Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 2

Вскоре поезд поравнялся с Французским заводом, где жил о. Михаил Егоров. До Царицына оставалось три версты. По словам ротм. Ежова, здесь его пассажир потребовал остановиться и заявил, что пойдет на завод. Напротив, о. Илиодор утверждал, что поезд сам надолго остановился, очевидно, ожидая инструкций начальства. Заподозрив неладное, священник спрыгнул со ступенек и пошел пешком. За ним последовали вахмистр и унтер-офицер, а также кондуктора с багажом. Сам ротм. Ежов поехал в город вместе с Александром Труфановым.

Тем временем поезд №6 с большим опозданием достиг царицынского вокзала. Там уже находился ротм. Тарасов. Выяснив, что беглец был высажен на ст. Гумрак, ротмистр поехал домой писать телеграмму о задержании о. Илиодора. Отправить не успел. В час ночи явился Ежов и «взволнованным тоном» рассказал, что произошло.

«На мой вопрос, где же Илиодор и не пошел ли он в город, куда навстречу ему брат вышлет лошадей, ротмистр Ежов ответил, что не знает, но куда он придет – вахмистр доложит; на мое замечание, что если он даже пошел на завод, то ведь это предместье и все равно что город, что к нему немедленно соберутся, т.к. [нрзб] монастыре его сегодня ждали и там священник Михаил Егоров, – он ответил, что до города он все же не допустил, а остальное его не касается».

Вообще действия ротм. Ежова в этот день поразительно нелепы для жандарма. Имея предписание не допускать о. Илиодора в Царицын, он дважды предложил священнику доставить его именно туда и, пожалуй, доставил бы, если бы тот не спрыгнул возле завода. Это халатность или сознательная попытка помочь беглецу? Скорее всего, и то, и другое.

Трудно было не сжалиться над несчастным иеромонахом, бредущим к своей пастве пешком в морозную ночь. К тому же если бы о. Илиодор прошел все 20 верст и, чего доброго, простудился, то Ежов выглядел бы в глазах илиодоровцев убийцей их пастыря. Поэтому оставалось только помочь ему выйти из бедственного положения, в которое сами жандармы о. Илиодора и поставили.

Со слов самого Ежова Тарасов объяснял его действия так: «Дать обратный ход ротмистр Ежов опасался, т.к. Илиодор мог спрыгнуть на ходу, ввести же его в вагон не считал себя вправе, ссылаясь на предписание, где сказано, чтобы к насилию в отношении Илиодора не прибегать». Недаром Ежов с самого начала не понимал, как выполнить это предписание.

В сущности, ротмистр выполнил его буквально: не допустил беглеца в город (оставил в 3 верстах от города), не прибегая к насилию. О. Илиодор был совершенно прав, когда утверждал, что «ротмистр Ежов дело свое исполнил, только деликатно обошелся, как со священником». А пастве даже сказал: «Этот ротмистр Ежов обращался со мной очень вежливо. Спасибо ему, дай ему Господь здоровья и дай ему Господь дослужиться до большого чина».

Деликатность ротмистра тут же была наказана: через несколько дней Ежов был уволен за допущение о. Илиодора в Царицын. Сам того не желая, Ежов будто откликнулся на призыв, обращенный в Иловле к полк. Семигановскому, – поплатиться службой, чтобы не причинить вред священнику.

Когда царицынская история закончилась, о. Илиодор обратился за помощью к камер-юнкеру А. Э. Пистолькорсу: «Ротмистр Ежов дело свое исполнил, только деликатно обошелся, как со священником. Жена и двое детей захворали от скорбей, похлопочите». Однако, по-видимому, связи не помогли, поскольку 21.V при аудиенции о. Илиодор ходатайствовал за Ежова лично перед Государем: «Я, Ваше Императорское Величество, читал послужной список ротмистра Ежова, где видно, что он в Прибалтийском крае в 1905–1906 гг. был несколько раз разгромлен и имущество его все сожжено до последней нитки; это человек – жертва долга, страдающий напрасно с молодой женой и двумя детьми-малютками».

Хлопоты возымели действие. Ежов получил место, а затем повышение (с переводом в другой город), за что остался благодарен иеромонаху и впоследствии, случайно с ним встретившись на станции Филоново, счел долгом вместе с семьей посетить его в поезде.

Французский завод или завод ДЮМО находился в 2? верстах от железной дороги и 3 верстах к северо-востоку от Царицына. Здесь стояла недостроенная церковь, где служил верный сподвижник о. Илиодора о. Михаил Егоров. Сейчас тот, предупрежденный о приезде друга, ждал его в монастыре с двумя сотнями богомольцев.

