Сон Геродота

-А вы говорили, что она дорогу на родину найдет.

– Что делать, – хитро улыбнулся продавец, прищурив глаза, – каждый хвалит свой товар. Я ведь и не думал, что вы и в самом деле отпустите ее на волю. Как же теперь быть, забираете вашу птицу?

– Мне она не нужна.

– Но вы ее купили, я имею право не вернуть деньги назад.

-Оставьте их себе, и птицу тоже, – вздохнул Павсаний.

– Благородно с вашей стороны. Что ж, спасибо, спасибо, – и продавец в знак благодарности прижал руку к груди.

– Что делать, времена царствуют…

– Это вы о чем, уважаемый?

– Извините, это я просто так, мысли вслух.

. . . . . . . . . …………………………………………………………..

Спарта, где жил Павсаний, к тому времени превратилась в жалкий, всеми забытый городишко, где еще не так давно  одинокие старики невесть кому твердили услышанные в детстве рассказы о великом городе, когда-то стоявшем здесь , о царе Леониде, персах, Лисандре; но кто мог теперь поверить, что мужики из окрестных деревень когда-то вершили судьбы мира, что их предки жили в великом городе, перед которым дрожали империи. Даже малочисленность не мешала спартанцам, и когда в стране осталось всего две тысячи спариатов, они объявили войну Персии и добились для себя почетного царского мира, и вся Азия трепетала, когда отряд всего лишь в несколько сотен человек собирался в поход. А еще в Спарте никогда не строили крепостные стены: считалось, что лучшие стены Спарты – ее воины. Старики те давно уже умерли, теперь  и рассказывать-то было некому. Жители крохотного городишка, лежащего среди руин былого величия, как тени ходили меж мертвых зданий, смотрели на мертвые храмы. Спарта беднела, худела, ее жители расходились или умирали.

Прощай, Спарта! Твоих гоплитов не боятся теперь ни в Сардах, ни в Афинах, твои цари мертвы, твои эфоры и геронты разогнаны, законы твои забыты. По твоим пустым площадям гуляет ветер; никто не поднимет меча, не ударит копьем; никто не объявит новой войны. И только неповторимая природа долины Эврота оставалась неизменной. Узкая горная долина, покрытая благоухающими садами, посреди которой и стоит Спарта. В жаркий солнечный день здесь можно прогуляться в тени оливковой рощи, где когда-то стоял Акрополь, спуститься к болотистому берегу реки Эврот и постоять там, где давным-давно возвышался храм Артемиды. Издали виднеются величественные горы. На западе нависают зубчатые стены Таигета, чьи вершины покрыты снегом почти круглый год; на востоке поднимается предгорие Парнон; а между этими двумя грядами открывается одна из самых прекрасных и нежных долин Греции. Но теперь время здесь застыло, и давно уже ничего не происходит. День кончается ночью, ночь вновь превращается в день, человек рождается и стареет, стареет и умирает. Люди привыкли к этому.

Павсаний упорно трудится над камнем, вырезая из него фигуры богов, , людей, предметов – все то, что когда-то было связано с величием Спарты. Во всей Спарте, может, он один и остался, кто еще помнит об этом величии. Соседи косо, с недоверием смотрят на занятия этого странного чудака, держа его за полоумного.

– Тебе что, больше делать нечего, как возиться с этими камнями и ковыряться в земле, – спросит иногда кто-нибудь из них.

– А как же быть, люди, неужели не видите: уходит, исчезает память о нашем городе; кто из Спарты уехал – никто назад не возвращается, а те, кто остались – обо всем позабыли. Если так продолжится – совсем исчезнет память о нас, никто не вспомнит, кем мы были, как жили. Даже потомки наши позабудут о том, что был когда-то такой народ, спартанцами звались, великие дела творили. Вот видите аллею вдоль берега реки: там захоронены останки трехсот спартанцев, удерживающих Фермопильское ущелье от орд варваров, она раньше Аллеей Героев называлась; а вот здесь, на этом  самом месте, стоял памятник великого Лисандра, разбившего афинян и объединившего всю Элладу.

– Эге, когда это было?

– Было ведь, люди, почему мы забываем наше прошлое?

– Да что осталось от этого прошлого, оглянись кругом: молодые все сбежали из наших мест, а нам, старикам, и могилы хватит – бросят туда наши кости, и все тут. Да и от твоих спартанских героев теперь одни кости остались.

– Да, времена царствуют, а не цари, – печально заметил Павсаний, но свою работу упорно не бросал.

И в тот день старик тоже возился с камнем. Гранитная глыба с трудом поддавалась обработке и он весь вспотел. Соседский мальчик Лео, которому шел уже четырнадцатый год, сидел поодаль  и с детским любопытством наблюдал за работой.

– Дедушка, что это за посудину ты лепишь?

– Это, сынок, амфора для хранения останков Ликурга.

– Ликург, кто это?

– Великий законодатель, который основал наше государство, он положил конец смутам, объединил наш народ, и даже после его смерти Спарта расцветала еще восемь веков.Ликург – это отец и покровитель нашего города.

– А как он умер?

– Когда Ликург установил законы, по которым должна была жить Спарта, он отправился к дельфисскому оракулу, взяв перед отъездом с народа клятву, что до его возвращения в его установлениях никто ничего не изменит. Многие среди спартанцев были недовольны его жесткими законами, но клятву дали и с нетерпением начали ждать его возвращения.

– И что же сказал оракул Ликургу?

