Сон Геродота

– А ты ее успел разглядеть, видел хоть, как она выглядит?

– Вокруг стоял такой густой туман, что и за пять шагов ничего нельзя было различить.

– Ничего подобного не слышал! – с удивлением воскликнул Геродот. – Не видел, не знаешь, и… любишь!

– Да, люблю.

– Но кого?

– Не знаю, – обреченным голосом произнес Язон.

– Может, все это тебе приснилось?

– Нет, это было наяву, я же знаю, что наяву.

Диомед задумался и, почесав родимое пятно у виска, опять спросил:

– До сих пор ее ждешь?

– Этим и живу.

– Но  ты ее не видел, как же узнаешь, если даже и встретишь?

– Обязательно узнаю, быть того не может, чтобы не узнал.

– Ну, а если ты никогда ее не встретишь?

– Может быть и такое.  Я ведь всегда хотел вернуться на тот остров, но так и не смог набрать себе команду: никто не желал плыть туда,  все боялись. Боги, что я наделал, что натворил, зачем приказал тогда морякам привязать себя к мачте!? Был бы сейчас с ней, все равно, живой или мерт¬вый, – в сердцах произнес Язон и бросил тоскливый взгляд в бесконечную морскую даль.

– А жена? –  Диомед указал рукой на молодую женщину, возившуюся у до¬ма,  стряпая обед.

– А, эта? Она ведь просто жена.

– Ты бы взял ее с собой  в плавание, может, и полегчало  бы.

– Еще чего, она мне и здесь порядком надоела своей болтовней.

– А кто этот коротышка в треуголке? –  поинтересовался Геродот.

– Это величайший воин, император Наполеон. Да, тот самый,–  со сму¬щением добавил Язон. –  Оно, конечно, любой дурак может нацепить треуголку, взять подзорную трубу и прикинуться Бонапартом, но этот вроде настоящий, не врет.

– А что он здесь делает?

– Говорит, что хочет вернуться на землю своих предков.

Диомед тихо присвистнул:

– Отсюда до Корсики далековато, каким ветром его сюда занесло?

– Да не Корсику он имеет ввиду.

– Ну да, я и забыл, что Бонапарты происходят из Италии и только впо¬следствии перебрались на Корсику.

– Не совсем так, – старательно начал объяснять Язон. –  На самом деле, его далекие предки испокон веков жили в городе Трапезоне. В пятнадцатом столетии, когда турки захватили Трапезонскую империю, они сбежали в Италию, а уже оттуда попали на Корсику. Вот такая чехарда получается.

– Странно все это и непонятно, – повел плечами Геродот. –  А что он там высматривает в свою подзорную трубу?

– Я же сказал, землю своих предков.

В это время коротышка, отведя взор от моря, сложил трубку вдвое и уве¬ренно двинулся в сторону беседующих мужчин.

– У меня отличный слух, и я прекрасно слышал ваш разговор.  Что тебя интересует, парень, можешь прямо спросить меня, – обратился он к Геродоту.

Император, действительно, походил на свои многочисленные портреты, разве что был небрит, и волосы почти совсем поседели.

– Ты откуда, парень, из какого города?

– Из Галикарнаса, – со смущением ответил Геродот.

– Давно не был дома?

– Вот уже десять лет.

– Что же так долго, нехорошо это.  Каждый человек должен жить на сво¬ей родине.

– Я участвовал в заговоре против правителя, но его раскрыли, а меня объявили государственным преступником и заочно приговорили к смертной каз¬ни. С тех пор домой мне путь закрыт.

– Плохо, очень плохо, – покачал головой император, –  потом неожиданно подошел к молодому человеку, обеими руками взял его за плечи и почти с мольбой произнес: –  Послушай старого опытного человека: вернись домой, пока не поздно, вернись, даже если тебя там ожидает смерть. Если долго пробудешь на чужбине, то однажды настанет время, когда и на родине ты почувствуешь себя чужим.  Тогда всюду будешь чужой, а это хуже смерти.

– Странно именно от вас услышать такое, –  включился  в разговор Диомед.