В час ночи о. Илиодор добрался до заводской церкви, разбудил сторожа, приказал ему открыть дверь, прошел в алтарь и стал молиться. В 2? час. зашел вернувшийся из города о. Михаил. Вместе они вышли в его квартиру, а через 10–15 мин. о. Илиодор вернулся в храм, окруженный толпой собравшихся уже богомольцев, и местных, и городских.

Около двух часов ночи с завода были отправлены несколько телеграмм – Государыне с просьбой о милости, а также преосвященным Парфению и Гермогену, одинакового содержания, сообщая, что по «важной причине» выехал в Царицын, но «захвачен властями» и «крест за истину готов понести до смерти». У еп. Парфения просил прощения «за самовольную отлучку», а еп. Гермогену писал: «Или помогите, или не препятствуйте».

Тем временем ротм. Тарасов и исправник Брещинский сидели у последнего и ждали лошадей, чтобы поехать на завод для ареста о. Илиодора. Однако после телефонного донесения о заводских событиях поняли: «задержать Илиодора уже нельзя, т.к. во-первых он в церкви, а во-вторых если бы и вышел, то арест его вызовет неминуемое сопротивление толпы». Доложили начальству, выставили наблюдение и стали ждать.

О. Илиодор потом рассказывал, что в ту ночь молился «до рассвета». Отчасти это подтверждает ротм. Тарасов, упоминая в своем рапорте, что священник оставался в церкви до 7 часов утра, «совершая богослужение». За это время в его голове созрел такой план: «вот на следующий день соберется сюда ко мне много народа, и я с ним торжественным крестным ходом, с крестом, прямо приду в Царицын». Поэтому о. Илиодор командировал в монастырь о. Михаила, чтобы вызвать к себе прихожан, прося явиться в числе 2-3 тысяч человек.

В 7 часов утра о. Илиодор все в том же кольце толпы пошел отдохнуть в дом о. Михаила. Окна закрыли ставнями, незнакомых не впускали. На улице собралось свыше тысячи богомольцев. Им объявили, что предстоит крестный ход в город. Для о. Илиодора принесли облачение и крест.

В 7 час. 15 мин. о. Илиодор отправил в Синод длинную подробную телеграмму. Вероятно, работа над этим документом началась еще в Новосиле (о нем дважды говорится «здесь»), продолжилась в Москве в соавторстве с Плетневым (чувствуется рука политического публициста), а завершилась на Французском заводе. Тот же текст вскоре попал в газеты под видом интервью.

В начале своего прошения о. Илиодор объясняет мотивы, по которым счел возможным вернуться: 1) расследование царицынского дела, которое полиция поведет предвзято, запугивая свидетелей; 2) сохранение царицынского настоятельства. В конце прибавляется третий мотив: «здесь же в Новосиле сейчас прямое дело делать нельзя». «Прямым делом» священника о. Илиодор считает пастырскую работу, противопоставляя ее обделке «мертвых камней», т.е. строительству и ремонту храмов.

Теперь он возвращается к «возлюбленным детям», страдающим без него и нравственно, и от внешних притеснений. «Делайте со мной, что хотите, но я от Царицына теперь не поеду и не пойду никуда». «Дела, врученного мне самим Богом, я добровольно не оставлю». Следует длинное путаное обоснование права на неподчинение Св. Синоду, которое, по мнению о. Илиодора, в его случае окажется не бунтом, а «стоянием за правду». «Я не бунтарь, не мятежник, я только истинный слуга церкви, Вашего Святейшества, Царя и народа».

С обычной непосредственностью о. Илиодор подпускает несколько шпилек своим адресатам: «Зачем же владыка митрополит Антоний кладет на мои молодые плечи то, носить что он меня не учил, когда я был в Петербургской академии иноком»; «одни духовные руководители народа русского не хотят, не могут, а другим не дают заботиться об обработке живых камней – народных бессмертных душ», а затем смиренно заканчивает свое обращение так: «Простите, благословите, поклон вам до земли. Послушник иеромонах Илиодор».

Такая же телеграмма была отправлена митр. Антонию. Кроме того, о. Илиодор написал Государю, что не может расстаться со своей паствой.

Утром о. Илиодор понял, что напрасно вызвал паству на завод.

Полиция неусыпно искала возможность арестовать беглеца. К месту событий были стянуты все местные полицейские силы, выставлено наблюдение из переодетых городовых и одного жандармского унтер-офицера. Надзиратель завода А.Н. Розов в сопровождении городовых заходил за о. Илиодором в церковь и ломился за ним же в дом о. Михаила, но отовсюду изгонялся. «Если нужно, так сломайте дверь, – героически заявил о. Михаил незваным гостям. – У меня не преступник какой-нибудь, а иеромонах Илиодор, наш всероссийский проповедник».

