Серебряный след

– Нууууу… знаешь ли, все довольны все равно не бывают. Значит тобой он тоже недоволен. Вот наша власть, например, им довольна. Не умеешь ты значит управлять селом, не боятся тебя граждане, понимаешь ли. Шучу я, шучу. Не знаю я, Хайрулла, что с ним делать. Детей у меня много, не успеваю всех воспитывать, – поглядывая на военных, ухмыльнулся Мовлид, довольный своей удачной шуткой.

– Я научу! – сухо ответил Хайрулла. Губы под густыми усами недовольно подергивались. Вторичное оскорбление терпеть от их семьи, да еще в присутствии русских, все нутро Хайруллы напрочь отказывалось. – Твое поганое отродье прилюдно в пьяном виде оскорбило меня. Я надеялся, что в тебе, если и не найдется мудрости успокоить своего сына, то найдется хотя бы капля достоинства и такта, чтобы извиниться за его слова передо мной! Чего распоясался-то? Думаешь я не знаю какая молва о тебе по аулу ходит? Кормишься чьими-то покалеченными судьбами? – Хайруллу уже бросало в жар от переполнявшей все тело злобы. Военные быстро подошли. Мовлид начал также вплотную подходить к Хайрулле.

– Не надо меня теперь пугать, заодно и сплетни собирать… – растерялся он.

– Пугать и не собираюсь, но за оскорбления своего щенка и за все потрепанные им нервы сельчан ответишь ты! – крикнул Хайрулла. И не прошло доли секунды как его кинжал рассек наполовину плечо Мовлиду. Мужчина упал к его ногам в огромную лужу собственной крови. С криком выбежала его жена Кесират. Сбежались соседи. Военные, естественно, сразу же скрутили Хайруллу. Мовлиду оказали первую помощь, быстро остановили кровь и отвезли в районную больницу. Рана оказалась не смертельной, но ее хватило, чтобы перевернуть вверх дном всю жизнь Хайруллы, жизнь, которую он собирал по крупицам, через годы лишений и потерь…

Без нужды не вынимай из ножен…

Новость пронеслась диким эхом по всему горному Шарою. Держа в руках окровавленный кинжал, Хайрулла шел посередине двух солдат к своему двору. Малик от ужаса упал лицом на землю, пытаясь спрятаться, зарыться, снова уйти во вчерашнюю ночь и не проснуться, чтобы не увидеть этот злосчастный день. Муъминат выбежала навстречу. Она встретилась глазами с ним. Съехавший на плечи платок, учащенное дыхание, немой ужас в огромных черных глазах. Как же она напомнила ему первый кадр из их жизненного фильма, который начался десять лет назад в ту ветреную осеннюю ночь. И неужели сейчас в этот весенний день суждено было настать его развязке?

– Собирайся быстрее! Времени мало, – подтолкнул его вперед один из солдат.

– Куда же теперь? Он что убил его? Можно я с вами поеду… – вопросы Хамида один за другим сыпались в безызвестность.

– Не убил, но хотел. А этого достаточно. Можете ехать с нами, – дал добро солдат. Муъминат молча принесла кое-какие вещи. – Только бы не заплакать перед братом, – твердил ее разум.

– Детей береги! – тихо промолвил Хайрулла. Он искал глазами что-то. Взгляд мужчины упал на близнецов. Анас и Асет все также игрались на траве, проявляя совершенное безразличие ко всему происходящему у них дома на тот момент. Хайрулла ничего не сказал. И разумом, и сердцем понимал он, что споткнулся сейчас на горной жизненной тропе и безвозвратно летит в эту бездну. Виноват ли он? Может и да. Он был слугой своих неуемных страстей, а не терпения, которое, как известно, имеет ключ к любым дверям. А может и не был он виноват. Маленькие недочеловечки, подобные Мовлиду и Андарбеку, движимые своей такой же маленькой завистью, сами того не осознавая, становятся участниками крушения чьей-то большой жизни…

Абдул-Хамид подошел к сестре:

– Муъминат, не переживай. Слава Аллаху Мовлид жив, от кровников скрываться Хайрулле не придется. Он сам служит властям. Вот увидишь допрос проведут или как там у них это называется, и отпустят. Сегодня, наверное, уже не получится, а завтра приедем мы домой, – бормотал что-то растерянный Хамид.

Муъминат молча смотрела на них. Ненависть и злоба переполняли ее до краев. Она на тот момент ненавидела всех и Андарбека, и Мовлида, и себя, и свой аул и весь этот белый свет.

