Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 2

Таким образом, о. Илиодор находился под защитой крепких монастырских стен и своих верных чад. «…взять меня – нужно разрушить мой монастырь до основания, а ведь Царицын – не Иловля и монастырская крепость, наполненная народом, – не вагон пустой железнодорожного поезда».

В тот же вечер 13.III, когда о. Илиодор объявил свою священную брань, из Саратова в Царицын выехала делегация – губернатор и полк. Семигановский, только в субботу вернувшийся из Петербурга. Они приглашали и преосвященного, но он предпочел ехать отдельно, чтобы не казалось, что архиерей действует под их давлением. «Ни мои просьбы, ни перспектива ехать в удобном директорском вагоне не разубедили Гермогена».

Тем не менее, перед отъездом губернатор получил от преосвященного «обещание вывезти Илиодора из монастыря при условии, что тот не будет подвергнут задержанию». «Вывезти» – не опечатка, поскольку повторяется и в другой телеграмме Стремоухова. Следовательно, владыка намеревался не «вывести» священника из храма для передачи светским властям, а увезти из города, оберегая от нового ареста.

Стремоухов и Семигановский приехали в Царицын поздним вечером понедельника 14.III. Поначалу губернатор ничего умнее не придумал, как послать за о. Илиодором полицмейстера. Тот вернулся один и передал Стремоухову приглашение в монастырь. Этот визит не представлял для губернатора-новичка, в отличие от ненавистного народу Семигановского, никакой опасности. На худой конец, можно было бы дождаться преосвященного и посетить ослушника вместе с ним. А составить личное мнение об о. Илиодоре было куда как полезно. Но Стремоухов не поехал в монастырь, сочтя полученный ответ «прямой дерзостью» и заботясь больше о престиже власти, чем о плодах ее деятельности. Поэтому при дальнейших распоряжениях смотрел на о. Илиодора глазами газетных репортеров и полицейских чинов.

В мемуарах Стремоухов утверждает, что на следующий день полиция намеревалась арестовать ослушника, но тот приказал своим поклонникам изгнать «фараонов» из церкви, что толпа немедленно и сделала. Едва ли этот эпизод, к которому мемуарист по ошибке приплетает имевшую место зимой голодовку, произошел именно в такой форме. Несомненно, полиция присматривалась, нельзя ли как-нибудь арестовать священника, а тот неоднократно высказывался против ее присутствия. Но попытки ареста не могло быть ввиду инструкции Курлова о недопустимости введения в храм полиции и обещания самого губернатора «выжидать воздействия епископа, если Илиодор в церкви».

В соответствии с распоряжениями Курлова Стремоухову оставалось не принимать никаких мер по отношению к священнику, дожидаясь, когда это сделает архиерей. Поэтому план обрисовался в таком виде: владыка выводит ослушника из монастыря и увозит из города, причем «в том же поезде будет следовать полк. Семигановский для арестования Илиодора в случае попытки бежать в пути».

Стремоухов вспоминал, что «с нетерпением ожидал приезда Гермогена», рассчитывая на его помощь.

Оставалось еще, согласно начертанной Курловым программе, «очистить подворье и церковь от народа», и губернатор распорядился не допускать в монастырь «новых посетителей».

Полиция приступила к исполнению этого приказа вечером 15.III. Первыми с новым порядком столкнулись приехавшие вскоре из города о.о. Михаил и Порфирий. Они застали любопытную картину – монастырские ворота охранял снаружи лично полицмейстер в паре с городовым. Оказалось, что Василевский хотел войти, но илиодоровцы, заперевшись на ночь, не сделали исключение даже для него.

Полицмейстер заявил священникам, что не пропустит их в монастырь: «Что это за ночные моления!». После препирательства разрешил пройти о. Порфирию, который, как-никак, шел домой, и тогда «о. Михаил прорвался за ним».

Тем же вечером полиция пыталась не пропустить певчих, а наутро – богомольцев, пришедших на службу. За народ заступился все тот же о. Михаил, иронически поинтересовавшийся у полицейских чинов, «не завоевана ли Россия Китаем» и «не отданы ли храмы в аренду евреям». Настояния священника вкупе с угрозой обратиться к губернатору возымели успех, и полиция уступила.

После этого губернатор не стеснялся телеграфировать министру (19.III), что после возвращения о. Илиодора «никакого препятствия стечению народа в монастырь не было».