Поэтому иеромонах все больше беспокоился о предстоящем крестном ходе, опасаясь столкновения между полицией и богомольцами: «мне представилось, что меня и весь окружающий меня народ встретят солдаты, окружат, станут стрелять, произойдет страшное кровопролитие». Действительно, попытка ареста священника прямо во время шествия привела бы к трагедии.

В 8 час. утра о. Илиодор телеграфировал своим друзьям – Сазонову в Петербург и Плетневу в Москву: «Предотвращайте великую беду», как будто те были в силах мгновенно повлиять на царицынские власти. Позже упоминал о телеграмме преосв. Гермогена, умолявшего его отказаться от крестного хода, поскольку все будут расстреляны. Такую же уверенность о. Илиодор не раз выражал и от себя лично, очевидно, памятуя о печальном случае 10 августа 1908 года, когда богомольцы подворья были разогнаны отрядом казаков.

Однако местные власти – исправник Брещинский и ротм. Тарасов – вовсе не желали столкновения с богомольцами, и потому в 7 час. 50 мин. исправник доложил губернатору, что не допустить о. Илиодора с крестным ходом в Царицын невозможно.

Тем не менее, о. Илиодор, не жалея красок, писал потом обер-прокурору, будто «на Французском заводе полиция безжалостно издевалась».

Тем временем к царицынской битве присоединился еще один участник – новый саратовский губернатор Стремоухов. Он въехал в губернию почти одновременно с о. Илиодором и получил первое известие о его бегстве через три часа после прибытия в Саратов. Однако не растерялся. Доложив Курлову о происходящем на Французском заводе, Стремоухов прибавил: «опасаюсь осложнений, необходимы решительные меры в отношении ослушника». Иными словами, зная о толпе и о крестном ходе, понимая возможность столкновения с богомольцами, он тем не менее просил полномочий на арест священника.

Кроме того, в тот же день 12.III Стремоухов встретился с еп. Гермогеном, который обещал помочь, предполагая вызвать о. Илиодора в Саратов. После этого губернатор доложил в министерство: «Имею некоторую надежду на благоприятный исход, но на случай неуспеха прошу полномочий».

После долгого молчания в 2 час. 55 мин. дня товарищ министра отправил ротм. Тарасову подробные инструкции: не допустить о. Илиодора в Царицын и в монастырь, не допустить скопления народа около завода, вывезти беглеца лошадьми на ближайшую станцию, там потребовать вагон и доставить священника до ст. Грязи. «Если Илиодор не пожелает подчиниться вашему требованию, заявите ему, что он будет отправлен силой, но сами в этом направлении не принимайте мер до прибытия полковника Семигановского или начальника губернии. Если Илиодор в храме, то примите меры к недопущению туда народа. Если возможно, войдите в соглашение с настоятелем храма, чтобы он убедил Илиодора оставить церковь, куда затем его более уже не допускать». Игнорируя сведения о собравшейся уже толпе, Курлов требует не допускать скопления народа. Эта телеграмма запоздала часов на двенадцать.

Св. Синод в тот же день предписал саратовскому преосвященному убедить беглеца вернуться, не позволяя ему совершать богослужения в пределах Саратовской епархии, а также решил просить светскую власть «просить об оказании содействия к недопущению иеромонаха Илиодора в г. Царицын и к водворению его в Новосильский монастырь Тульской епархии». Длинная телеграмма о. Илиодора не растрогала отцов Синода. Они лишь заинтересовались ссылкой на пресловутый указ о двойном настоятельстве и затребовали объяснений у тульского преосвященного.

Вслед за этим епископы Парфений и Гермоген поочередно телеграфировали о. Илиодору настоятельное требование вернуться в Новосильский монастырь, грозя лишением сана. Преосв. Гермоген, как и обещал губернатору, просил беглеца заехать в Саратов по пути в Новосиль.

Утром в монастыре объявили о приезде о. Илиодора, и в заводской поселок хлынули новые потоки богомольцев – всего собралось 10 тыс. чел. Приехало духовенство, привезли хоругви и иконы для предстоящего крестного хода. Но о. Илиодор уже понял, что от этой идеи придется отказаться, и лихорадочно размышлял: «нельзя ли будет как-нибудь мне одному пробраться в монастырь».

Дальнейшие события требуют пера Дюма-отца, но придется ограничиться карандашом ротм. Тарасова. Согласно его рапорту, около 10 часов о. Егоров съездил в город и привез оттуда икону, около полудня толпе объявили, что крестный ход будет после богослужения. Из квартиры о. Михаила вышел «монах, похожий на Илиодора» и отправился в храм, сопровождаемый толпой.

