мины-ханум и Хабиба-аги. В одном углу муж жаловался на жизнь своему другу, в в другом его жена принимала посетителей – то доктора, то разносчика. В финале сценки герои вступали в общую перепалку на тему, чего больше от женских журналов – вреда, пользы или макулатуры?

Макс сам выбрал роль навязчивого доктора, еще до того, как я успела ему ее предложить. Она и впрямь ему как нельзя подходила, и я изначально видела его в ней, но немножко стеснялась первой навязывать ему этого отрицательного персонажа. К счастью, Макс меня опередил со словами:

– Доктор – самый нормальный персонаж! Муж тряпка, жена дура, а он на них денежки зарабатывает!

Меня общим голосованием назначили «женой-дурой», а в «мужья-тряпки» мне достался Серега – как наиболее походящий по возрасту и темпераменту. Сочувствующим другом, выслушивающим жалобы Хабиба, стал Вовка-Бародар, а мелкий СахАр – разносчиком журналов. Оставалась Тапоня, ей, как я ни ломала голову, роли не хватило.

И тут наша молчунья Тапоня неожиданно выступила с предложением, добавившим нашей постановке пикантности:

– А я буду женой доктора Хильдера Гавзера!

– Но в рассказе же нет его жены! – усомнился Макс.

На это Тапоня молча открыла принесенный мной сборник и зачитала вслух:

– «Месяцев шесть назад этот доктор – путь у него борода не растет – разразился целой серией статей (с которыми – я это точно знаю – ни он сам, ни его жена не согласны)». Вот, это Хабиб говорит. Значит, у доктора есть жена!

Поспорить с этим было трудно. Поэтому сценарий тут же слегка изменили – теперь «проклятый доктор» приходил в гости к жене Хабиба вместе со своей женой. В тексте имя ее не упоминалась, и я предложила назвать ее Моникой. Раз по сюжету Мина-ханум подписалась на западные журналы и доктора зовут по-европейски – Хильдер Гавзер, значит, и у жены его должно быть европейское имя. Смешно, конечно, было бы назвать ее Хильдур – как фрекен Хильдур Бок, домомучительница из книги про Малыша и Карлсона. Но женское имя Хильдур и мужское Хильдер на слух слишком похожи, зритель может запутаться. А Моника – имя хоть и иностранное, но одновременно простое в произношении и «сценичное, как сказала бы моя подружка Катька. Недаром же в «Кабачке 13 стульев» тоже была пани Моника. И у нас она есть, что обеспечит персонажу Тапони дополнительные симпатии зрителей.

На том и порешили. Я раздала всем листочки с текстом и велела учить роль. На каждого слов приходилось совсем немного, так что никто не упрямился, даже мелкий сахАр, который ненавидел что-либо учить. На том первая репетиция и закончилась.

А вторая репетиция все время откладывалась – сначала из-за снега, отвлекшего всех игрой в снежки и лепкой снеговиков, потом из-за нападения на посольство… И в итоге состоялась только днем 31-го декабря, перед самым выступлением.

Мы убедились, что слова свои все более-менее помнят. А если на сцене от волнения у кого-то они вылетят из головы, договорились импровизировать – лишь бы не теряться и не молчать. Решили, что о костюме для себя каждый позаботится сам.

Эта творческая свобода обернулась такими сюрпризами для самих действующих лиц и исполнителей, что я боялась, что мой «муж-тряпка» Хабиб-джан просто лопнет со смеху! Да я и сама периодически прыскала в кулак, что не очень вязалось с образом строго следящей за мужем Мины-ханум.

Началось все с того, что доктор Хильдер Гавзер явился перед зрителями в розовом вельветовом пиджаке своей мамы, ее же голубой фетровой шляпе с бантом и своих желтых джинсах – очевидно, так Макс представлял себе буржуазного доктора, пишущего в женские журналы. Вместо «здрасьте» «проклятый доктор» сходу посоветовал мне поставить мужу клизму, хотя по сценарию клизма была ближе к развязке. Пока я мысленно перестраивалась, выдумывая подходящий ответ, влезла жена доктора Моника в лице Тапони. Она была в мамином вечернем платье с блестками и держала его подол в руках, чтобы не споткнуться. Роль Моники состояла всего из пары фраз, но на деле она оказалась на редкость говорлива:

– Если мой муж начинает много выступать, я всегда сразу ставлю ему клизму, – заявила Моника-Тапоня. – Очень помогает!

В этот момент наш благодарный зритель уже громко гоготал, и нам с Серегой осталось срочно подстраиваться под внезапные изменения сценария:

– Ааааа, так ты мне мстишь, мерзкий докторишка! Я так и знал! – закричал Серега.

– Он хочет тебе добра, Хабиб-джан! – вступила я. – А Моника хочет добра ему!

Когда я назвала жену доктора по имени, в зрительно зале последовал новый взрыв хохота и отдельные выкрики с советами Хабибу отнести свои анализы напрямую Монике, минуя свою жену и ее мужа. Это неожиданно одобрил доктор в лице импровизирующего Макса:

– Дорогая Мина-ханум, – обратился он ко мне. – Не обращайте внимания на глумление людей, невежественных в вопросах здоровья. Мы с вами можем вместе писать статьи в женские журналы, а они пусть сколько угодно ставят друг другу клизму.

– Вот и будем, и будем! – громко пискнула Тапоня, все же споткнулась о свой длинный подол и упала прямо на Серегу, ближе всего к которому стояла. Несчастный Хабиб-джан подхватил супругу проклятого доктора и в растерянности замолчал.

Тут младший брат решил прийти на выручку старшему, заполнив паузу репликой разносчика журналов.

– Дайте мне сто туманов, или я больше не буду приносить вам журналы! – вдруг заявил СахАр, хотя в его роли ничего подобного не было.

– Хрен тебе! – вполне искренне ответил ему старший брат. – Никому не нужны твои дурацкие журналы, от них вред один!

– А ты мне, мне жалуйся, а не им! – это Вовка-Бародар вспомнил, что он никак не задействован в роли сочувствующего друга.