Навстречу звезде

Очнулся он резко, будто ни в чём ни бывало огляделся по сторонам и пошёл к выходу.

– Нам нужно встретить Геру, – сказал он и вышел, я последовал за ним.

Мы прошагали буквально несколько дворов, как увидели её, уже возвращающуюся домой. Дальнейшие действия продолжались на скрипящих ржавых качелях во дворе девятиэтажного длинного дома. Я плохо помню их. Мы пили, курили, кружились, качались, смеялись, пока не пошёл дождь.

Дождь лил холодный и сильный, но мой организм был настолько отравлен, что даже если бы на улице стояла хорошая погода, я бы предпочёл валяться на грязном матраце в подвале полуразрушенного здания. Пошатываясь от головокружения и тошноты, я брёл за Робертом в его притон. Он бормотал что-то всю дорогу, но я не понимал его слов. Рухнув на матрац, я совершенно выпал из реальности. Пламя свечей отбрасывало на стены блики, сливаясь с шумом дождя, это производило гипнотический эффект.

В моём полузабытьи появлялись и исчезали образы. То волк в огненной шкуре нёсся, сжигая дремучие леса и превращая их в электрификационные столбы, то ягуар бежал по руинам городов, и там, где он ступал, начинали расти деревья и появляться птицы. Когда один поглощал другого, всё исчезало, были лишь огненные блики на серых стенах. Заснув, я видел, как ягуар спокойно сел, и из лап его в землю начали стремительно врастать корни. Он закрыл глаза, и из его плеч и головы ввысь устремились ветви. Дерево это не прекращая росло. А вокруг дерева бегал огненный волк, тщетно стремясь его сжечь.

День девятнадцатый, 6 сентября

Утром я решил побродить немного по городу. Настроение было приятным. Вдумчиво-бестолковый какой-то настрой. На небе тяжёлые тучи были посечены золотом пробивающихся солнечных лучей. Было влажно, но достаточно тепло. Бредя по разбитому тротуару мимо какого-то административного здания, из намертво вкрученной болтами в асфальт корзинки я взял свежий выпуск местной газеты. «Родители, внимание!» – гласил заголовок одной из статей на первой странице. «Просмотрите сообщения в социальных сетях и на мобильных устройствах ваших детей. Доказан третий случай “управляемого” самоубийства в нашем городе…»

Я уже встречал это интересное словосочетание – «управляемое самоубийство», смысловая нагрузка позволяет сказать – дистанционное убийство, но, наверное, для журналиста именно самоубийство – более яркое слово. Это выражение относится к гремящему по всем городам символу детских самоубийств. Я уже неоднократно видел листовки, статьи, слышал радиовещания, призывающие остановить это безумие. Безумие под названием «Красная рыба».

«Красная рыба». Освещённая недавно во всех СМИ игра, даже распиаренная чёрным пиаром, под предлогом обратить внимание родителей на игры детей. Как будто это единственная опасная игра. Все люди заигрываются. Кто-то, как сын Ханта, в экстрим, кто-то в тусовки, становясь алкоголиком или наркоманом, кто-то под флагом благого протеста в защиту каких-нибудь прав, в борьбу за идеалы. Даже в любовь можно заиграться и, генерируя страдания, довести себя до помешательства или самоубийства.

В этой игре безликие кураторы постоянно навязывают тему самоубийства, подталкивают выполнять травмоопасные задания. И это ужасно. Но разве раньше не было самоубийств? Они были всегда. Суицидальных случаев не прибавилось, они объединились под общим флагом «Красной рыбы». И СМИ лишь привлекает своими сюжетами самоубийц.

Отвратительно, что эта группа смерти стала, не без помощи СМИ, щитом для дебильных родителей, которые потеряли своих детей. Очень просто свалить причины трагедии на безликую нематериальную сущность, на словосочетание. Никакие законы и никакие ограничения не помогут спасти людей от самоубийства, если жизнь не в состоянии предложить им более подходящий вариант.

Краснолицый, беззубый мужик, потерявший дочь, лёгшую под поезд, со стеклянными глазами в слезах проклинает создателей «Красной рыбы» и винит их во всём. И все ему сочувствуют, несмотря на то, что он трижды привлекался за сексуальное насилие над ребёнком, но был оправдан в связи с тем, что девочка отказывалась от своих показаний по просьбе матери.