14.III преосвященный Гермоген получил от Синода предписание «самолично воздействовать на иеромонаха Илиодора в видах незамедлительного отбытия его к месту служения и, буде окажется нужным, подвергнуть иеромонаха Илиодора врачебному исследованию в состоянии его психического здоровья». Впрочем, еще накануне владыка заявил Стремоухову, что выезжает в Царицын на следующий день.

Перед отъездом еп. Гермоген переслал Синоду телеграмму о. Илиодора о его решении не служить, вероятно, желая расположить священноначалие в его пользу. Кроме того, попросил предоставить время для воздействия, «так как в кратчайший срок – 24 часа или двое суток – справиться с такой сильной натурой как отец Илиодор, к тому же в такой момент, когда он убит тяжким горем и скорбью, считаю весьма затруднительным».

Другой телеграммой владыка известил о своем предстоящем приезде о. Илиодора, а тот сообщил пастве.

Преосвященный не хотел въезжать в Царицын на одном поезде с губернатором и Семигановским, но по оплошности железнодорожных чинов чуть было не произошло еще более скандального инцидента. Начальник станции Поворино решил прицепить вагон с вызванной губернатором стражей к тому самому вечернему поезду, которым следовал владыка. То-то картина была бы на царицынском вокзале! К счастью, Боярский вовремя спохватился и принял меры.

Владыка приехал утром 16.III. О. Илиодор выслал паству его встречать, но сам, по понятным причинам, остался в монастыре: «попав на вокзал, пожалуй, совсем уедешь отсюда». Кроме того, о. Илиодор сказал, что и в храме встречать архиерея не будет, не желая расстраивать этой встречей ни его, ни себя, а просто будет сидеть, запершись в келье, пока его не оставят здесь навсегда.

Почему же о. Илиодор не хотел видеть своего архипастыря? Потому что твердо решил остаться в Царицыне и не желал слушать никаких увещеваний. Однако в силу глубокой привязанности к преосвященному боялся огорчить его отказом.

Прямо с вокзала преосвященный поехал в монастырь и отслужил там молебен. Богомольцы встретили владыку коленопреклоненной просьбой о помощи. Преосвященный сначала не отвечал, но после богослужения обратился к пастве, которой собралось до 10 тыс. чел., с кратким словом:

«Дети мои! Знаю, насколько велика для вас потеря Илиодора и перевод его в другой монастырь, но вы знаете, как мучились и страдали евреи в Египте. Они, в конце концов, вышли все-таки победителями. Мы сейчас также находимся в Египте бедствий, несчастий и напастей. Будем молиться и просить заступничества Пресвятой Богородицы; Она нам поможет, и мы также останемся победителями».

По неоднократному употреблению местоимения «мы» и по горестному тону речи чувствуется, что преосвященный и сам скорбел. Он даже сознался Косицыну и другим илиодоровцам: «Я сам не меньше вас страдаю». Однако откровенно заявил, что ничего не может сделать.

Владыка был глубоко встревожен присутствием полиции вокруг подворья и внутри него. Еще на перроне он «в повышенном тоне» заявил полицмейстеру: «Если в монастыре есть полиция, я туда не поеду». Затем он увидел ее там своими глазами и, кроме того, узнал от илиодоровцев, что положение гораздо серьезнее: в частности, богомольцы не допускаются в церковь. Поэтому он несколько раз обратился к полицейским чинам, требуя уменьшить наряд до 4–5 человек и не препятствовать людям приходить молиться. При этом еп. Гермоген просил полицеймейстера не вмешиваться в дела монастыря, поясняя, что за все отвечает о. настоятель.

Жалобы илиодоровцев на действия полиции звучали фантастически: Косицын и его товарищи убеждали владыку, что монастырь оцеплен, что храм полон сыщиков и т.д. Еп. Гермоген отказывался в это верить. С самого начала он «громко даже запретил им говорить об этом, заявляя во всеуслышание, что это неправда и ложь». После молебна, встретившись с ними наедине в пустовавшей келье о. Илиодора, «преосвященный убеждал некоторых лиц из духовных детей батюшки не доверять ложным слухам о чрезмерном дозоре за монастырским подворьем и сыске в нем со стороны полиции. При этом владыка категорически заявил всем присутствующим, что он всю надежду свою возлагает на помощь Божию, а не на людей». Но собеседники были убеждены в своей правоте: «Владыко, вы не знаете, что делается вокруг монастыря».