– Почему я не могу ничего сделать? Ну почему? Если я смогла когда-то прилюдно встать на защиту его чести, посвятив ему свою юность, да и всю жизнь, неужели я не в силах сейчас что-то сделать? – слезы сдавили горло, мысли сдавили голову… Муъминат хотелось все бросить, пойти во двор Муртазовых и просто добить умирающего Хакима, растоптать его, как он растоптал своим невежеством сегодня ее хрупкое женское счастье.

Прибежала вечно плачущая Написат. Бросилась ее успокаивать.

– Все обойдется, моя дорогая, вот увидишь, как обойдется.

– Да, конечно, – улыбнулась через силу Муъминат.

– А может и обойдется? Еще же ничего окончательно не решено – промелькнула надежда…

III

Надежда – вечный, негаснущий огонь в сердцах миллионов людей на земле. Огонь, который не в силах потушить никакая сила на земле. Говорят, она умирает последней, но это не так, она не умирает, она, как и душа вылетает с плоти человека и блуждает по свету, пока не найдет чье-то другое израненное сердце, чтобы вселиться в него… Приближающаяся ночь стала испытанием для Муъминат. Уставшее тело просило сна, а сердце беспокойно билось от грядущей неизвестности.

– Мам! – тихо позвал ее Малик.

– Чего тебе?

– Ты спишь?

– Спала, бы если бы ты не разбудил.

– Не спала, я знаю! – мальчишка ловко юркнул в темноте под одеяло к матери. Муъминат ласково прижала сына к себе.

– Ну чего ты, Малик пришел? Иди к детям. Анас с Асет начнут плакать, когда тебя не увидят рядом. Им же страшно, они же маленькие.

– Не пойду. Я с тобой хочу быть. Им не будет страшно, их все равно двое, а мы с тобой одни… теперь совсем одни остались… – глотнул мальчишка.

– Малик! Ты что плачешь? – удивилась мать.

– Можно подумать сама не плакала, – обиженно прошептал в ответ ребенок. Муъминат молча согласилась с ним. Так и заснули они… а ночь перемешала все – и мысли, и слезы, и сны. Прошло месяца два, как-то раз Малик выбежал во двор, услышав топот коня. Приехал Хамид.

– А где дада? – громко окликнул его племянник.

Хамид погладил его по голове и спросил:

– Где мать? Иди позови. И устало опустился на пенек. Муъминат вышла.

– Посадили его…

– На сколько?

– На пять лет…

Наступило глухое молчание. Теплый ветер выбил из-под платка черную прядь волос Муъминат. Тень безграничной печали, еще больше придавала красоту ее лицу. Первая слезинка, как первый весенний дождь неожиданно скатилась по щеке.

– Муъминат, ко всему надо быть готовой в этой жизни. Могло бы быть и хуже. А пять лет, вот увидишь, как быстро пролетят. Нужды ни в чем не почувствуешь. Отец и я во всем тебе поможем, где нужна мужская сила. И сыновья твои вырастут. Чем больше испытаний, тем ближе к Аллаху. Не забывай об этом. Ты слышишь меня, сестра? Ладно, я позже приду. Малик, слушайся мать. Ты теперь за главного в семье? – потрепал по плечу племянника Хамид.

Вести быстро разлетелись по всему Шарою. Приходили все посочувствовать Муъминат. Остаться с малышней в горах одной очень тяжело для женщины. Везде нужны мужские руки, сила и воля. Все предлагали свою помощь, просили обратиться к ним в любое время… А дни начали идти, похожие друг на друга, мрачные и серые.

Весну сменило лето, его в свою очередь осень, а за ней приковыляла и злая старушка-зима. Муъминат не доставляла никому никаких хлопот ни брату, ни отцу. Разве что во время пахоты чувствовала себя чуточку беззащитной. И там всегда подоспевал Хамид.

