Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 2

Что до решения Столыпина, принятого 23 марта, то оно, очевидно, вызвано не телеграммой Стремоухова от 19 марта, а встречей с Государем 23 марта и телеграммой преосвященного Гермогена от 23 марта на имя митрополита Владимира. А почву, несомненно, подготовила красочная телеграмма епископа самому Столыпину: «Да запретит Вам Всемогущий Господь!». «Речь» потом выяснила, что эта фраза восходит к формуле заклинания сатаны из чинопоследования Таинства крещения, и смеялась, что-де заклинание возымело силу.

Помощи из столицы монастырь ждал с самого начала. 17.III губернатор телеграфировал министру: «приверженцы и сам епископ дают основание предполагать, что ими ожидается содействие Петербурга».

Действительно, петербургские друзья о. Илиодора всемерно хлопотали за него в сферах. По телеграфу присоединился Распутин, находившийся в те дни в Иерусалиме.

Большую роль сыграла О.В.Лохтина, которая не только разослала влиятельным лицам сочинение «Спаситель на Земле», написанное ею 14.III в защиту о. Илиодора, но и вела телеграфную переписку с илиодоровцами о ходе дел.

Понимая, что общество судит о царицынских событиях только по газетам, наперебой кричащим о «царицынском мятеже» и «бесчинствах иеромонаха Илиодора», друзья инока изо всех сил старались опровергать клевету.

По признанию самих илиодоровцев, большой вклад в это дело внес писатель Родионов. В февральские тяжелые дни, когда царицынские богомольцы на коленях просили его о помощи, он дал себе слово написать обо всем, что видел в Царицыне. Но опубликовать подобный текст в то время было невозможно: газета подверглась бы конфискации.

В дни «царицынского стояния» Родионов прочел свой очерк «Русскому собранию», посвятившему о. Илиодору особый вечер (20.III). Доклад вышел поразительный. Если доселе общество смотрело на пастырскую деятельность о. Илиодора через политическую призму, то Родионов писал о нем как о священнике, о его приверженцах как о православной церковной общине, о монастыре как о… монастыре. Бесхитростные речи царицынских богомольцев в искусной литературной обработке засверкали, как алмазы после огранки. Выяснилось, что Косицын, Шмелев и прочие авторы знаменитых телеграмм действительно существуют, а не представляют собой псевдонимы о. Илиодора, существуют и скорбят, и таких косицыных и шмелевых в Царицыне столько, что не помещается в храм на 8 тысяч человек. Родионов не застал тогда самого священника ввиду его ареста в Иловле, но свидетельство общины о своем пастыре оказалось красноречивее всего того, что мог бы сказать гостю он.

Восхищенный В. М. Пуришкевич предложил отпечатать доклад Родионова отдельной брошюрой и представить Государю. Собрание единодушно согласилось. Брошюра получила название «Конец православной сказки»: пришел конец сказочно прекрасной общине. По свидетельству Володимерова, «этой "сказкой" в один печатный листик» Родионов за несколько дней «круто» повернул «мнение высших петербургских сфер в пользу отца Илиодора».

И не только «сфер». По объяснению «Московских ведомостей», после мартовского политического кризиса «Сказку» стало возможно напечатать и в газетах. Она появилась в «Вестнике "Русского собрания"» и в «Земщине» и отныне была доступна всем.

Помощь Родионова не ограничилась литературной стороной. «Я был свидетелем того, – писал Володимеров преосвященному Гермогену, – с каким воодушевлением, с какой энергией, опрокидывающей все препятствия, боролся Иван Александрович против сплоченных в Св. Синоде и в Царском Селе влиятельнейших врагов отца Илиодора, а стало быть и Ваших, Владыко, как он провел посланцев царицынского народа в самый зал заседаний Св. Синода, как требовал восстановления попранной правды, угрожая ни перед чем не остановиться и дойти лично до самого Царя, если Лукьянов и Ко будут упорствовать».

