Навстречу звезде

– Сюда на поезде приехал, отсюда думаю на автобусе или автостопом до Алиота добраться, а там как пойдёт.

– Как-то непродуманно, – нахмурившись сказала она. Но через мгновенье её лицо озарила явно понравившаяся ей идея.

– Знаете что! В таких путешествиях деньги надо экономить!

– Ну, да.

– Так вот, моя племянница живёт в Мицаре. Гостила у нас тут три дня. Сегодня домой едет. Если ещё не уехала, подбросит вас до поворота в Алиот, а это, считай, полпути, сэкономишь копейку. Надо прямо сейчас ей звонить, а то уедет. – Продавщица взволнованно начала копошиться в карманах в поисках телефона. Её энтузиазм был неописуем и очень умилял.

Через минуту стало известно, что мне повезло, её племянница ещё не уехала и скоро будет. И правда, ждать долго не пришлось.

К дверям кафе подъехал красный новенький седан с зеленоватой тонировкой и хищными прорезями фар. Из него грациозно, будто специально замедляя свои движения, наслаждаясь собой, вышла девушка. Длинноволосая брюнетка небольшого роста, с точёной фигурой, густым макияжем, на высоких каблуках, обтянутая бархатным комбинезоном. Её образ и её машина настолько диссонировали с окружающими пейзажами, что казалось, будто сейчас вдруг раздастся команда режиссёра «Мотор!», выпрыгнут откуда-нибудь танцоры и загрохочет музыка, под которую брюнетка начнёт петь очередную бессмысленную песню для съёмок клипа на фоне урбанистичного пейзажа. Но ничего такого не произошло. И эта девушка спокойно вошла в кафе, одарив меня надменным взглядом.

– Здравствуйте, тетя Мара.

– Привет, солнце моё! Позавтракала? Видела, я там тебе пирожков настряпала, как ты любишь, с ливером?

– Фу, ваши эти пирожки! Я миллион раз говорила, что не ем мяса уже 5 лет! Неужели так сложно запомнить?

– Да не нервничай, Мила. Вон лучше посмотри, какого я тебе попутчика нашла. Путешественник. Симпатичный и кольца на пальце нет…

– По-моему, не путешественник, а бомж какой-то. Маньяков мне подсовываешь, устала, наверное, от моих, как ты говоришь, капризов.

– Да нормальный парень. Не то что твои надушенные загорелые павлины.

– У моих павлинов хотя бы деньги есть, и они к девушкам не подсаживаются, а сами катают на дорогих автомобилях.

– Не в деньгах счастье, как ты не поймёшь? – выдохнула продавщица, смотря на Милу, будто та ещё совсем маленький несмышлёный ребёнок.

– Это ты меня не понимаешь, – огрызнулась девушка в ответ. – Где там этот твой нуждающийся? Поехали, пока я не передумала, а то от этого запаха пельменей меня стошнит. Пока, – бросила она тётке и, не дожидаясь ответа, отправилась на улицу.

Я послушно поднялся со стула, накинул рюкзак на плечо и вышел из кафе вслед за ней. С грацией кошки она втекла за руль своего автомобиля. Я положил свой рюкзак в багажник и робко сел на пассажирское сиденье. В салоне пахло приятными духами. На удивление не было никаких игрушек и дополнительных украшений. Только ароматизатор и пушистый нежно-розовый обод на руле.

Мы резко тронулись с места. На её лице всё ещё было выражение непонятного мне негодования от разговора с Марой. С расстояния между нами я отчётливо мог видеть её чрезмерный макияж. Нарисованные брови, густо накрашенные ресницы и губы, даже кожа лица и шеи были щедро затёрты тёмным тональным кремом для придания эффекта загара.

На её тонированной шее, на тонкой золотой цепочке висел кулон в виде перевёрнутой задницы Афродиты. Такие очень популярны, этот кулон является символом любви и любящего сердца, хотя ничего общего с анатомическим сердцем не имеет. При этом самое абсурдное, что олицетворяет этот символ скорее духовную любовь, несмотря на то, что вполне очевидно, в связи с его происхождением и формой, откуда эта духовность берёт начало.

Первые несколько километров мы молчали. Я не хотел тревожить её, хоть и желал заступиться за Мару. Но девушка сама начала разговор – на одну из немногих, видимо, тем, которые её волновали.