Как ни странно, приехав для увещания о. Илиодора, владыка с ним-то и не повидался. В алтаре его не оказалось. После молебна преосвященный отправился искать иеромонаха в его келье, но и там его не застал.

Где же был о. Илиодор? Он осуществил свой план, заготовленный на случай нападения, – нырнул в подземную келью и отсиживался там до отъезда еп. Гермогена, после чего немедленно появился на амвоне.

Не произошло встречи и на следующий день, 17.III, когда владыка отслужил в монастыре молебен, сказав народу: «Придет время, и слезы наши в радость обратятся».

О. Илиодор не хотел видеть еп. Гермогена, а тот, по-видимому, не решался настаивать. Как отмечал газетный сотрудник, «оба они боятся тяжести встречи».

Синоду владыка объяснил, что просто не представилось случая увидеться с о. Илиодором: «он не служит, не проповедует, согласно данной мною запретительной телеграмме, притом болен».

Вечером 16.III еп. Гермогена посетил губернатор. Владыка повторил свое обещание вывезти ослушника из города, но поставил два условия: 1) отсрочка; 2) невмешательство гражданской власти, причем пригрозил, что в противном случае уедет. Вероятно, именно при этой встрече было сделано упомянутое на следующий день Стремоуховым «категорическое заявление» преосвященного, «что полиции Илиодора он не выдаст». Впрочем, таков был план епископа Гермогена с самого начала переговоров с губернатором.

Так для преосвященного начались дни, которые он впоследствии назвал «царицынским стоянием».

Сострадая о. Илиодору, преосвященный Гермоген, тем не менее, видел свою задачу в примирении обеих сторон – полиции и богомольцев. Но губернатор рассчитывал, что владыка займет его сторону. «…по-видимому, – писал преосвященный, – полицейские власти этого именно и ожидали, чтобы я стал во главе лиц, руководящих полицией, для ускорения ареста иеромонаха Илиодора… лица, стоявшие во главе полиции, хотели, по-видимому, лишь того, чтобы я решительно и бесповоротно действовал только в сфере полицейских задач».

Не получив от преосвященного ожидаемой помощи, губернатор заподозрил его в ведении двойной игры. Дескать, тянет время, ожидая помощи из Петербурга, а на удалении полиции настаивает с целью «устранить свидетелей и свалить свою ответственность на администрацию, мешающую ему работать».

Ввиду позиции, занятой преосвященным Гермогеном, оставалось либо арестовать о. Илиодора самым кощунственным образом, прямо в храме, либо постепенно отступить. Но губернатор-новичок не мог позволить себе начать свою деятельность в Саратове с поражения.

С каждым днем положение принимало все более угрожающий характер.

«Не заводить же в самом деле было кровопролитие из-за строптивого монаха», – писал потом М.О. Меньшиков. Но по некоторым признакам можно было заключить, что власти готовы и к этому.

Снова приехал Харламов (21.III). «…я сам, в сущности, не знаю, для чего я здесь», – сознался он губернатору. Но одно присутствие вице-директора Департамента полиции уже доказывало серьезность намерений властей.

Полиция оцепила монастырь снаружи и дежурила в самой обители, внимательно следя за происходящим. Однажды полицмейстер пытался задержать закутанную в шаль женщину, подумав, что это о. Илиодор снова бежит переодетым.

В числе богомольцев были и тайные агенты полиции. Например, гражданская жена сотрудника Иванова оставалась в монастыре почти на каждую ночь. Илиодоровцы утверждали, что некоторые сыщики «переодеваются в женское платье, есть [нрзб] женщины, которые ходят сюда, все выслушивают и высматривают и сообщают газетам, а одна девушка лично докладывает полицмейстеру».

Вызванные губернатором стражники продолжали прибывать в Царицын, «двигаясь с окраин города как-то незаметно, пешком».

Среди илиодоровцев ходили упорные слухи, что на подмогу полиции прибыли казаки, которые до времени спрятаны по частным домам отрядами по 40–50 человек. 22.III после молебна о. Михаил сказал: «Возле монастыря, в каком-то дворе стоят 40 казаков, которых поят водкой и это ради Великого поста-то!». О. Илиодор утверждал, что видел из окон своей кельи не только усиленные наряды полиции, но и «бравых казаков, которых для чего-то напаивали пьяными до бешенства». Очевидно, подразумевалось, что трезвый казак против о. Илиодора не пойдет. О. Михаил даже уверял, что два казачьих отряда, один в 180 человек, другой в 120, отказались повиноваться начальству и осквернять храм.

