Навстречу звезде

– Покоя, значит, искал? А что такое покой? – кряхтя и силясь разогнуть спину, спросил он.

– Покой… Наверное, это отсутствие постоянной тревоги, уверенность в своей жизни и в верности выбранного пути. Наверное, это обязательный элемент человеческого счастья. Обрести покой – это полюбить себя таким, какой ты есть.

– Вот здесь аккуратней, не обруби, видишь, какой толстый… Покой-покой…

– Вижу… Покой ещё, наверное, это возможность просто жить, без иллюзий и не поддаваясь давлению общества.

– Угу. Ещё тыкву надо сегодня собрать. Просто жить – жить просто… Не понимаешь ты, ни хрена, как я посмотрю, – вдруг выпалил дед, удивив меня своей резкостью. – Жить просто – сложный образ жизни. Я вот просто живу уже давно. Надо постоянно трудиться, а то с голоду сдохнешь. Тебе не на кого свалить свои неудачи. Ты должен отречься от искушений внешнего мира. Не поддаваться на греховные побуждения. Жить просто очень сложно, как и жить в борьбе за блага, как большинство. Простой жизни не существует. Жить просто – это выбрать свой тяжёлый путь и с гордостью идти по нему до конца.

А ты ещё говоришь «наверное». Значит, бежал не знаешь от чего и не знаешь к чему. И это хорошо, это правильно. Человек должен стремиться за горизонт. Всегда тянуться к неизвестному. Иначе какой же он человек. Мышка в норке. Запасся семечкой и доволен. И ничего не надо больше.

Был бы молод, тоже бы рванул за горизонт, но боюсь, далеко от ограды не уйду, где-нибудь так и рухну как подкошенный. Годы уж не те. – Дед достал свой табак, скрутил папиросу и, присев на лавку, закурил отрешённо, глядя куда-то сквозь меня, сквозь своё прошедшее время.

Пока он курил, я сорвал с десяток крупных тыкв и сложил их около крыльца. Докурив, Олег направился в дом, прихватил с собой одну тыкву и позвал меня подкрепиться. Обед был достаточно условным. Чёрный душистый хлеб с какими-то пряными семенами и очень сладкий чай. По словам старика, это его ежедневный рацион, вкусный и полезный. Пообедав, неугомонный дедушка вновь вытащил меня на улицу. Нужно было срочно чинить развалившуюся завалинку на углу дома. Старику отводилась роль плотника, восстанавливающего каркас завалинки, а я уже привычно должен был махать лопатой и наполнять конструкцию землей. Мы трудились долго и молча. Старик мастерски колотил молотком по гвоздям, а я кидал землю, в надежде зимой сохранить тепло от печи в доме, а не обогревать улицу. Закончив свою часть работы, Олег сел прямо на землю и в очередной раз закурил.

– Когда у меня родился сын, все близкие начали задавать вопросы. Как ощущения? Чувствуешь навалившийся груз ответственности? Чувствуешь свой новый статус, что жизнь изменилась..?

Я отвечал им, что никаких перемен не чувствую, никакой сверхответственности не прибавилось. Потому что не произошло ничего из ряда вон. Я не вдруг стал отцом, я шёл к этому вместе с женой. Это запланированный ребёнок, который не появился из ниоткуда. Позже, спустя небольшое время, я смог бы ответить на эти вопросы. Я всегда был бродягой, мне всегда было скучно и хотелось куда-то бежать. Я объехал полмира, и мне этого было мало. Я находился в постоянном поиске чего-то нового, интересного, загадочного. Но вдруг всё изменилось. После рождения сына моя жизнь обрела некую завершённую форму, она стала цельной. Теперь я видел семью, в большом смысле этого слова, вселенной, а своего ребёнка – новой загадочной галактикой. Уникальной, молодой, развивающейся и непознанной галактикой, в которой я вижу все тайны, которые искал, все красоты, которые не мог найти вокруг. Я обрёл новый мир рядом с собой.

– А где сейчас ваш сын?

Дед сделал вид, что не услышал меня, но заметно сжался от моего вопроса.