– От вас невозможно пахнет пельменями. Как вы можете их есть? Перекрученные трупы животных. Ужас! Я не понимаю, как раньше родителям удавалось запихать в меня все эти шашлыки и колбасы. Весь этот мясной кошмар. Пять лет наслаждаюсь растительной пищей, и вам советую. Все эти смерти животных ради вредной еды – за это судить надо мясоедов. Рекомендую и вам отказаться от нездоровой пищи. Не ешьте мёртвых, а то сами быстро умрёте от трупного яда или ещё от какой-нибудь болезни. Люди должны есть фрукты и пить овощи.

– Ваше вегетарианство, на мой взгляд, что-то нездоровое. Я бы посчитал отказ от животной пищи по причине того, что вы себя лучше чувствуете без неё, более чем верным. Это ваш организм, и ему виднее, что ему нужно – «мертвечина» или зелень. Но агитировать людей на это излишне. Все мы похожи, но и глубоко индивидуальны. Также и в плане пищи. Я ем мясо, люблю его, и яйца, и кровяную колбасу… – прорвало меня на критику и в защиту её тетки.

– Фу! Как вы можете? Неужели вам не жаль всех этих чудесных животных? Вы же едите зародышей в яйцах, едите трупы братьев наших меньших. Какое мы право имеем называться разумными, пока убиваем животных и поедаем их плоть, носим на себе их шкуры? Мы должны одуматься и перейти на более подходящую нам пищу – растительную.

– Этот тезис, что растительная пища больше подходит человеку, чем животная, в корне ошибочен, как и тот, что уничтожать растения гуманней, чем животных.

– Это как?!

– Послушайте! Давайте по порядку. По-моему, вполне очевидно, что есть травоядные, есть плотоядные, а есть и всеядные, например, медведи. И я считаю, что травоядные животные в своём большинстве разительно отличаются от других. Посмотрите на них – они крупные, малоподвижные, раскосые. И это не соответствует человеку. Мы среднего размера, весьма подвижны, и наше зрение рассчитано непосредственно на охоту. Обратите внимание, у травоядного глаза устроены так, чтоб обеспечивать наибольший угол обзора – раскосые, а это в свою очередь нужно для того, чтоб вовремя увидеть хищника. У хищников глаза устроены, чтобы точно определять расстояние до цели. В качестве примера можно привести корову и льва. Анатомически мы предрасположены к всеядству. Даже клыки есть.

– Да-да. Выбрали примеры, удобные вам. А что насчёт гориллы? Глаза, как вы говорите, хищные.

– Я не уверен, что горилла откажется от мяса. К тому же более близкие к нам приматы, шимпанзе, весьма активно охотятся на более мелких обезьян и едят их. И я не навязываю вам свою точку зрения, я лишь пытаюсь объяснить, что ваша точка зрения не безальтернативна, и более того, во многом надумана.

– Я есть трупы животных никогда не стану! Это аморально!

– Так вот, давайте вернёмся ко второму нашему тезису: растения есть гуманнее, чем животных.

– Вот об этом ваш бред будет особенно интересно услышать, – сквозь зубы и сверкнув шоколадными глазами, бросила она.

Я ухмыльнулся и продолжил:

– Жизнь не имеет тех условных границ, коими мы её наделяем.

– Во-во. Я же говорю, бред.

– Дослушайте, пожалуйста, сначала, а потом решите. Так вот. Жизнь, она пронизывает всё. И растения такие же живые, как и животные.

– Тогда бы они назывались животными, а не растениями.

– Да подождите, дайте объяснить! Градации придуманы человеком, а не природой. Жизнь не имеет таких резких границ, как наша возможность её понимания. Растения также рождаются, живут и умирают, так же переопыляются, растут до своего полового созревания, цветут, стареют, увядают. Они также страдают от физических увечий, от болезней. Для них понятие времени несколько иное, нежели для нас. Человеческий век несоизмерим с веком большинства деревьев. У них больше времени, они потому в нашем понимании статичны, неизменны, мертвы, но это не так.

– Но… – хотела она что-то возразить, но я не останавливался, боясь потерять мысль.

– А, кроме того, с наслаждением поедая пучок зелени, не задумывались ли вы, сколько жило на нём различных мелких насекомых? Скольким созданиям, живым, как и мы с вами, эта зелень давала кров и пищу. Всё в нашем мире – пища для кого-то, все мы – чья-то еда.

