Сон Геродота

– Тишина в верхних рядах!

– Вот та фраза, – произнес обвинитель в наступившей тишине, – «Моя старость и тяжесть обрушившихся на мою голову несчастий ясно говорят, что все в этом мире справедливо…» Выходит, что все те невзгоды, которые обрушились на Эдипа, были справедливы, и он это заслужил?

– Совершенно верно.

– Несмотря на то, что он был слепым орудием судьбы и не ведал что творил?

– Именно так.

– Значит, все происходящее с человеком в его жизни справедливо? – на лице обвинителя промелькнула ядовитая улыбка, – и не имеет значения, хороший это человек или плохой, достоин он этого или нет, каждый из нас заслуживает свою судьбу; но тогда справедливо и то, что ты, Софокл, уже глубокий старик, вся твоя жизнь осталась в прошлом, и, наверное, скоро умрешь, возраст у тебя такой, что пора умирать. Что скажешь, справедливо ли это?

Сидящие в театре несколько тысяч человек, затаив дыхание, ждали ответа старого поэта. Софокл оглянулся, и его взгляд упал на склоны Акрополя, стоящую на вершине горы статую богини Афины, на лежащий внизу город, который отсюда был виден, как на ладони: вот площадь Агоры, холм Пникса, кварталы Мелита, Керамик, а дальше – городские ворота и дорога к Некрополю. Когда–то разрушенный персами город отстроился и вырос на его глазах. Это был его город. Здесь провел Софокл каждый год своей долгой жизни, и не мог представить себя без этого города. В памяти с удивительной ясностью воскрес каждый год, каждый день прожитой жизни, начиная с далекого детства, еще с той поры, когда этот город не был построен, и еще не родились сидящие теперь перед ним люди. Кто знает, может, последний раз смотрит бедный старик на родной город, и теперь пора прощаться. Софокл поднял голову, посмотрев в глаза обвинителю и тихим, но твердым голосом произнес:

– Это справедливо!

Несколько тысяч человек и сами судьи, затаив дыхание, сидели и слушали все это, и каждый из них в тот миг всем своим существом почувствовал то величие, которое исходило от этого человека и захватывало их сердца. Это не было величие, измеряемое сиюминутным успехом в нашем бренном мире, можно сказать, что это было величие в опрокинутом значении, единственной мерой которого являлась глубина горечи и несчастья, заполнивших одинокую, но непоколебимую душу старого поэта; величие, которое ни взять, ни отдать уже не мог никто, и потому, величие истинное и неотъемлемое.

Неожиданно кто–то захлопал в ладоши, и через мгновение сначала передние ряды, а затем весь амфитеатр стоя рукоплескал оглушительными овациями, от которых содрогалось все вокруг.

6

Вокруг, действительно, стоял густой туман, и Геродот не сразу сообразил, что находится на палубе корабля. Весла тихо плескались за бортом в такт медленно бьющему барабану. Было уже утро, и дул холодный промозглый ветер. Он поежился и попытался получше закутаться в теплый плащ, но это не очень-то получилось, и тут он окончательно проснулся. Первое, что увидел перед собой, было улыбающееся лицо капитана.

– Мы подплываем к Колхиде. Скоро туман рассеется, и станет видно устье Фазиси. Ты просил разбудить тебя как раз к этому часу.

– Кажется, вчера я хватил немного лишнего, – ответил Геродот и, приподнявшись на локтях, оглянулся вокруг себя.

– Нам, грекам, нельзя пить неразбавленное вино, особенно из винограда, выращенного в здешних краях; крепко бьет в голову, но это скоро пройдет.

– Я видел какой-то странный сон, и притом, очень длинный.

И о чем-же был сон?

– Уже почти не помню. – Геродот задумался, силясь что-то вспомнить, но сознание воскресало лишь какие-то неясные обрывки, тут же исчезающие, как утренний туман. – Помню только, что сон был необычный, а может, и вещий. Надо будет обязательно спросить у жреца-предсказателя, к чему это.

– Ты же ничего не помнишь, как тогда расскажешь жрецу?

– И то верно, – улыбнулся Геродот. – Ладно, где устье Фазиси, я хочу его видеть.

– Да вот оно, прямо по носу. Вокруг пустынный берег, а дальше на юг – озеро. Здесь мы и собираемся заложить новый город. На нашем корабле сейчас первая партия переселенцев. Можно сказать, что ты присутствуешь при самом рождении этого города.

При этих словах капитана Геродоту показалось, что он поймал какую-то мысль, но опять не успел ухватиться за нее, и оттого с досады невольно поморщился.

– Вчера за столом ты что-то говорил о времени, будто его сами люди и выдумали.