– Раньше  мне и самому было бы странно, ведь с тех пор, как  еще в  молодости покинул Корсику, назад никогда не оглядывался. На войнах совсем очерствел  (там без этого нельзя), и  любые чувства считал излишней сентиментальностью. Но когда наконец уже на острове Святой Елены все оконча¬тельно опостылело, я решил свести счеты со своей жизнью. У нас, Бонапартов, есть семейный талисман, который переходит от отца к сыну.  Это маленький мешочек с горстью земли предков, той самой, откуда сбежал мой далекий прадед в Италию, спасаясь от турок и которую вскоре по приезду в Геную перед своей смертью завещал своему сыну.  Через триста лет он достался моему отцу, а тот, уми¬рая, передал его мне, сказав на прощание такие слова: «Носи, Напо, этот талисман на шее, и удача никогда  не покинет тебя. Только никому не говори, что внутри его, и еще: ни в коем случае не открывай мешочек, в нем запах родины, смертельный для всех Бонапартов. Достаточно раз вдохнуть его,  как сразу потеряешь покой, лишишься сна и аппетита, за¬чахнешь и умрешь, как это случилось с моим дедом, раскрывшим по неосторожности талисман и этим погубившим себя. Считай, что в этом мешочке находится смертельный яд. А так, носи его на шее, он сбережет тебя  от всяких бед». И всегда он был со мной, защищая от пуль и ядер, а в мирное время – от кинжала заговорщиков.  Но, как уже говорил, на острове Святой Елены я решал покончить с жизнью, а воспользоваться  оружием или ядом на мог: англичане зорко следили за каждым моим шагом. Именно тогда я вспомнил про свой талисман. Раскрыв мешочек, я понюхал лежащую там горсть земли и… сразу погиб. Прав был мой отец: я лишился  сна и аппетита, начал худеть. Было ясно, что умру от тоски, а если и выживу, то при одном условии: коли каким-то образом смогу вернуться на землю своих предков. Я не хотел жить, но какая-то неопре¬деленная сила тянула меня туда. Как раз в то время готовился мой очередной побег с того проклятого острова, мои сторонники готовили восстание и ждали, чтобы я освободился и возглавил  его, но к тому времени я потерял уже вкус власти и, сбежав с острова, спрятался даже от своих сторонников, сел на первый  попавшийся корабль, отправлявшийся на восток, и  вот оказался здесь, в двух шагах, от вожделенной родины. Там, за морем, Трапизон, город моей мечты.  В ясную погоду в подзорную трубу можно даже  разглядеть береговую линию.  И. ничего не остается мне, как целыми  днями напролет сидеть и смотреть в ту сторону.

– Но что же мешает тебе сесть на корабль и переплыть море, до Трапизона ведь рукой подать?

– Думаете, это так просто? – Император горько усмехнулся. –  Я  знал одного французского аристократа, который еще в молодости во время революции был вынужден уйти в эмиграцию. Всю оставшуюся жизнь он страстно мечтал вернуться домой, прямо грезил этой мечтой, и через тридцать лет он, действительно, вернулся, но не узнал свою страну.  За тридцать лет его отсутствия все  кругом настолько изменилось,  что  это уже была не его родина: просто из одной чужой страны он попал в другую. В эмиграции он жил хоть мечтой о родине, зная, что где-то там есть его дом, самый родной, близкий и единственный, а теперь действительность убила и эту мечту. Тот человек не смог этого пережить, заболел, слег и через полгода после возвращения на родину умер от неизвестной болезни, хотя я догадываюсь, какой. Понимаете, наш род покинул эти места триста лет назад. За эти века что осталось во мне от моих далеких предков, да и эта земля, наверное, неимоверно изменилась за это время. Кто теперь там помнит наш род? Вдруг я приеду и окажусь на чужбине, тогда что мне делать, куда идти, вы не задумывались об этом? Я очень этого боюсь. Триста лет – ведь это страшный срок, но и оторваться от земли предков я уже не могу. Вот и торчу здесь, как Моисей в двух шагах от земли обетованной, но войти в нее не могу. – Внезапно император опять поднес трубу к правому глазу и впился  взглядом в морскую даль, при этом приговаривая, словно сумасшедший: – В ясную погоду, если очень постараться, можно различить береговую линию. Она там, моя земля…

– Что ты скажешь? –  спросил Диомед своего гостя, когда они вдвоем отошли от безумного императора.

Геродот печально вздохнул:

– Несчастный человек, я его понимаю, сам такой.  Наверное, мне тоже не суждено увидеть родной дом.

СИЗИФ

(миф из тетради Диомеда)

Перед смертью я, на свое горе, решил испытать любовь жены, и в завещании велел ей мой труп не предать земле, а бросить на городской площади не погребенным. Когда я умер, и душа моя оказалась в подземной царстве, боги разрешили мне одним глазом взглянуть на себя. Бездыханное, изуродованное тело мое валялось перед моим дворцом, под лучами палящего солнца, и уличные собаки грызли его. Душа моя была возмущена таким слепым послушанием жены, совсем позабыв, что она всего лишь исполняла мою предсмертную волю. Таковы мы, люди: часто сами не знаем, чего хотим, или, наоборот, очень даже хорошо знаем, но все равно стремимся к невозможному. Именно тогда я, вернее, моя душа, впервые вернулась в свое бездыханное тело: вторую жизнь боги на время подарили, чтобы я наказал свою слишком послушную супругу, но, оказавшись на поверхности земли, я увидел дневной свет, мои легкие вдохнули свежий воздух, остывшие кости согрелись под солнечными лучами, и не хватило больше сил вернуться назад в подземелье. Для меня тогда не было ничего слаще жизни, и уже не мог отказаться от всего этого. Много лет еще пробыл я на земле, и чем дольше жил, тем больше не мог насытиться жизнью. Именно тогда и постиг меня гнев богов. Наказание было поистине божественным – за непослушание они предали меня бессмертию. Что ведает простой смертный о бессмертии? А мне это пришлось испытать на себе.