Муъминат старалась даже в самых неприметных мелочах не показывать свою слабость – перед детьми, перед отцом, перед сельчанами, перед природой, но саму себя ведь не обманешь. Ей было неимоверно тяжело, но еще тяжелей было каждый день натягивать на себя маску беззаботности, чтобы освободить себя от цепей людского любопытства, жалости и лишних вопросов. Часто наставали секунды безграничной тоски, когда хотелось настоящего, родного тепла… в такие моменты она всегда вспоминала мать, только перед ней она могла бы стянуть с себя эту вымученную искусственную улыбку, и вдоволь выплакаться ей в плечо, показать свою слабость, раскрыть все свои ошибки и в ответ не получить укора. А остальные? А остальные слабее нее… отцу, брату, детям нужна была ее сила, чтобы боль за нее не мешала им жить. А он – первоисточник счастья и горя ее жизни, ее вечная борьба чувства и разума, любви и ненависти… он приходил только во сне и просил лишь об одном – беречь детей, как будто там за решеткой чувствовал, что готовится выйти в путь большая беда.

Иногда Муъминат овладевало непреодолимое желание увидеться с ним, но для горянки, для которой весь белый свет заканчивался за вон тем черным хребтом, поездка в город стоила большого труда. Да и предрассудки сельчан сковывали в цепи… молва пройдет по аулу – бросила малолетних детей и поехала в город, по мужу видите ли она соскучилась…

А там… вдали от шаройских гор, в грозненской тюрьме отбывал свое наказание Хайрулла. Прошло уже два года. Он безбожно клял и винил себя за этот поступок, за лопнувшее терпение, за неумение сдерживать себя в нужный момент. – Ну почему тогда, во дворе Хакима, не встал передо мной ее образ, образ детей, как встает он сейчас… может я одумался бы? – задавал он себе этот один и тот же вопрос в частые минуты своего безумного одиночества. Хайрулла не ощущал вокруг себя людского тепла и вообще людского духа. Ему казалось, что он один здесь и сейчас несет жестокую кару за все содеянные и не содеянные им грехи. А ведь было это вовсе не так. Суровые 30-е годы ломали судьбы многих горцев. Раскулачивание, навязывание атеизма – жестокие реалии коммунистической идеологии Советской власти получили свое широкое распространение в 30-х годах. Хайрулла был не один, их было много, безвинно получивших свое возмездие, и тех, кого не пощадили даже за самые мелкие провинности…

Косы для куклы

I

Вместе с горными реками гор Кавказа, стремительно текло и время. Уже третья осень, без Хайруллы, покидала горы Шароя, окутывая их напоследок своим мокрым серебристым туманом. Жизнь Муъминат шла все тем же прежним однообразным темпом. Малик считал дни, месяцы и годы до возвращения отца, а близнецы росли, им было уже по четыре года. Смышленые, шустрые они отвлекали мать от посторонних мыслей. Но почему-то тревога не отпускала ее сердце, не могла она его ничем никак согреть. Оборвалось в нем что-то в тот весенний день, когда вошел он во двор с окровавленным кинжалом в руке. Этот крик ее сына порвал тогда какую-то невидимую нить в сердце, и оно теперь бесконечно кровоточило, заполняя этой кровью ее всю до краев…

Наступила зима… холодная и суровая горная зима. В одну из таких беспокойных, мерзлых ночей вышла из хлева и не вернулась обратно корова Муъминат.

Потерять скотину в горах большой убыток, тем более для одинокой женщины с малолетними детьми. Дожидаться утра у Муъминат не хватило терпения. Тихо, чтобы не разбудить детей, она вышла из дому. Ночь была ясной. На первый взгляд Муъминат не показалось на улице слишком холодно. Она бесшумно вывела лошадь и отправилась искать корову. Но непредсказуема зимняя ночь в горах. Неожиданно посыпал мелкий снег, подгоняемый холодным ветром. Муъминат продрогла до костей. Женщина поняла, что самостоятельные поиски успехом не увенчаются. Побродив по холоду, она вернулась домой. Озноб и сильный кашель напугали ее не на шутку. Корову так и не нашли. Чуть погодя Хамид отдал сестре одну из своих.

Здоровье Муъминат ухудшилось. Видимо простуда засела глубоко. Да и морально женщина заметно сломалась – заболевший отец, тоска по сестре, дети, растущие без отца, и время, зверски замедлившее свой бег. Все это ежедневно, ежечасно и ежеминутно по маленькой частичке съедало ее сердце, а оно становилось все тоньше и тоньше….

Ближе к весне отец совсем слег в постель. В один из дней Магомед-Мирза послал внука, чтобы позвать к себе Муъминат. Усадил ее рядом. На удивление дочери, ласково взял ее за руку. Муъминат разволновалась. Отец был крайне строг с ней всегда и никогда не позволял себе подобную нежность.

– Слаб я, доченька, очень слаб. Настал, наверное, и мой час… ты это… вот что…