– Ну всё! Хватит с меня! Извините. Но я вас высажу на первой же стоянке или автозаправке, пока вы мне весь мозг не высушили. Настроения у меня от встречи с вами не прибавилось. Могу даже сказать, что не рада, что взялась вас подбросить.

– Извините, я лишь сказал, что думал.

– Порой, умник, лучше промолчать.

– Это точно, – буркнул я себе под нос.

Дальше ехали молча. Я с идиотской виноватой улыбкой, а она, надувшись и смешно сдвинув брови. Будто девочка, которую вместо аквапарка везут к бабушке на картошку.

Как и обещала, она высадила меня на заправке. До Алиота было ещё километров восемьсот, до поворота, где мы с Милой должны были расстаться, – около пятидесяти. Особой экономии в этой поездке не просматривалось, но подобные беседы весьма мне нравились. В таких диалогах зарождалась призрачная истина, которая, как известно, рождается в споре.

Примерно в километре дальше по дороге был виден лес. Судя по карте, пройдя насквозь этот лес, я мог срезать приличный участок пути, километров в пятнадцать. И кроме того, лес манил своей древностью, дремучестью. Таких лесов осталось очень мало, опустынивание и вырубки когда-нибудь полностью уничтожат эти оазисы, рождавшие множество сказок, былин и слухов. Раньше о леших и колдуньях, теперь же о маньяках и бомжах-людоедах.

Пополнив в туалете заправки запасы воды, я отправился навстречу приключениям. Еду в магазинчике при заправке не покупал. Надеялся раздобыть грибов и ягод в лесу. И понимал, что деньги нужно экономить для последнего броска. Туда, где не будет ни магазинов, ни городов.

По дороге к лесу меня не покидали мысли о диалоге с Милой. Сказанное ей было необдуманно относительно животных, выращенных и убитых для еды. Но в её озлобленности к мясоедам есть здравое зерно, если выделить из них охотников. Не людей, живущих в далёкой глуши и солящих себе мясо впрок, не имея возможности сходить и купить его в супермаркете. Таких остались единицы. А охотников, для которых убийство животного – это спорт, а его поедание – некое ритуальное действо. Игра для взрослых. Самый отвратительный вид этой игры, когда охотники обращаются в специализированные заказники, где животных кормят и охраняют – растят в диких условиях, создавая резервации с обильной кормовой базой, стимулируя этим рост популяции. Обустраивают специальные замаскированные места вблизи кормушек и сажают туда клиентов-охотников, которым не составляет труда убить пришедшее на давно знакомое «безопасное» место животное. Казалось бы, что при такой охоте всё более гуманно. Но, на мой взгляд, это уже просто убийство. Нет необходимости выслеживать зверя, выход зверя на охотника практически гарантирован, риски минимизированы. Такая охота не несёт в себе ничего, кроме кровожадности. Возможно, это такой способ доказать себе собственную состоятельность, способ превознести себя над сильным животным ради иллюзии собственной мощи.

Некий адлеровский комплекс неполноценности.

Через лес петляя тянулась заросшая автомобильная дорога. Судя по довольно высоким деревцам, выросшим из колеи, ей не пользовались уже несколько лет. Приятный влажный воздух леса пах мхом и прошлогодней листвой. Где-то в гуще леса были слышны птичьи песни. Вся эта сказочная атмосфера наполняла меня покоем. Я шёл по мягкой траве, изредка перебираясь через упавшие деревья, пока не начало темнеть. По дороге мне попался малинник с переспевшими ягодами, чуть поодаль от него я заметил пачку устричных грибов на старом пне, который напоминал голову какого-то гнома или лешего с бородой из корней и шапкой мха. Небо было ясное, и я решил не ставить палатку, а устроить себе спальное место на раздвоенном стволе упавшего дерева около дороги. Застелив стволы пропиленовым ковриком и спальником, прилёг на минутку, для того чтобы исключить ночную установку палатки или сон на земле в случае неудобства. Постель была чудесная. Словно колыбель посреди темнеющего леса. Набрав хвороста, я развёл костёр прямо в колее дороги. Поджаренные на пляшущих языках пламени грибы дополняли атмосферу первобытной романтики аппетитным ароматом. Уже появились звёзды. Первой, как всегда, моя – путеводная. Сытый и забывший обо всех злободневных проблемах, я закутался в спальник. И утонул в звёздном небе, том же самом, что укрывало людей и до меня десятки тысяч лет.