Володимеров скромно умалчивает о собственных заслугах. Он как второй очевидец февральских событий, видавший гораздо больше Родионова, тоже выступил докладчиком на том знаменитом вечере в «Русском собрании». Намеревался прочесть подобную лекцию и на собрании членов «Союза русского народа» в праздник Благовещения, но полиция запретила этот доклад под угрозой 300-рублевого штрафа.

Внес вклад в дело помощи царицынцам и Пуришкевич, судя по его телеграмме преосвященному Гермогену 24.III: «Да подкрепит Всевышний силы ваши, глубокочтимый владыко, в борьбе за правду в деле защиты светоча православия иеромонаха Илиодора. Делаю здесь что могу, скорбя о том, что на Руси православной лекарь ведает делами церкви». Позже Пуришкевич в телеграмме о. Илиодору упомянул, что Главная палата «Русского народного союза имени Михаила Архангела» принимала «героические меры для доведения до подножия престола Самодержца» ходатайства о нем.

«Они поехали в Петербуг тайно. Один взял билет до Ростова, другой до Саратова, третий до Москвы, четвертый до Петербурга». Бывший пристав Смоленской губ. Н. П. Попов, владелец шапочной мастерской Шмелев, купчиха вдова Тараканова, супруга священника Сергиевской церкви Златорунская.

Царицынцы доверили этим четверым лицам удивительный документ – ходатайство перед Императорской четой об оставлении о. Илиодора. Это большая тяжелая книга, состоящая из каллиграфически написанного прошения и 95 листов, сплошь покрытых подписями. Их начали собирать перед вечерней 16.III, поставив в храме столы, которые в последующие дни переместились в монастырский двор.

В первый же день собрали до 4 тыс. подписей, на момент отъезда депутации – 8 тыс. Затем сбор продолжался: на 19.III их было уже 10 тыс., на 21.III – 13 тыс. Дополнительные листы повезли вдогонку.

Противники о. Илиодора подозревали авторов этого ходатайства в фальсификации. Губернатор докладывал (8.V.1911), что илиодоровцы помещали под своими прошениями фамилии лиц без их ведома, отсутствующих и детей. В воспоминаниях Стремоухов повторил это обвинение, утверждая, что «едва одна десятая часть подписей была действительна, остальные оказались апокрифическими». Газеты писали, будто в Синоде заметили, что 5 тыс. подписей сделано одной рукой. Однако длина документа заставляет сомневаться в достоверности производимых над ним арифметических исследований. Подписи действительно зачастую следуют блоками, сделанными одним почерком, но при пометках «неграмотный/ая». Хорошо заметно, что члены одной семьи записаны обычно подряд, возможно, и впрямь вместе с детьми. Участие последних в подписке засвидетельствовал сотрудник «Царицынской мысли». Вообще же при масштабах илиодоровской общины набрать и 5, и даже 15 тыс. человек не составляло большого труда.

Едва ли экспедиция четырех провинциалов с заветной книгой имела бы успех без Родионова. Он не только сопровождал депутацию в Петербург, но и провел ее (24.III) к митрополиту Владимиру, сочувствовавшему о. Илиодору. Высокопреосвященный Владимир ласково принял посетителей и пригласил их на заседание Синода, состоявшееся в его же покоях через час. Там Попов произнес речь о благотворном влиянии о. Илиодора на Царицын.

После встречи депутация телеграфировала о. Илиодору, заканчивая словами: «Приняты очень хорошо. Усильте молитвы. Есть надежда на успех».

Посетили гости и ген. Курлова, который сообщил им «снятии осады с монастыря», то есть, вероятно, повторил официозное извещение, что ни о какой осаде власти и не думают.

По поводу дополнительных подписей илиодоровцы 21.III запросили столичных покровителей через студента Санкт-Петербургской духовной академии Аполлона Труфанова: «Сообщите кому нужно: набралось еще пять тысяч подписей. Как дело? Отвечайте. Александр» (по-видимому, Александр Труфанов). После приема депутации на эту телеграмму ответила Лохтина: «Шлите подписи мне скорее, дела слава Богу».

После полуночной телеграммы Столыпина положение монастыря видимым образом изменилось. Усиленные наряды полиции были сняты. Остались только помощник пристава и двое городовых у ворот. Харламов и Стремоухов уехали – один в Петербург, другой в Саратов.