Алкоголички-матери, потерявшие истощённых сыновей, спрыгнувших с заводской трубы, в истерике бьются о надгробья детей и продолжают пить, оправдывая теперь это горем.

И богатые дамочки рвут волосы, и богатые отцы посыпают голову пеплом. Их чадо наглоталось сильнодействующих препаратов. Недосмотревшая няня уже где-то в лесу, под слоем мокрой грязи. Виновата она и, конечно, «Красная рыба».

«Красная рыба» – это ужасно и недопустимо. Но принять свою вину сложнее, чем свалить всё на символ, назвав его сектой. Единственный путь обратить «Красную рыбу» во благо – увидеть, сколько людей готовы идти под этим флагом, почему они этого хотят, постараться избавиться от причин суицидальных наклонностей или хотя бы освещать, именно почему происходят самоубийства, а не оправдывать всё призрачной, уже почти мифической «Красной рыбой». Использовать группу смерти как средство мониторинга. Даже изолировав или уничтожив создателей игры и саму игру, не получится уничтожить самоубийства как факт. Лучше держать тогда руку на пульсе.

День двадцатый, 7 сентября

От долгого сна после вечерней дозы ядов спина и бока ныли. Достаточно приятная боль. Роб встал очень раздражённым. Не умываясь и не чистя зубы, тут же вставил в них сигарету и запыхтел часто, делая глубокие затяжки. Гера не хотела просыпаться. Она куталась в одеяло и недовольно сопела, силясь спрятаться от прохладного воздуха и табачного дыма…

– Когда тебя как шлюху пользуют на работе, заставляя делать ненавистные вещи за деньги, которых тебе хватит только на еду и лечение от социотриппера, ты себя чувствуешь нормальным человеком и с пренебрежением отдаёшь, просто отдаёшь часть денег мне, надеясь, что я смогу влиться в ваши ряды и начать такую же убогую жизнь. А я просто живу, просто забираю твои деньги…

– Что?

– Я больше тебе скажу. Знаешь, зависимость от общественного мнения – нынешний бич человечества. Не наркотики, не алкоголь, не курение. Всё это херня. Причём этой хернёй они тоже пользуются. Понимаешь, о чём я? Нельзя то, нельзя это, а то общество скривит рожу в отвращении и отвернётся от тебя. О господи, общество отвернётся от меня! Да похер вообще.

Большинство людей скорее думают о том, как к их действиям отнесётся общество, нежели, что их идеи дадут им. Боятся оказаться изгоями. И ты знаешь, что это общественное мнение убило огромное количество людей? Детей! Ты даже не представляешь, сколько трупов новорожденных сейчас плывут по канализациям мира, из-за того что рождены вне брака или несовершеннолетней, или от неизвестного отца, или ещё как-нибудь это рождение жизни не согласовано с распространённым общественным мнением. Задумайся. Я же сознательно шлю всё это общество…

Он отхлебнул из бутылки и тут же закурил.

– И теперь уже общественное мнение, точнее, общественное одобрение – это желанная вещь, которую можно купить за смешное тупое блевотное действие. Засунь палец в нос и заслужишь чуточку одобрения. Чем больше у тебя одобрения, тем больше его будет в будущем, оно растёт. И если ты совершенно убог, продажен, беспринципен, то сможешь даже получить реальную прибыль от желающих пропихнуть свою дурь…

– Что случилось, Роберт? – пытался я перебить это пламя злобы.

– Дурной сон. Родители убили в утробе младшего брата, добрачного…

Последние слова он еле выговорил, засыпая и утопая в своём наркотическом бреде. Или не бреде.

Валяться в подвале я больше не мог и вышел подышать относительно свежим воздухом.

Играя со встречным ветром в футбол катящимся мусором, я беззаботно бродил вокруг вокзала. В небе тусклое солнце совсем не грело, обозначало своё присутствие серо-песочным диском. На бордюре старого тротуара еле шевелилась умирающая оса. Она медленно, но с огромным старанием протирала передними лапками свои усики, иногда безуспешно пыталась перевернуться с бока на все шесть лап. Я взял её за крылья, чтобы рассмотреть поближе. Она затанцевала в руках, выбрасывая свой тайный кинжал из стороны в сторону. Насколько совершенны эти насекомые, а осы – совершенные хищники.

