Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 2

– В моих глазах это бунтовщик и больше ничего».

На совещании, однако, о. Илиодора не было, но разговоры вращались вокруг его имени. «Илиодор много потрудился и вместо благодарности его сочли за бунтаря и психически больного», – говорил преосвященный, возлагая большую часть ответственности на «местную дьявольскую печать», которая «ввела в заблуждение не только общество, Синод, но чуть ли и [не] Царя». Владыка укорил и царицынское духовенство, не поддержавшее собрата.

Отметив, что в Царицыне сложились «тягостные условия для пастырско-миссионерской деятельности», при которых «каждому пастырю в отдельности грозит опасность потерять равновесие духа и подвергнуться той же участи, какая выпала теперь на долю страдальца о. Илиодора», преосвященный призвал слушателей к ответным мерам. «Вместо того, чтобы встать крепко и дать отпор революционным партиям, мы слишком сибаритничаем и не проявляем энергии, это называется религиозное дегенератство». По мнению владыки, в Царицыне надлежало создать газету, а также совет, состоящий из поровну пастырей и мирян. На предложение включить в состав совета о. Илиодора преосвященный ответил: «Не знаю, куда Бог его направит, он весьма желателен; дай Бог, чтобы он остался. Помолитесь и просите, чтобы его оставили. Я предлагал послать телеграмму от духовенства об оставлении его».

Трижды за вечер преосвященный говорил об этой телеграмме. В третий раз – после заседания, когда три женщины на коленях просили оставить о. Илиодора в Царицыне. Владыка ответил довольно резко, предложив просительницам самим вместе с духовенством обратиться к Синоду.

Собравшиеся вняли троекратному призыву преосвященного и на следующий вечер отправили телеграмму от лица Царицынского пастырского совместно с мирянами собрания.

Наконец, 30.III Синод окончательно сдался и определил по ходатайству еп. Парфения уволить о. Илиодора от должности настоятеля Новосильского монастыря. За непослушание назначить 2-месячную епитимью в Таврической епархии, куда о. Илиодору надлежало выехать по окончании пасхальной седмицы. До выполнения епитимьи он был запрещен в священнослужении. После же ее выполнения Синод намеревался рассмотреть ходатайства о возвращении о. Илиодора к месту его прежнего служения.

Епитимья подозрительно смахивала на отпуск в Крыму для поправления здоровья. Еще благотворнее, чем климат, было бы влияние таврического преосвященного, а это не кто иной, как епископ Феофан (Быстров), который постригал о. Илиодора в монахи и покровительствовал ему еще в академии. На Страстную и Светлую седмицы священник мог оставаться со своей паствой, хотя и не служить.

К середине июня Синод, очевидно, готов был сдаться на просьбы царицынцев и их архипастыря. О. Ефрем Долганев телеграфировал брату из Петербурга 31.III: «Просят вас владыко уговорить отца Илиодора чтобы согласился поехать Крым на два месяца будет хорошо желание царицынцев Бог даст исполнится».

Синод принял мудрое решение, предельно уступив о. Илиодору без ущерба для собственного авторитета. Правые газеты ликовали, всячески превознося мудрость священноначалия.

Однако самому о. Илиодору хитроумное решение Св. Синода, по-видимому, показалось чересчур сложным.

«+

Дорогой Владыка!

Получена утром такая телеграмма: "Сегодня (30) собрание у Антония. От Новосиля отчислен. Посылается Крым Феофану для лечения. Ждем еще решения царского".

Ради Бога, сейчас пошлите телеграмму в Синод о том, что лучшее лекарство мне – остаться в Царицыне.

Ваш посл.

Иером. Илиодор

1911. III, 31».

Тем же утром священник разослал Синоду и отдельным его членам телеграмму: «Ваше святейшество, болею я не от климата, а от того, что меня отрывают от дела, которое жизнь моя. Твердо веря слову Божию «просите и дастся вам», умоляю Вас ради Христа оставить меня в Царицыне. Полиция продолжает караулить меня. Вашего Святейшества истинно покорный послушник иеромонах Илиодор».

Вняв просьбе о. Илиодора, преосвященный Гермоген незамедлительно телеграфировал Синоду: «Присоединяясь к ходатайству всех царицынских пастырей и многих тысяч мирян, всенижайше ради Бога молю Св. Синод простить иеромонаху Илиодору его ошибки и погрешности и оставить в Царицыне». Владыка прибавил, в точности как его просили, что эта мера «будет единственным врачевством» для «наболевшей души» священника.