Спустя два дня после приезда (18.III) преосвященный решил лично проверить слухи об оцеплении подворья полицией и казаками. По ироническому выражению репортеров, епископ обошел монастырь дозором. Когда владыка, сопровождаемый двумя священниками и тремя десятками илиодоровцев, вышел за ворота, то сразу же наткнулся на группу полицейских чинов во главе с полицмейстером и его помощником. Присутствие властей в поздний час (10 или 12 час.) выглядело подозрительно.

«Зачем вы окружили монастырь полицейскими и казаками?» – спросил преосвященный Василевского. Тот ответил, «что кроме тех двух-трех полицейских чинов, которых он тут видит, больше никого нет». «А вот пойдем посмотрим», – заявил владыка и направился дальше. За ним, кроме прежней свиты, последовала и полиция – полицмейстер, его помощник, пристав и несколько околоточных надзирателей.

Позже преосвященный писал, что в ту ночь нашел вокруг монастыря «массу полиции», а Василевский, наоборот, докладывал, что кроме их группы никаких других чинов здесь не оказалось. Возможно, под «массой» подразумевается именно эта группа.

По пути илиодоровцы принялись в очередной раз уверять владыку, что по соседним домам спрятаны отряды казаков. Тут кто-то сказал: «Ну-ка, идите, посмотрите». Преосвященный и полицмейстер приписывали эти слова друг другу. Так или иначе, несколько илиодоровцев побежали в соседний дом, обнаружили там какого-то обывателя, который спросонья ухватился за железный шкворень, и приволокли под руки к архиерею: вот, дескать, поймали вооруженного человека! Вышел большой конфуз, потому что этот субъект оказался вовсе не казак, а чернорабочий Кичишкин.

После этого вечера царицынские газеты расписывали, как преосвященный руководит илиодоровскими хулиганами, а губернатор поспешил донести министру внутренних дел, что владыка «едва не вызвал кровавого осложнения своим отношением к полиции, контролируя ее присутствие близ монастыря». Илиодоровцы же продолжали верить, что вокруг монастыря прячутся казаки. Двумя месяцами позже и сам владыка напишет об этом слухе как о действительном факте.

По свидетельству преосвященного Гермогена, все население Царицына ожидало «какого-то надвигающегося неминуемого бедствия». «Мы были в ожидании страшных событий, мы были накануне этих страшных событий, может быть накануне кровавых событий. В эту святую обитель уже простирали свои руки окровавленные люди, которые может быть сознательно, а может быть и бессознательно не хотели понять нас или притворялись, что не понимали».

Видя приготовления, но не зная намерений властей, илиодоровцы готовились к худшему. Ожидали, что о. Илиодора выкрадут через крышу или, наоборот, открыто ворвутся в храм и арестуют.

Положение, в котором оказался монастырь, преосвященный Гермоген характеризовал как «своего рода облаву», а о. Михаил – как «осаду».

Неужели Стремоухов решился перейти грань, отделяющую охранение порядка от кощунственного насилия над священником, находящимся в храме? В официальных бумагах губернатор отмечал, что полиции немного: «численность чинов полиции непосредственно при монастыре весьма незначительна при огромном стечении народа». Только непосредственно? А вокруг? Губернатор признавал, что кроме «ничтожного наряда на подворье днем» существует еще, «возможно, скрытый в окрестностях монастыря более значительный ночью для предотвращения побега Илиодора». Недаром илиодоровцы так верили в легенду о спрятанных казаках!

Кроме того, Стремоухов докладывал министру, что «весьма корректная деятельность» полиции «ограничивается наружным наблюдением за подворьем» и «сосредоточенная по вашему распоряжению в Царицыне полиция доныне не использована, не демонстрировалась, никаких приготовлений к нападению на монастырь отнюдь не делалось». Позже доводы губернатора были воспроизведены Столыпиным: «Некоторое сосредоточение в Царицыне полицейской стражи имеет своей исключительной целью поддержание в городе порядка и спокойствия, особенно ввиду значительного скопления народа, на что указывает и преосвященный Гермоген».. Таким образом, светские власти решительно отрицали приписываемые им намерения применить силу.