Сон Геродота

– Ладно, я пойду, –  сказал капитан, до сих пор молча слушающий, разговор своих спутников,–  скоро первые поселенцы сойдут на берег, надо их встретить.

Он попрощался и исчез в темноте, а они остались возле руин, слушая жалостливую песню старой женщины:

« Нету вчерашнего дня,  нету завтрашнего,

А есть одно вечное сейчас.

Умершие, живущие и еще не родившиеся стоят рядом…»

– Да, теперь я понимаю, –  прошептал Геродот, бросив украдкой взгляд на постаревшего Язона, который весь превратился в слух при звуках песни жены, и лицо которого стало белее  бумаги.

– Боги, это она! Ее голос …я узнал.

– Кого узнал?

– Ту,  которую ждал всю жизнь.

– Быть того не может! – воскликнули оба от изумления.

– Я ее где только не искал, а она все время рядом была! Почему, поче¬му никогда не говорила, кто ты?

– А что бы я могла тебе сказать, Язон, когда рядом с тобой была, и ты меня не замечал? Разве слова могли что-то изменить, разве они что-то зна¬чат, когда есть настоящая любовь?

– Потому и молчала всю жизнь?

– Только на пороге смерти не смогла выдержать и спела ту песню, прос¬ти старухе эту слабость.–  Женщина тихо плакала, рассказывая свою историю: –  Жители того острова этим и промышляли; покупали девушек, обладающих мелодичным голосом, обучали пению колдовских песен, которыми они  завораживали проплывающие мимо корабли, заманивая их прямо на рифы.  Для них это занятие было своеобразным видом пиратства. Меня они купили у родителей и пять лет обучали умению петь, потом еще столько же я пела на погибель проплывающих мимо кораблей. Так и жила, пока судьба не послала на наш ост¬ров твое судно, Язон.  Благодаря хитрости ты спасся и ушел невредимым, а

островитяне посчитали произошедшее дурным  знаком и изгнали меня. Я верну¬лась домой и со временем стала твоей женой. Все остальное ты и сам знаешь. Прости меня, из-за гордости и тщеславия я украла сколько лет у тебя и себя. Ведь ты в упор меня не замечал, а все грезил далекой мечтой –  потому ничего не говорила тебе, ревнуя и ненавидя твои воспоминания обо мне. На самом деле, я ведь мстила тебе за это твое пренебрежение.

Теперь оба сидели молча.  Невозможно было, чтобы они по-другому жили и по-другому любили друг друга. Даже заговорить не смели и только испуганно смотрели друг на друга. После пятидесяти лет совместной жизни они впервые видели друг друга иными глазами, и спокойно воспринимать происходящее было выше их сил. Сей¬час, отживши свой век, они стояли на пороге смерти, и женщине показалось, что ничего их не связывало, кроме мимолетного воспоминания  далекой молодости; да и то непонятно, было ли что на самом деле.

– Да,   все меняется в этом мире, – печальным голосом проговорила она.

– Только не я, –  произнес Язон, не сводя глаз с женщины своей жизни.

– Я ведь совсем старуха, развалина, уже поздно что-то менять.

– Ты постарела не больше, чем я.

Они сидели, и, никого не замечая, плакали от боли и счастья, постигая ту истину, что любовь остается любовью в любом возрасте, и даже время и смерть бессильны перед ней.

– Давай оставим их одних, они этого заслужили, – вполголоса предложил Диомед, и оба, не попрощавшись, тихо удалились.

Волны с шумом бросались на скалистый берег и откатывались назад.  Из-за туч выплыла желтая луна и осветила одинокую фигуру маленького  человека в треуголке, стоящего у самого берега. Сложив руки на груди и чуть наклонив голову вперед, он упрямо  смотрел в морскую даль.

– Это император, он до сих пор здесь, –  еле слышно сказал Геродот.

– Я  буду здесь всегда, молодой человек, – неожиданно отозвался   Наполеон, и Геродот еще раз удивился его прекрасному слуху. –  И умру я тоже здесь, – немного погодя добавил он.

– Диомед говорил мне, что вы умрете далеко отсюда, на острове Святой Елены, и последними вашими словами будут…

«Франция и Авангард», – резко оборвал император, – никогда я не говорил такой ерунды, и даже мой двойник, который подменил меня на том проклятом острове и который, действительно, умер там вместо меня, не произносил перед смертью этих слов. Но люди всегда слышат то, что желают услышать.

– Мы только что были у Язона, – вмешался в разговор Диомед.

– Как он там? – участливо спросил император.

– Совсем постарел, волосы седые, лицо все в морщинах, зубов даже ни одного не осталось, но он счастлив, потому что наконец нашел свою любовь.

– Я рад за него, он это заслужил. И я заслужил свою долю, свое место.

– Какое место?

– Могилу воина, – решительным голосом произнес император. Я нашел для себя могилу воина. Ищут ее реже, чем находят, и она подобает мне более всего. Отсюда в хорошую ясную погоду можно даже увидеть землю моих предков. Здесь я и выбрал себе место. – Император вдруг замолчал и подставил лицо холодному морскому ветру, губы же его продолжали тихо шептать: «Найди для себя могилу воина. Ищут ее реже, чем находят. Она подобает тебе всего более. Осмотрись, выбери себе место и отдохни…»

– Вот и конец нашему путешествию, – сказал Диомед, и через миг он вместе с императором и пустынным берегом растворились в тумане.

СОФОКЛ

(рассказ из тетради Диомеда)

Старый Софокл потерял счет своим годам. Его сверстники давно уже ушли в мир иной, и только он один оставался в этом мире как неопределенное недоразумение. В городе уже с подозрением смотрели на старого поэта.

– Люди, что–то происходит с ним, ведь он не стареет…

– Интересно, сколько  все–таки лет Софоклу?

– Кто его знает, когда варвары пошли в поход на Элладу, то вместе с нашими предками Софокл тоже сражался с врагом у Саламин.

– Может, он и Марафонскую битву тоже помнит?

– Марафонская битва произошла сто лет назад.

– Нет, здесь что–то не так…

– Ну, тогда скажи, в чем дело?

– А сами не догадываетесь?

– А о чем мы должны догадаться?

– Он, может, никогда и не умрет.

– Как это?

– Да вот так. Всегда будет жить, как обитатели Олимпа, – при последних словах прекращался шепот, и наступала тишина, а по городу от одной улицы к другой, из дома в дом распространялся упорный слух: «Софокл больше не человек, боги сделали его бессмертным, не зря же ведь сочинял Эдипа, видно, о себе писал…»

При общении с соседями или совершенно незнакомыми людьми старый поэт все чаще чувствовал какое–то странное, подозрительно – любопытное отношение к себе. Постепенно он и сам стал избегать людей, ушел из города и поселился в Колоне. В этой маленькой деревушке близ Афин у него был дом и клочок земли, оставшийся от предков. Когда полуденный жар становился невыносимым, он уходил в рощу Академий, а вечерами отдыхал на берегу тихого Кефиса, и, опершись на палку, прислушивался к плеску волн. Здесь впервые и встретился он с Ксантипой, девочкой 14–15 лет, необычайно живым и любознательным существом.