Обе телеграммы упоминали о продолжении полицейского надзора, и неспроста. О. Илиодор подозревал, что направление в Таврическую епархию – маневр, чтобы выманить его из укрытия: «Снова хотят тайно вызвать меня из монастыря и увезти с жандармами, – говорил священник своей пастве тем же вечером. – Но нет! Я уже ученый и не поеду, а вы, православные, узнайте, стоят ли на железной дороге запасные поезда». Получив ответ, что таковые стоят в Царицыне и Городище, о. Илиодор удовлетворенно рассмеялся: «Повторяю, что я не дурак и ни за что не поеду из монастыря, хотя весь Синод сюда приехал бы».

Опасения своего подопечного разделял и архиерей, даже обратившийся к министерству с прямым вопросом, не арестует ли полк. Семигановский о. Илиодора в пути.

Еще одной и, возможно, главной причиной несогласия о. Илиодора была надежда на царскую милость («Ждем еще решения царского»).

Депутация царицынских богомольцев оставалась в Петербурге, ища способ передать народное ходатайство в царский дворец. Сделать это было несложно: по утрам дежурный флигель-адъютант выходил к дворцовым воротам, принимал прошения, затем составлял их реестр, который и отдавал Государю. Но здесь, по-видимому, удалось передать собственно текст напрямую. «На наше счастье, – рассказывал потом Попов, – мы напали на хорошего адъютанта, который на свой страх, вопреки обычаю, вручил наше прошение Государю». Кроме того, депутаты надеялись получить аудиенцию. «Ожидаем приема, если соблаговолят принять», – писали они на родину в монастырь. По сведениям полиции, депутация будто бы даже телеграфировала о состоявшемся приеме, но никаких подтверждений этого факта камер-фурьерский журнал ни за март, ни за апрель не содержит. Судя по датировкам всех этих противоречивых известий, прошение передали 29 или 30.III. Получено же оно было, как гласит пометка на нем, 1.IV в Царском Селе. Неудивительно, что 31.III о. Илиодор выразил нежелание ехать в Крым, поскольку положение еще не определилось.

Впрочем, надежды было мало. Еще 24.III Государю доложили старое прошение царицынцев, составленное еще в бытность о. Илиодора в Новосиле, всего за 1327 подписями. Это ходатайство, адресованное Великому Князю Михаилу Александровичу, попало от адъютанта последнего полк. Мордвинова в канцелярию Его Величества по принятию прошений. Никаких последствий оно не имело.

Завершая свою командировку, царицынская депутация явилась (31.III) к митрополиту Антонию. Но тот был тверд и не смягчился даже тогда, когда посетители опустились на колени, намереваясь стоять так до тех пор, пока просьбу не исполнят. «В таком случае приходится уходить мне», – заявил владыка и посоветовал гостям уговорить своего пастыря ехать в Крым.

Одновременно епископ Гермоген делал последние попытки ухватиться за соломинку: 31.III вновь телеграфировал Государю, на следующий день собрал секретное заседание совета «Благовещенского братства», обращался, по-видимому, и к посредничеству Распутина. 31.III Лохтина сообщила в Царицын: «Владыко, вы сами телеграфируйте в Иерусалим».

Сам Распутин потом рассказывал о. Илиодору, что «здорово донимал» «царей» телеграммами в его защиту, причем адресаты «упорно держались, а потом сдались». Отношение Императорской четы к этим ходатайствам очень правдоподобно передано в следующем послании «блаженного старца» в Царицын: «Одна надежда на Бога. Молитесь Скорбящей Божией Матери. Всем благословение отца Григория. За нарушение спокойствия в Петербурге сердятся. Хотели дать просимые тобой деньги. Говорят – почему не просил у них отпуск. Телеграфируй: Иерусалим, русская миссия, Новых».

О. Илиодор намеревался ждать окончательного решения Синода до воскресенья 3.IV, то есть до праздника Входа Господня в Иерусалим. Возможно, дело в двухдневном сроке, фигурирующем в телеграммах царицынской депутации, или в том, что до начала Страстной седмицы все синодальные члены разъезжались.

Дожидаясь новостей, ослушник начал, не без помощи друзей, понимать выгоды для себя крымского варианта. «Илиодор начинает склоняться на убеждения и ждет только известия из высоких сфер, – писало «Русское слово». – После получения их он выедет в Крым. Он согласен на это при условии обратного возвращения в Царицын». Газета удивительно точно информирована. Преосвященный Гермоген говорил царицынцам об этих днях как о «критической минуте»: «и я, и вы, и о. Илиодор уже совершенно пали духом и думали, что наше дело совершенно проиграно и потеряно». Радченко писал, что о. Илиодор намеревался ехать в Крым 3.IV в 2 час. 45 мин.