В тот же день (24.III), в канун Благовещения, пришла телеграмма от депутации, а ночью – вторая, от Лохтиной. Поэтому праздник оказался особенно радостным. Благовещение – годовщина основания царицынского монастыря, и вот он как будто рождался заново! «Народ чувствовал себя особенно радостно, как бы в Пасху, по случаю того, что арест с монастыря был снят, а вместе снято и с них позорное имя бунтовщиков», – писал преосвященный Гермоген.

За всенощной о. Илиодор, 14 дней не служивший, надел епитрахиль и помазывал богомольцев елеем. Был заметно радостен, но от речей воздержался, воскликнув только: «Вот вам и Благовещение!». Наутро же в числе других священников сослужил епископу Гермогену. Наконец увидав о. Илиодора в облачении, народ понял: «Надел ризу, значит, дело кончится по-хорошему, значит, наша возьмет».

Праздничное богослужение прошло торжественно, при огромном стечении народа из города и окрестных сел. Газеты писали о 8 тыс. богомольцев, преосвященный Гермоген – о 15 тыс. После Литургии и проповеди, произнесенной миссионером Носковым, о. Михаил, улыбаясь, объявил: «Я не могу сейчас утерпеть, чтобы не поздравить всех вас с великой радостью: мы сейчас только получили из Петербурга телеграмму самого радостного содержания, так что у нас сегодня не один, а два больших праздника. Слава Тебе Господи!».

Затем вокруг монастыря был совершен крестный ход. Осмелился ли о. Илиодор выйти за ворота? Сведения на редкость противоречивы. По словам полк. Семигановского и «Русского слова» о. Илиодор шел в белом облачении, неся икону Благовещения. У «Царицынской мысли», наоборот, священник шел в черной одежде, неся Казанскую икону и закрывая ею лицо. «Новое время» вовсе писало, что о. Илиодор не вышел на крестный ход. Неудивительно, что «стервятники» из «Царицынской мысли» путались в названиях икон, но как репортер ухитрился не отличить черную одежду от белой? Вероятно, обознался.

Тут же на площади был отслужен благодарственный молебен. В целом вся служба продолжалась с 7 час. 30 мин. утра до 2 час. 30 мин. После ее завершения, сопровождая преосвященного, о. Илиодор остановился и сказал пастве, что отпускает ее по домам, поскольку его больше не нужно «караулить».

Пройдя в келью о. Илиодора, преосвященный с ее балкона обратился к народу: «Сегодня все птицы радуются, вылетая из неволи, так и мы, возлюбленные, будем радоваться, ибо в сей день выпущен из тюрьмы на свободу птенец наш – батюшка о. Илиодор; выпущен он, наверно, уже навсегда и останется служить в этом монастыре». Затем о. Михаил с того же балкона говорил о завершении вражеской осады.

Радостный день омрачило несчастье. Появился мученик за о. Илиодора – царицынский мещанин Андрей Ковалев. Он был в числе богомольцев, запершихся в монастыре вместе с пастырем, не покидал подворье со дня объявления войны Синоду и готовился умереть за обитель и за «батюшку Илиодора, которого он, как Ангела Божия, несказанно любил». Человек очень крепкого телосложения, в это тяжелое время Ковалев тужил и плакал. В самый праздник Благовещения прямо во время обедни скончался от разрыва сердца, едва успев причаститься: «наклонился перед иконой и не встал».

Отпевание состоялось в воскресенье 27.III после Литургии. Над гробом еп. Гермоген сказал: «Раб Божий Андрей скончался как истинно верующий христианин на своем посту, как часовой, охраняя святыню от поругания. … Сердце его не выдержало, и он умер и свободился теперь от всех напастей и гонений. Но Господь приготовил за это ему и награду: как он при жизни был ревностным поклонником монастыря, так и после его смерти Господь сподобил его первого стать вечным посети[те]лем этого монастыря и этой святой церкви». Ковалев был погребен на территории обители у алтаря храма.