Он провёл меня за дом, где, как оказалось, есть небольшая покосившаяся пристройка с оградкой. Это и был его курятник. Выход из него уже прикрыт, и все жители находились внутри. В курятнике горел тусклый красноватый свет. Как объяснил дед, это инфракрасная лампа, для того чтобы создавать комфортную температуру в помещении. Четыре упитанные курицы и петух деловито копались в сене, которым был устелен пол. В углу курятника приделаны насесты и сколочены из досок ящики, выполняющие роль гнёзд. В одном из ящиков лежали два яйца. Дедушка взял их и протянул мне, они были ещё тёплыми. И совсем не казались продуктом питания, они потенциальная жизнь. Яйцо – древнейший символ, семя бытия. В старинные времена Землю считали подобной яйцу, где небо – это скорлупа, облака – это плева, вода – белок, а желток – земля. Из мёртвой материи яйца рождалась жизнь, и древние приписывали яйцу способность воскрешать усопших. А птиц считали дважды рождёнными. Познакомившись с соседями и забрав добычу, я проследовал за дедом в дом.

На ужин была запечённая в печке тыква. Старик вычистил её от семян и заполнил пшеницей с медом. Аромат этого блюда дурманил и словно магнитом тянул к себе. Еда казалась пустоватой, но придавала сил и не падала камнем в желудок как привычный для городского жителя fast food. Ещё один день был прожит, ещё несколько страниц исписано моим корявым почерком.

Лёжа на пахнущей землёй и затхлостью кровати под толстым ватным одеялом, я вспоминал свою прошлую жизнь. И теперь она казалась мне не такой уж и плохой. Простой и бессмысленной, но спокойной и безопасной. На моём лице невольно появилась улыбка от воспоминаний о без умолку тараторящем Патрике, о хмурых забралах лиц прохожих, стремящихся сохранить свой покой и иллюзию защищённости. Я вспоминал шум городских улиц, запах гари и уличной еды. Всё это было отвратительно мне когда-то, а сейчас казалось таким далёким, но таким уютным.

День двадцать девятый, 16 сентября

Утро было добрым. Щебет птиц, лучи солнца, бьющие в окна дома. Всё настраивало на хороший день. Вся эта отшельническая благодать нравилась мне, но в то же время пугала. Эта бесхитростная жизнь затягивала меня. Я вяз в ней как в болоте. И я видел, что дед с удовольствием помогает мне тонуть.

Мы молча завтракали, наслаждаясь видом погожего денька за окном. Таких дней в этом году осталось немного.

– Люблю такую погоду осенью, – прервал я наше молчание. – Люблю, потому что лето будто прощается таким образом с нами и, несмотря на будущую ледяную зиму, напоминает нам, что оно вернётся.

– Лучше бы бабу какую любил, чем погоду. Хотя… И то, и другое непостоянно, как влекущее тебя море. Лучше любить себя. Ты можешь быть непостоянее всех этих баб, погод и морей, вместе взятых, но всё равно любить себя не перестанешь из-за этого никогда.

– Практично.

– А вообще, любовь разная, конечно. Люди разные. И любят все по-разному. Кто глазами, кто членом. Левой пяткой, некоторые даже душой. Вот мне 93 года, а последняя моя жена была младше меня на 40 лет.

– Ого. И что с ней? Ушла к молодому?

– Нет. Разбилась в аварии, – секундная пауза, – когда ехала за подгузниками для моей дряхлой задницы, я тогда сильно болел, – прохрипел старик и хотел было закатиться от желчного смеха, но приступ кашля помешал ему. – Я против этой ерунды, она пичкала меня всякими лекарствами, носилась вокруг меня, как курица с яйцом, врачом по образованию была. А сейчас давай пойдём, сейф свой покажу.

– Сейф? – недоверчиво переспросил я.

– Ага. Все мои богатства там хранятся, – хитро улыбаясь, сказал старик и пошёл на улицу.

С обратной стороны крыльца почти на одном уровне с землёй была квадратная дверь. Под ней скрывался достаточно большой вход в подполье. Как только дверь распахнулась, из непроглядной тьмы повеяло холодом.