Но в 2 час. 45 мин. уходил московский поезд. Дело в том, что преосвященный намеревался сначала отвезти о. Илиодора к себе в Саратов, а потом уже отправить в Крым. Ввиду возможности ареста своего подопечного владыка, как уже говорилось, обратился с вопросом к министерству. 3.IV пришел ответ, подписанный Курловым: «Опасения вашего преосвященства о предполагаемом арестовании иеромонаха Илиодора полковником Семигановским лишены всякого основания. Путешествие ваше и иеромонаха Илиодора никаких препятствий не встретит».

Оставалось лишь придумать, как вырваться от богомольцев. «Мы все ляжем на рельсы и не пустим», – так, по словам о. Илиодора, говорила паства о его возможной поездке в Крым. «И действительно, – прибавлял сам священник, – не пустили бы. Они, человек 200, легли бы на рельсы. Что бы надо было делать? Давить людей? Отлично, раздавили бы этих, а там впереди еще легли бы и положили бы головы на рельсы 300 человек». Циничный тон этих слов остается на совести репортера.

1.IV обер-прокурор привез Государю в числе прочих бумаг постановление о крымской епитимье. Как и относительно перевода в Новосиль, Синод решил испросить Высочайшее утверждение своего решения. И тут произошло неожиданное. Государь, месяц назад обещавший Стремоухову, что больше не простит о. Илиодора, объявил Лукьянову, что решил оставить священника на прежнем месте. На докладе обер-прокурора появилась Высочайшая резолюция: «Иеромонаха Илиодора во внимание к мольбам народа оставить в г. Царицыне. Относительно же наложения епитимьи предоставляю иметь суждение Св. Синоду».

На следующий день Синод собрался на экстренное заседание – настолько экстренное, что его журнал написан от руки. Это была Лазарева суббота, и почти все синодальные члены отбыли в свои епархии ввиду предстоящей Страстной седмицы. Присутствовали всего три иерарха: митрополит Антоний, митрополит Киевский Флавиан и архиепископ Ставропольский Агафодор. Они определили во исполнение Высочайшей воли перевести иеромонаха Илиодора из Новосильского монастыря в Саратовскую епархию для определения в Царицын, отменив запрет на совершение здесь богослужений. В качестве епитимьи было вменено состояние под запрещением в течение последних двух недель. Миловать – так миловать, не цепляясь к мелочам!

Вскоре к общей радости правых кругов Лукьянов покинул пост обер-прокурора. Илиодоровское дело было не единственной причиной, а, скорее, последней каплей. «…по слухам, Государь поставил на вид Лукьянову, что он неверно представил ему дело Илиодора и поставил его в необходимость оставить Илиодора вопреки определению Синода». «Неверно представил»! Значит, друзья о. Илиодора были услышаны и Государь понял нелепость бюрократической волокиты, поднятой вокруг илиодоровских речей.

Слова «во внимание к мольбам народа» означали, по-видимому, что царская милость – это ответ на народную петицию, подписанную десятками тысяч царицынцев. Или даже шире – на совершавшееся в Царицыне с конца января небывалое явление, которое «Колокол» именовал «непрерывным церковным народным стоянием».

«Велика сила мiрской молитвы», – писала та же газета, узнав о Высочайшей резолюции, а М. Померанцев на страницах «Русского знамени» отмечал: «Теперь, когда разрешилась царицынская история, можно решительно сказать, что только несокрушимая вера и горячая молитва святителя Гермогена вместе с верующим народом совершили чудо 1 апреля».

В монастыре знали, что благодарить за эту чрезвычайную милость следовало Императрицу Александру Федоровну. Именно она уговорила супруга сжалиться над бедным священником, что впоследствии подтвердил о. Илиодору и сам Государь.

А кто уговорил ее саму? «Лохтина и другие последовательницы Гриши старались доказать, что милость царицы ко мне – дело Гриши». По словам Труфанова, сам Григорий тоже настаивал на этой версии. С легкой руки келейника она распространилась и среди богомольцев подворья. Впрочем, о. Илиодор не слишком в это верил: «Здесь Гриша мне нисколько не помог», а его брат Михаил и вовсе кричал: «Врете вы все! Не Григорий возвратил о. Илиодора, а народ его отстоял».

Телеграмма от митр. Антония о Высочайшей милости пришла в Царицын вечером. За всенощной еп. Гермоген прочел народу это чудесное известие. Счастливый о. Илиодор, будучи не в силах сдерживать свои чувства, дважды выходил на амвон, делился с паствой своей радостью и благодарил Господа. «Так вот идите теперь к этим глумителям, насмешникам и безбожникам и скажите им, что Бог не с ними, а с нами. Давайте же возблагодарим Его и споем: "С нами Бог, разумейте, языцы, и покаряйтеся, яко с нами Бог!"».