– Да мало ли чего спьяну сболтнешь, я не помню. Извини, корабль скоро причалит к берегу, и мне нужно отдать необходимые распоряжения.

После этого капитан удалился, и Геродот остался один. Он  быстро поднялся, умыл лицо холодной водой и подошел к корабельному носу. Сквозь рассеивающийся туман отчетливо видны были пустой берег и устье реки. Молодого путешественника не оставляло странное ощущение того, что все это он уже когда-то видел: и этот берег, и реку, хотя никогда раньше в этих краях не бывал. Вдруг совсем рядом кто-то запел нежным, мелодичным голосом:

«А может, лучшая победа над жизнью и притяжением

Пройти, чтоб не оставить следа,

Пройти, чтоб не оставить тени…».

Геродот узнал певицу, это была личная рабыня капитана, еще вчера за столом развлекавшая их под эту песню как раз перед тем, как он заснул. Вот именно, он заснул под звуки и слова этой песни, а потом видел странный сон о каком-то городе, но теперь содержание сна испарилось из сознания, оставив после себя непонятный осадок грусти и печали. В это время корабль бросил якорь, на воду пустили лодку, и Геродот вместе с несколькими пассажирами пересел в нее. Когда лодка подошла к берегу, туман окончательно рассеялся, и вместе с ним исчез странный осадок грусти в душе, все, что осталось от недавнего сновидения. Через мгновение Геродот впервые ступил на пустынный берег Колхиды.

Последний спартанец

(рассказ из тетради Диомеда)

«Теперь стычка произошла по ту сторону теснины, причем варвары падали в большом количестве.  Позади их отрядов с бичами в руках стояли начальники и ударами гнали всех вперед все дальше и дальше. Так как эллины были убеждены в том, что им предстоит погибнуть от рук варваров, то дрались с отчаянным ожесточением и бешеной отвагой. Когда у большинства копья уже сломались, они рубили персов мечами. В этой битве пал царь Леонид, а вместе с ним и другие знатные спартанцы.  Так продолжалось сражение до тех пор, пока на поле боя не явились варвары с Эфиалтом. Лишь только греки узнали об их прибытии, ход битвы изменился: они отступили назад к теснине и расположились на холме, мечами отбивали атаки врага; а у кого мечи не уцелели, те дрались руками и зубами, пока варвары не похоронили их под стрелами» .     .     .     .  .   .     .     .     Продавец с клеткой в руках в одиночестве стоял на углу улицы и кричал живым веселым голосом:– Купите птицу, редкий вид из Африки! Умеет петь, садиться на руку. Птица ученая и умная!

Услышав выкрики продавца, несколько редких прохожих равнодушно оглянулись. Какой-то ребенок даже пальцем указал на клетку и захныкал, но мать сердито дернула его, и через миг они оба исчезли за поворотом.

– Неужели никто не подаст страннику десять оболов на кусок хлеба, не много ведь.

Павсаний, случайно оказавшись неподалеку, от нечего делать прислушался к причитаниям продавца птицы:

– Она и вправду редкой породы, – произнеся это, он нагнулся к клетке и внимательно присмотрелся к птице.

– Я же говорю, породистая, из Африки, кучу денег стоит, а сколько трудов потрачено на ее обучение! Считай, сына родного отрываю от сердца, но что делать, нужда довела.

– Далековато ведь отсюда до африканского берега?

– Что? – не понял продавец.

– Я говорю, далеко ей до дома родного лететь, да и дорогу вряд ли найдет.

– Она еще как найдет, это ведь умная птица: сядет на мачту корабля и как миленькая доплывет. Ты уж поверь: не птица, а настоящее сокровище.

– Тогда я покупаю ее, – сказал Павсаний и отсчитал из кошелька десять мелких монет, потом , приоткрыв дверцу клетки, взял пернатого на руку, вынул из клетки и подбросил вверх. – Лети, птица, домой!

– Что вы делаете, уважаемый?! – с удивлением вскричал продавец.

– Я отпускаю ее на волю, пусть летит себе в Африку.

Птица от неожиданности встрепенулась, расправила крылья и взлетела.

– Благородный вы человек, вот чего вздумали, – проговорил продавец, провожая взглядом полет своего пернатого. А тот медленно поднялся вверх, сделал круг над головой, а потом, опустившись, влетел обратно в клетку и устроился на прежнем месте.

– Что это значит? – Павсаний был явно смущен.

– А что вы ожидали увидеть, уважаемый? Птица вернулась к себе домой, как вы того и хотели.

– А Африка?

– Когда это было? Ее деда, а может, и прадеда, привезли из Африки, а она сама в этой клетке родилась и выросла, клетка и есть ее дом, а другого у нее никогда и не было. Птица ведь домашняя, прирученная, куда ей лететь?