Когда я зашёл в подвал и включил фонарик, меня встретили вялый мат и недовольные лица Роберта и Геры. Они сидели в обнимку на куче тряпья, облокотившись на стену. У их ног лежал пластиковый пакет, наполненный клеем, и запах от него доносился до меня. Роберт что-то бормотал. Я не стал его слушать, не мог сдержать слёз и злости, видя, как убивают себя дети, погружённые в жестокую безнадёжность мира. Я вылез на улицу, сделал несколько глубоких вздохов и пошёл прочь от ужасов городского подземелья.

Направление у меня уже давно было, а дороги мне не нужны. Я брёл, погрузившись в свои мысли, цепляя на штаны засохшие колючки и вдыхая взбудораженную мной дорожную пыль.

Через несколько часов блуждания по узким улочкам и редким оврагам я вышел к гниющей язве Алиота. Городская свалка смердела, перерабатывая отбросы города. Вороны шумно кричали в разборках за пропитание. Обходить свалку было очень далеко. Она раскинулась на десятки квадратных километров. Я пошёл напрямик.

Наслоение мусора проседало под ногами, тут же заполняясь выжимкой смрадной жидкости. Где-то на середине полигона стоял маленький киоск, похожий на моё бывшее рабочее место. Я решил не подходить близко. У входа в ларёк стояли на трясущихся ногах два пожилых человека в обносках и с бранью пытались выдернуть друг у друга из рук сетчатый мешок подгнившей картошки. Третий мужчина сидел на ободранном кресле с пафосным видом и медленно поглаживал сидящего на подлокотнике лишайного кота. Он взглянул на меня, прищурив один глаз, и казалось, смотрел мне в спину, пока я не пересёк эту страну гудящих мух и жуков, барахтающихся в помойном гнилье.

Улёгся спать в посадке около дороги под грудой наваленных веток. Это было ужасное решение, но ноги ныли от усталости, и состояние после этого ядовитого приключения последних дней было отвратительным. Трижды за ночь приходилось вставать, отжиматься и приседать, чтобы хоть немного согреться.

День двадцать первый, 8 сентября

Утром, нисколько не выспавшись, я решил попробовать остановить на дороге машину, чтоб с относительным комфортом продолжить путь. Уже через полчаса я сидел на своём рюкзаке в конце прохода в автобусе, едущем в Бенетнаш. Меня подобрал водитель пыхтящего автобуса за полцены, без места.

Люди посматривали на меня с недоверием. У некоторых на лице угадывалось отвращение, у других любопытство. Для одних я был бездомный бродяга, для других путешественник. А кто был я? Что из этого правда? Есть ли правда? Является ли правда истинной? Может быть, правда – это субъективное мнение, укладывающееся полностью в рамки личного опыта и менталитета, а истина более глобальна и консенсуальна? Истина одна, и все отклонения от неё – ложь?

Это более интересный вопрос, чем вечная загадка о яйце и курице, где ответ, найденный путём логики, вполне меня устраивает. И первым, безусловно, было яйцо, из которого вылупилась первая курица. А снесло это яйцо нечто почти куриное – куроящер, куроаптерикс. Почти, но ещё не совсем курица. Шаг эволюции. Я забылся в дреме.

Наверное, всё же правда – это понятие субъективное, в то время как истина одна, бескомпромиссная и объективная. Всё, что от нее отлично, – ложно. А я, наверное, тогда путешественник, ведь дом у меня формально есть, а от бомжа меня отличает наличие конечной, хоть и туманной цели.

Мы заехали в город по узким разбитым улочкам, которые слились в грандиозной ширины дорогу. Встречное движение отделяла протяжённая клумба с коричнево-бордовыми цветами и рекламными баннерами. Этот проспект придавал городу какое-то неосязаемое величие. И даже серость безыскусных зданий по обеим сторонам дороги лишь придавала фундаментальности центральной части города.

Автобус свернул направо и уже через пару сотен метров высадил нас у большого вытянутого здания вокзала. Ещё один день был прожит.

Спать сегодня, видимо, придётся в зале ожидания вокзала. Здесь достаточно тепло и безопасно. В моём положении этого вполне достаточно.

Мой сон, или скорее бессонницу, постоянно прерывал голос, оповещающий о прибытии и отправлении автобусов с рекламными блоками между ними.