Наутро Литургию в монастыре возглавил преосвященный Гермоген. В проповеди он сказал: «Господь в этот день воскресил от смерти Лазаря, и мы получили воскресение от духовной смерти». А о. Илиодор, наконец получивший право не только служить, но и проповедовать, воздал должное своей пастве: «Вы ждете от меня обычной проповеди. Но что я могу сказать после двухмесячной молчаливой проповеди, которая раздавалась из этого священного места, из монастыря-крепости».

Оба победителя послали Государю по благодарственной телеграмме. «Да будет благословенно Твое Царство во все дни Твоей жизни, – писал преосвященный. – Да утешит, возвеселит и исцелит Господь от всякой скорби и болезни драгоценную Нашу Мать Государыню Царицу на утешение и радость всех к ней притекающих скорбящих душ».

Преосвященный уехал днем, по-видимому, тем самым поездом, на котором еще вчера поневоле намеревался увезти о. Илиодора от его паствы. Народ провожал архипастыря торжественно, с пением народного гимна. Проводив преосвященного, о. Илиодор, сопровождаемый ликующей толпой, пешком вернулся в монастырь.

Через два дня в Царицын прибыла депутация, ездившая ходатайствовать в Петербург. На вокзале депутаты были осыпаны цветами, до монастыря ехали с пением «Славься» и кликами «ура». В храме были встречены о. Илиодором, который благословил и расцеловал своих спасителей. После благодарственного молебна все вышли во двор, и священник предложил депутатам: «Сейчас в храме вы представились Богу, а теперь представьтесь русскому народу». Попов рассказал о поездке, а народ земно поклонился депутации.

Вечером 3.IV полк. Семигановский испросил разрешения распустить вызванную стражу по уездам, о чем в тот же день последовало распоряжение губернатора, а сам покинул Царицын лишь 5.IV.

Преосвященный Гермоген и о. Илиодор победили. «Царицынское стояние» закончилось. «…я пережил с православным народом определенную нам Господом Богом Голгофу», – говорил иеромонах.

Таким образом, о. Илиодор дважды за два месяца устроил скандальный протест против своего перевода, руководствуясь как пастырскими, так и идеологическими мотивами.

Объясняя свой побег из Новосиля «скорбью о пастве», о. Илиодор лукавил. Вероятнее всего, это был побочный мотив. Осмотревшись на новом месте, о. Илиодор понял, что ему тут делать нечего, и предпочел вернуться к привычному труду: «Возьмите меня оттуда, где от ветхости все разрушается, и возвратите меня туда, где моей кровью, моими трудами устроенное без меня разрушается».

Конечно, налицо была и «скорбь о пастве», и, в особенности, «скорбь паствы». О. Илиодор так сильно привязал к себе своих богомольцев, что они уже не мыслили без него свое существование в церковной ограде. В тяжелые дни обоих «стояний», как сердобского, так и царицынского, не раз высказывалось опасение, что теперь «растекется народ, как грязь», царицынцы «отобьются от церкви» и упадут «в пропасть духовного забвения, нравственного нерадения, пороков и преступлений». Взаимное желание обеих сторон скорее умереть, чем допустить расставание, – это тревожный духовный признак, симптом болезни, пустившей корни в илиодоровской общине.

Как и в прошлый раз, даже правый лагерь сожалел о слишком дерзком поведении о. Илиодора, впавшего в «искушение» «в исступлении ума и сердца». «О. иеромонах виновен, и очень виновен, и мы прямо скажем, что находим его виновным пред всею Церковью, а не перед одним Св. Синодом, – писали «Московские ведомости». – Он подрывает нам церковную дисциплину, он дает повод к расколам, он, наконец, не понимает монашеского послушания, которое основано не на повиновении властям или человекам, а на сознании того, что Воля Божия, в судьбах отдающего себя на Волю Божию, проявляет себя во всяком случае».

Однако, как уже говорилось, о. Илиодор полагал, что его обет послушания не распространяется на подчинение светской власти, по указке которой действовал в его деле Синод. Подобную же мысль выразили восемь членов правой фракции Государственной думы в ходатайстве 26.III на имя митр. Владимира, напоминая, что пастырям «Господь повелел паче заботиться о спасении заблудших овец, чем об угождении сильным мира сего», и предполагая, что, быть может, молодой инок нарушил обет послушания, помня, что «Богу надлежит более повиноваться, чем людям».