Эта смерть была воспринята илиодоровцами как подвиг. Даже вдова Ковалева во время похорон «поистине имела вид не печальный, но радостный», а через неделю о. Илиодор сказал: «умерли только некоторые из нас и умерли славной смертью».

Но то было через неделю, когда ему разрешили проповедовать. Сейчас он осмелился только призвать народ к молитвенному поминовению новопреставленного Андрея, а сам мысленно обратился к покойному с просьбой. «Я стоял с вами над теплым прахом возлюбленного брата и просил его, чтобы он, когда предстанет перед лицом Всевышнего, рассказал, как нас несправедливо преследует лютый неприятель и как мы страдаем. … И, очевидно, брат Андрей рассказал все Богу».

По-видимому, кончина несчастного богомольца глубоко потрясла о. Илиодора, часто вспоминавшего о покойном. На Пасху он призвал свою паству положить крашеные яйца на могилу Ковалева, которая после этого оказалась полностью покрыта разными приношениями. А после смерти Столыпина отказался служить по нему панихиду, сказав, что лучше отслужит ее по рабу Божию Андрею.

Радость благой вести быстро уступила место тревоге. Ни обнадеживающие телеграммы друзей, ни снятие полицейской осады не гарантировали безопасность о. Илиодора. Синод еще не сказал своего окончательного слова, на вокзале по-прежнему ожидал экстренный поезд, а полк. Семигановский оставался в Царицыне. Наблюдение за подворьем продолжалось, и на праздничной службе в храме присутствовала, как выразился о. Илиодор, «нечистая сила», – полицейские чины, которые внимательно следили за происходящим, вставая даже на цыпочки, «как лютые звери на задние лапы».

Всего через полтора часа после того, как о. Илиодор распустил своих караульщиков по домам, он снова вернулся в церковь, где оставались только самые близкие его приверженцы, и попросил их продолжать прежнюю тактику – ночевать в монастыре и выводить подозрительных. Вечером следующего дня эту просьбу повторили другие священники.

Преосвященный Гермоген вновь забил тревогу, объясняя Синоду, что опасность ареста не миновала. 26.III владыка доложил, что надзор за монастырем, о. Илиодором и даже за архиереем продолжается, полк. Семигановский «и сейчас неотступно подстерегает иеромонаха Илиодора, чтобы арестовать его или посредством внезапного нападения на монастырь, или же способом выкрадывания при помощи переодетых казаков и сыщиков. Экстренный поезд для внезапного ареста иеромонаха Илиодора находится наготове в распоряжении Семигановского». Поэтому богомольцы и их пастырь пребывают сейчас в положении «узника, с рук и ног которого сняли на время железные цепи».

Получив соответствующий запрос от обер-прокурора, министерство внутренних дел поспешило убрать злосчастный поезд и уверить Лукьянова, что опасения преосвященного не имеют под собой никакой почвы. Страх нападения на монастырь, – «очевидно, результат нелепых слухов, которые естественно распускаются при создавшемся в Царицыне ненормальном положении досужими людьми, – писал Столыпин. – Вагон для иеромонаха Илиодора был приготовлен, а теперь и эта мера мною отменена, на случай, если бы преосвященный Гермоген убедил его возвратиться в Новосиль».

Что до продолжения надзора, то полк. Семигановский доложил министру: «Наружная полиция держит только одного городового на площади, впуск полиции монастырь зависит от произвола духовной власти».

Но у о. Илиодора была своя тайная полиция. 28.III железнодорожный служащий Дмитрий написал ему: «сегодня паровоз убрали в депо, но вагоны остались наготове». Вопреки пометкам «скретно» и «прозба упрознить сейчас же по прочтении» адресат передал этот исторический документ преосвященному, в чьих бумагах он и сохранился. Поэтому владыка вплоть до 1.IV продолжал ссылаться на полк. Семигановского с его поездом. Сам о. Илиодор 31.III писал членам Синода: «Полиция продолжает караулить меня».

Любопытно, что в те же дни из Царицына внезапно исчез любимый персонаж полицмейстера о. Михаил Егоров, на отозвании которого ведомство настаивало еще 21.III.