День двадцать второй, 9 сентября

Проснулся я, ощущая будто бомжи ночевали у меня во рту. Приведя себя в порядок в загаженном общественном туалете, я отправился на охоту. Полные, укутанные в многочисленные слои одежды женщины, все похожие как родные сёстры, предлагали скудный ассортимент тошнотворных блюд: жареные пирожки с различными начинками, жареные хот-доги, острая маринованная морковь и квашеная капуста, но других вариантов не было.

Получив порцию ядовитой энергии, я отправился осмотреться. Город был когда-то словно целиком отлит из бетона. Архитектурный минимализм совместно с лишённостью зданий цвета кроме серого создавал впечатление монохромности мира. Пройдя пару кварталов, застроенных жилыми бункерами, я вышел на большую площадь, оконтуренную высокими хвойными деревьями. В центре площади высился монумент павшим за становление нашего государства. Три представителя различных рас вздымали флаг в знак окончательной победы.

Победы над чем? И для чего? Большинству не понятно. Достаточно просто этого слова. Для многих это защита родины, для других объединение союзных государств в одно и уничтожение зла в лице противников. Я думаю, что всё это – очередной обман. Ведь что такое родина? Разве это политические границы? Или культурные? Или, может быть, климатические, природные? Для меня родина – это среда, в которой я могу чувствовать себя комфортно и на данный момент – это почти весь земной шар, ведь я биологический вид, появившийся в результате миллионов лет эволюции и приспособленный жить не в пределах вымышленных границ, а в принципе, на этой планете. Всё остальное – ложь. Рамки, в которые людей загоняют власти для достижения своих далеко не благородных целей. Родина малая, может быть, и она есть – это любовь к знакомым с детства полям и лесам, к прохладе осеннего воздуха, но отнюдь не любовь к вождю или пограничному забору. Культурно за тысячелетия человеческой истории никто не остался девственным, всё давно смешалось, а остатки кажущейся архаичной культуры, которую мы считаем своей, вполне могут оказаться совсем чужой. Потому патриотизм – это, наверное, политическое чувство и политический инструмент.

На улице было значительно теплее, чем в предыдущие дни. И я решил, что сегодня заночую на крыше какого-нибудь здания с интересным видом и, выспавшись, отправлюсь дальше. Удалившись от центральных улиц города, я быстро нашёл подходящее место. Пятиэтажное здание с открытым выходом на крышу и не закрывающейся входной дверью со стороны двора. С крыши открывался вид на павшего монстра. Какой-то завод, утыканный трубами, словно ящер с шипастым гребнём, смотрел в мою сторону выбитыми окнами. Я решил спать здесь. Сходил в ближайший продуктовый магазин и, купив простой еды, вернулся назад. К тому времени солнце уже садилось, и монстр ожил пламенем заката. Его гребень приобрёл розовый оттенок, а в осколках битого стекла заиграл огонь.

Пришедшие сновиденья не напугали, несмотря на свою яркость и кошмарность. Мне снились горящие в поле люди. Они горели, словно были сотканы из пластиковых прутьев, отекая и капая обугливающейся плотью на землю, падали на колени, и их крики замолкали, сменяясь чавкающим потрескиванием. По какой-то причине мне было тепло от этого зрелища, будто меня согревал этот огонь.

В неуловимый момент я внезапно осознал, что тепло и танцующее пламя не сон. Вздрогнув, открыл глаза и увидел, что через дорогу от моей ночлежки полыхает здание.

Я услышал крики и бросился вниз к пожару. Пламенем был окутан второй этаж, и чёрный дым скрывал холодные звёзды. Когда я вбежал в здание, уже были слышны сирены пожарных машин. На этаже длинный коридор с множеством закрытых дверей был укутан чёрным дымом. Я выбил первую же пластиковую дверь и застыл от шока. Казалось, что звуки и запахи исчезли, осталось только зрение. И закрыть глаза было нельзя. По всей комнате лежали тела, с потолка капал горящий плавящийся пластик. Создавалось впечатление, что это плоть ленивыми потоками стекает с обезображенных тел. И в этой шоковой тишине лёгкая мелодия ветра, скользя, насвистывает нехитрую мелодию в пустых глазницах женского трупа, напоминая рекламу пива, где свистят в горлышко бутылки.