-Сказал, что покуда Спарта будет жить по его законам, она будет непобедима. Тогда Ликург, чтобы никогда не вернуться домой, умертвил себя голодом. По его предсмертной просьбе тело его сожгли, а пепел рассеяли по морю, Он боялся, что соотечественники, вернув его останки на родину, посчитают себя освобожденными от данной клятвы. Так погиб человек, который больше всего на свете любил свою родину. Даже свои останки он не оставил родной земле, и спартанцы были вынуждены жить по его законам, ведь они дали клятву не менять эти законы, пока Ликург не вернется домой. Но этому не суждено было сбыться.

– Если пепел Ликурга рассеян по морю, то тогда для чего этот кувшин, ведь он навсегда останется пустым?

– Кто знает, кто знает, – задумчиво произнес Павсаний. – Все равно в Спарте уже давно не живут по законам Ликурга, и теперь он может вернуться.

– Да как же он вернется, если даже пепел его развеяли по морю?

– Ветер принесет, морская волна выбросит, но рано или поздно, Ликург вернется в свой город. Боги не допустят, чтобы было иначе. Наши предки были великим народом, об их выносливости ходили легенды, даже дети у нас были особые. Вот видишь статую мальчика с лисенком в руках, я слепил ее совсем недавно? Рассказывают, что как-то раз спартанский мальчишка украл лисенка и спрятал его в плащ. Когда его поймали и улучили в воровстве, он упорно молчал. Ногтями и зубами зверек раздирал живот ребенка, стараясь вырваться на свободу, а он терпел боль. Мальчик так и умер от ран, но не подал виду, что держит под плащем что-то ворованное. Вот какие дети жили в Спарте.

– Что ты пугаешь моего сына своими сказками? – За рассказом Павсаний и не заметил, как к нему подошла Агиса, мать Лео, – бесчеловечным был твой Ликург, не жалел ни себя, ни других, и законы его были жестокими и безжалостными. Тебе ли не знать, что если бы тот мальчик признался в краже, вытащив животное из-за пазухи, то его за неловкость и трусость запороли бы до полусмерти. Мальчик настолько боялся наказания, что крепился, даже когда терпеть было уже невмоготу. Да и что это за страна, где семилетних детей отрывают от матери и обрекают на холод и голод, чтобы потом из них выросли выносливые и безжалостные воины. Хвала богам, что моему сыну не пришлось жить в то время.

– И это говорит спартанка?! – с упреком произнес Павсаний. – Раньше наши женщины знали себе цену, для них не было большей чести, чем знать, что их сыновья героически пали в сражении, и с презрением отказывались от них, если им удавалось вернуться живыми с поля битвы. Да, спартанки знали себе цену, они были самыми сильными, самыми красивыми и самыми бесстрашными женщинами в Элладе, ни чета робким и забитым афинянкам. Когда одна чужеземка сказала жене царя Леонида: «Одни вы, спартанки, делаете что хотите со своими мужчинами», та ответила: «но ведь одни мы и рожаем настоящих мужчин». Вот какие это были женщины!

– Я своего мужа уже десять лет не видела: уехал на заработки на чужбину и пропал, нет его больше. Даже не знаю, умер он или живой; мальчик, считай, без него вырос, отца и не помнит.

– А когда вырастет, он тоже уйдет на чужбину и пропадет. Будешь в старости одна жить, потому что теперь в Спарте мужчинам больше делать нечего.

– Что ты душу мою травишь, – с ненавистью в голосе проговорила Агиса, – мой муж отправился на заработки, а мальчика я никуда от себя не отпущу.

– Не вернется твой муж больше, ты сама это знаешь, и мальчика не удержишь, потому что в нашем городе перевелись настоящие женщины, остались лишь слезливые мокрые курицы наподобие тебя.

– Будь ты проклят, желчный старик, не дождусь, когда подохнешь!

– Зря ты так, – сказал Лео, когда Агиса, отряхивая подол платья, ушла с проклятием на устах, – она женщина добрая, только жизнь у нее теперь не мед.

– А когда она была медом? – гневно возразил Павсаний, – жизнь – это борьба, сильный побеждает, а слабый погибает, и его не жалко. Вот наш народ ослаб и гибнет, наши мужчины убегают от нищеты на чужбину, а то и хуже: чтобы обрести хоть какой-то достаток, продают себя в рабство – за хозяйским плечом им надежнее.

– И это справедливо? – серьезным, взрослым голосом спросил мальчик.

– И это справедливо, – с желчью в голосе отозвался старик. – Про спартанок я еще не все рассказал. Не было в Элладе женщин свободнее и независимее их, но самое главное, хоть они и не любили украшений и им были чужды жеманство и кокетство, во всей Элладе это были самые красивые женщины. Ведь даже Елена Прекрасная была родом из Спарты. По преданию, когда одну из спартанок враги схватили и продали в рабство, то на вопрос «Что она умеет делать?» ответила: «Быть свободной». Когда же в наказание за строптивость хозяин решил заставить ее заниматься трудом, недостойным свободного человека, она покончила с собой со словами: «Ты пожалеешь, что из жадности прикупил такую вещь». Вот какие это были женщины.

– Люди говорят, что все это было очень давно, да и было ли?

– Вот эту дорогу видишь, парень, что тянется вдоль реки?

– Ну, вижу.

– Вот по этой дороге шли царь Леонид и триста спартанцев оборонять Фермопилы.

– А что же произошло там, в Фермопилах, дед?

– Тебе сколько лет, Лео?

– Осенью четырнадцать исполнится.