Освобожденный от давления светской власти, Св. Синод быстро сменил гнев на милость. Некое лицо, близкое к синодским сферам, сообщило «Биржевке», что причиной стало раскаяние ослушника. Однако это объяснение выглядит чересчур официозно.

Раскаяние последовало еще 20.III, но, выслушав об этом устный доклад Лукьянова на следующий день, Синод не смягчился – напротив, именно в этом заседании он отозвал еп. Гермогена из Царицына. Судьба о. Илиодора решалась не в Синоде, а в министерстве внутренних дел и потому определялась не раскаянием, а политической конъюнктурой.

Последние бумаги из министерства внутренних дел, составленные по телеграммам Стремоухова и направленные против преосв. Гермогена, слушались Синодом в заседании 23.III. При этом прозвучала уже новая нота: преосвященный Парфений ходатайствовал, ввиду отъезда о. Илиодора и его нежелания вернуться, об его увольнении от должности настоятеля Новосильского монастыря и причислении к саратовскому архиерейскому дому по месту его прошлого служения.

На следующий день, когда, приняв царицынскую депутацию, члены Синода вновь обсудили положение, уже двое преосвященных – Парфений и Михаил – высказались за оставление о. Илиодора в Царицыне. 26.III за этот исход проголосовали трое – митрополит Владимир, епископы Михаил и Агафодор – против четверых (митрополиты Антоний и Флавиан, apxиeпископ Тихон и епископ Константин). Рогович телеграфировал преосв. Гермогену, что дело принимает благоприятный оборот. А 31.III о. Илиодор уже говорил, что на его оставление не соглашаются только трое – «митрополит Антоний, Столыпин и еще один».

Новое определение Синода относительно о. Илиодора состоялось 26.III и изображало положение в точности так, как его рисовал преосвященный Гермоген: ослушник согласен подчиниться, но мешает болезнь и опасность ареста. Поэтому «надлежало бы войти в совещание с врачами, а равно представляется необходимым разъяснить иеромонаху Илиодору, что дошедшие до него известия о мероприятиях светской власти неосновательны». Вместо этого, как уже говорилось, епископ Гермоген разъяснил самому Синоду, зачем в Царицыне находится полк. Семигановский.

Уловив благоприятный момент, владыка принял доступные ему меры, чтобы склонить священноначалие на свою сторону. Во-первых, он двукратно передал Синоду просьбу царицынских богомольцев об оставлении о. Илиодора. Во-вторых, такую же просьбу повторил сам ослушник, впервые после Французского завода обратившийся к священноначалию с телеграммой. Судя по тому, что черновик этого слезного послания остался в бумагах преосвященного Гермогена, владыка сыграл немалую роль при составлении этого письма. В своей телеграмме (28.III) о. Илиодор, именуя себя «окаянным грешником» и «истинно покорным послушником», перечислял свои недавние злоключения и умолял не довершать их каким-то еще наказанием. Жалобное послание было заслушано Синодом в тот же день, но лишь принято к сведению.

Вечером 28.III преосвященный Гермоген вновь созвал духовенство и мирян на совещание в зал реального училища.

Губернатор, после прошлого раза намеревавшийся больше не разрешать такие собрания, почему-то не воспрепятствовал. Однако, получив сведения о предполагаемом участии о. Илиодора, распорядился его арестовать если не по пути, то на лестнице после заседания. Инструкции, данные Стремоуховым полицмейстеру, – это еще одно доказательство серьезности намерений светской власти:

«Когда совещание кончится и уже все будут выходить по лестнице, постарайтесь протиснуться между владыкой и Илиодором. Агентов поставьте на лестнице и, когда

вы с ними поравняетесь, резко толкните иеромонаха в руки агентов, а сами, в самой почтительной позе, загородите его от епископа, а агенты пусть уже волочат Илиодора в приготовленные сани и везут на вокзал; там будет ожидать вагон с локомотивом под парами, и мы увезем его, куда следует.

– Ваше Превосходительство, как я его толкну, ведь он духовное лицо.