– Подпол мой. Припасы на зиму все здесь. Только вот полки подгнили, плесень сожрала. Одному мне неудобно и придерживать полку, и колотить её к стене. А вместе мы управимся махом, – воодушевлённо сказал Олег и где-то нажал на выключатель.

В подполе было сыро и холодно. Он был большим и просторным. По правую сторону стояли три закрытых короба. По левую – те самые злополучные полки. Часть из них была заставлена банками с соленьями и компотами, а четыре полки пустовали. Они были изъедены плесенью, и их-то мы и будем менять. Старик деловито рассказывал, что у него и где хранится: в первом коробе картошка, во втором морковь в песке, в третьем свекла, кормовая «вперемешку с борщовой», как он выразился. На полках в банках огурцы, капуста, клубничное варенье и многое другое. А в левом дальнем углу две бочки. В одной солёные помидоры, а в другой грибы.

Старик оставил меня в подполе, а сам отправился за необходимыми нам инструментами.

Его очень долго не было. Я ждал около двадцати минут. Поднявшись наверх, я никого не увидел, вокруг было тихо, и в воздухе чувствовалось необъяснимое напряжение, как перед грозой или как предчувствие удара по затылку. Странное чувство грядущей беды. И оно меня не обмануло.

Старик лежал на крыльце лицом вниз. Он упирался лбом и правым коленом в доски, сильно сжимал левую часть груди, будто пытаясь её вырвать. Он стонал и часто дышал, глотая воздух. Я не знал, что делать. Старик протянул мне свою жилистую сухую руку в просьбе помочь ему подняться. Я помог ему, приняв неожиданно тяжёлое тело на себя и перекинув его левую руку себе на плечо. Дойдя до кровати, он рухнул на неё совершенно обессиленный. Я стоял над ним по стойке смирно, как оловянный солдатик, не зная, что мне делать. Через минуту, которая тянулась вечно, старик открыл глаза и шёпотом попросил налить ему кипяточка и накапать в него йода. Олег залпом выпил крутой коричневатый от йода кипяток и почти сразу уснул или сделал вид. Я сидел на кухне и боялся отойти от него часа полтора. В итоге, не выдержав напряжения, я взял его табак и бумагу, неумело скрутил себе папиросу и вышел на улицу покурить.

Когда я вернулся, старик уже встал с кровати и, глядя мне прямо в глаза, сказал: «Деды радуются, что смогли поссать, молодежь – что сиську бабью потрогали. Твои годы – самое оно, не просри». После этого он взял меня за плечо, немного опираясь на него, и кивнул в сторону выхода.

Мы не спеша побрели в угол его участка. В углу было выломано несколько досок, и мы сразу попали в лес. В густой траве еле угадывалась узенькая тропинка. Старик тихонько сказал, что до моря идти примерно сорок минут. Сказал, что тропинка одна и не петляет, так что я с лёгкостью выйду на берег. Вернувшись из-за ограды, старик поковылял в дом, наказав мне отремонтировать «сейф». Больше дедушка из избушки не выходил. Я пару раз проведывал его, он держался за сердце и лишь попросил поставить рядом с кроватью стакан с водой.

Я долго и мучительно ковырялся в подполе. Отсутствие элементарных навыков ручной работы сказывалось очень сильно. Я издолбил все пальцы молотком, загнул с десяток гвоздей. Но надёжность прибитых полок проверял всей своей массой. Я немного спешил, беспокоясь за Олега. Перед тем как начать спускать овощи, я заглянул ещё раз проведать его, он спал, но дыхание его было неестественно частым. Грудь ходила ходуном, и кожа лица покрылась багрянцем. При этом появились тёмные круги под глазами. Я надеялся, что он понимает, что с ним происходит, и паники поднимать не стоит.

На спуск урожая у меня ушло меньше часа, и я выбрался из подпола, закончив работу на сегодня. Отдышавшись и попив воды, я снова пошёл проведать деда. На удивление он не спал, сидел на табурете у стола с кружкой чая. Но, несмотря на видимые улучшения, в его помутневших глазах угадывалась боль.