«Монах, похожий на Илиодора»! Вероятно, это был один из его братьев.

«…когда двинулась за иконой толпа, то к заднему выходу со двора квартиры Егорова подъехал извозчик, которых стояло вокруг до 80, со двора вышли четыре женщины, закутанные в большие платки, две из них вели еще одну под руки, по-видимому, больную, также закутанную в большую шаль-платок; больную положили на середину повозки и прикрыли, а остальные четверо сели по бокам повозки».

Потом Сергей Труфанов будет уверять, что в тот миг полиция отошла погреться на солнышке. Но кроме обычных стражников за домом следили переодетые чины полиции, и женская процессия от них не укрылась.

«Бывшие в наблюдении городовые Козлов и Солдатов видели все это, – продолжает ротм. Тарасов, – Козлов даже спросил у близ стоящих, что это такое, на что получил ответ, что к батюшке привозили душевнобольную; так как привоз к священникам больных здесь явление частое, то городовые и не придали этому должного значения, тем более что видели идущего за иконой монаха и не допускали мысли, чтобы Илиодор мог скрыться переодетым».

Бедные благочестивые городовые, которым не могло прийти в голову, что священник унизится до переодевания!

Сам о. Илиодор уверял, что не помнит, как переместился из дома о. Михаила в монастырь. На следующий день рассказал пастве, что у него была рвота и сильное головокружение, в забытье он почувствовал, что его голова окутана чем-то черным и мягким, ощутил тряску, а очнулся от прикосновения к своему лбу холодной железной двери монастырского храма. В других случаях предпочитал кратко говорить, что был перенесен «чудом Божией Матери», икону Которой привез на завод о. Михаил.

Дурнота и забытье вполне объяснимы после бессонной ночи, вместившей в себя долгое путешествие по шпалам и затем многочасовую молитву. Но, судя по рапорту Тарасова, о. Илиодор шел до повозки, следовательно, был в сознании. Да и сам он однажды написал: «Вспомнивши корзинку Апостола Павла, я хитростью проник в свой монастырь, хотя в светскую одежду не переодевался».

Исчезновение о. Илиодора обнаружил надзиратель Розов. Войдя в храм, он увидел, что служит кто-то другой. Доложив исправнику, наведался к о. Михаилу. Тот не позволил Розову войти, но заявил, что о. Илиодор находится здесь и придет в церковь. Надзиратель понял, что дело неладно, расспросил лиц, стоявших на улице, и от одного из торговцев узнал о загадочной повозке. Вдогонку послали стражников, но беглеца не поймали. По слухам, преследователи дважды проезжали мимо той самой повозки, не догадавшись о ее пассажире.

Вскоре о. Михаил объявил богомольцам об отъезде о. Илиодора в монастырь и сам повел туда крестный ход с иконой.

Через несколько дней Розов был уволен по распоряжению губернатора.

Около 2 час. дня о. Илиодор наконец вернулся в свою обитель: «Я приехал к вам, дети мои, и останусь здесь навсегда».

Прежде всего он вошел в храм и отслужил благодарственный молебен. Затем обратился к богомольцам, которых к тому времени собралось 4 тыс. чел., с речью:

«Божья Матерь совершила чудо: Она наложила повязку на глаза сторожившей полиции, дав мне возможность перенестись сюда. Она предотвратила преждевременную нашу смерть, ибо если бы я вышел с крестным ходом, то полиция в нас стреляла бы, убивая своих братьев».

«Несмотря на запрещение правительства я, по воле Божией, опять здесь и теперь отсюда никуда не пойду. Меня два раза захватывали в пути обманным образом и поступали со мной как с разбойником, употребляя грубую силу, и если со мной и теперь так сделают, то я поступлю, как Иоанн Златоуст. (В толпе раздаются голоса: не дадим тебя, батюшка). Повторяю, что добровольно из Царицына никуда не пойду и буду жить здесь до гробовой доски».

Исполняя приказ ген. Курлова (телеграмма в 2 час. 55 мин.), ротм. Тарасов посетил о. Илиодора в 6 час. и потребовал выехать из Царицына, получив категорический отказ. Конечно, это требование, имевшее определенный смысл на Французском заводе, в монастыре было тщетно.

Вечером, в канун Крестопоклонной недели Великого поста, в обители отслужили всенощное бдение при огромном стечении народа – 6 или 7 тыс. чел., словом, полный храм. Богослужение началось в 7 час. и закончилось в 12? час. ночи. В проповеди о. Илиодор охарактеризовал свое сопротивление Синоду как стояние за правду, несение креста вслед за Спасителем.