– От чего ты всё-таки бежишь? Здесь есть всё, что нужно человеку для счастья. Еда, работа, девку из города приведёшь. Человек живёт неправильно, забывая, что он животное. Губит всё вокруг, топя себя и весь мир в собственном тщеславии и гордыне. Ты хотел жить просто, так живи. Живи подобно предкам. Оставь все эти мысли о великих свершениях, о низменных удовольствиях, об умирающем от глупости мире. Здесь есть всё, что тебе нужно. Наслаждайся сном, свежей пищей, природой, пока она ещё жива. – Закончив говорить, дедушка доковылял до кровати и, тяжело кряхтя, отвернулся к стенке.

– Я бы хотел. Честное слово, хотел бы кинуть якорь здесь и жить. Но что-то гонит меня вперёд, постоянное чувство незавершённости, постоянное чувство неудовлетворённости съедают меня. Мне надо дойти, куда я решил, и, может, после я смогу остаться.

Но дед меня не слушал. Он уснул, и казалось, что ему полегчало. Жар спал, дыхание стало ровным и спокойным.

Я ещё несколько раз проведывал его, но изменений в его состоянии не было.

День тридцатый, 17 сентября

Проснувшись, я обнаружил остывшее уже тело старика. Серое лицо не выражало никаких эмоций, глаза ещё сильнее впали, и казалось, что вместо них зияют провалы. Я смотрел на него и мир будто замер. В доме воцарилась вдруг такая густая тишина, что даже дышать было тяжело.

Я с жадностью осушил целый ковш холодной воды и почувствовал, как всё во мне гонит меня вперёд. Почувствовал всеми фибрами своей души, всем своим телом, что именно сегодня я достигну своей цели. Сегодня день рождения нового меня. Рождения моей новой души – сверхновой. Поклонившись усопшему и вслух поблагодарив его, я выскочил из дома. Я помчался вперёд по узкой тропинке между кустарников, травы и низкорослых деревьев. Холодный ветер пронизывал и больно резал глаза. Но мне хотелось бежать, я хотел ощутить боль в задыхающихся от бега лёгких. Я хотел чувствовать пульсирующую усталость в своих ногах. Я хотел чувствовать себя живым. Чувствовать свободу своего духа, с треском рвущегося из оболочки этого измождённого в пути тела.

* * *

И вот сейчас если мог бы сказать всем короткую истину, которую познал за всю свою жизнь, она была бы такой. Живите полной жизнью, не стесняясь ни пороков, ни амбиций, ни желаний своих. Ибо вы живы и должны жить, ибо каждое ваше действие меняет мир. И пусть оно будет искренним. Неважно, хорошим или плохим будет ваше действие, ваша жизнь, ваши мысли. Главное, чтоб они были искренними. Потому что вы созданы жизнью для жизни. И все ваши искренние деяния будут в унисон самой жизни. А если вы религиозны, то задумайтесь о том, что яблоко от яблони недалеко падает, и если вы дитя Господне, то значит, и дела ваши не уйдут далеко от Его замысла. И запомните простую истину: плохо и хорошо – не понятия сегодняшнего дня, это понятия накапливающегося опыта, а значит, понятия непостоянные. Потому что нет видимого конца опыта ни будущего, ни в архаичных изысканиях. И значит, понятия «плохо» и «хорошо» изменчивы, как гулящая девка, и ничего не значат. Потому не стыдитесь ни плохих дел, ни хороших. Главное – делайте всё искренне. Любите жизнь.

Я спустился к воде. Разделся. В моём теле была неописуемая лёгкость. Холодный воздух больше не жёг кожу. Камни не кололи ног. Я будто не шёл, а парил над землёй, окутанный утренним ветром. Погружаясь в ледяную воду океана, я испытывал поглощающую меня любовь ко всему миру, ко всей вселенной и к себе. Любовь омывала меня своими волнами, а я дарил ей себя.

Вот он, долгожданный берег.

В качестве иллюстрации к обложке книги взят фрагмент гравюры Фламмариона с сайта https://pixabay.com/ru/illustrations/гравюра-на-дереве-резьба-по-дереву-63044/ (https://pixabay.com/ru/illustrations/гравюра-на-дереве-резьба-по-дереву-63044/).