Инженер и далее. Повести и рассказы

Инженер и далее. Повести и рассказы
Вячеслав Иванович Смирнов

В мемуарах приключения периода оккупации 1941–1945 г. и далее до 2010 г., студенческих лет, инженерной, научной, преподавательской, юридической, экономической и бизнес деятельности автора. Весь путь украшен участием красивых девушек (см. фото), представленных с уважением и любовью. Приключения многосюжетны, происходят в России, Латвии, Германии, Китае, в перестройку и до нее. В книге есть и лиричные мотивы, немного ностальгии, ресторанные приключения. Все они и реальны, и выдуманы, с насмешкой над собой, по-утреннему бодры, веселы и свежи, будут интересны молодежи, входящей в большую жизнь, и пожилым для соотнесений со своей жизнью.

П/я 109

Маленького столика не видно – он под большой чертежной доской. По ее краю ползает поперечина метровой деревянной линейки. Над листом с карандашом склонился дипломник Слава Смирнов. Углубленный в размышления, изредка бросает рассеянный взгляд в окно. Видит железобетонный забор, ограждающий территорию громадного завода, в которой он живет и на котором работает его мать Анна Ивановна. На подоконнике стоит включенная “Радиотехника” в металлическом корпусе, что-то передают. Вдруг – пауза и раздаются особые позывные Информбюро. Диктор Левитан государственным голосом сообщает, что в космос успешно запущен первый искусственный спутник земли с человеком на борту – Юрием Алексеевичем Гагариным. Сообщение взволновало Смирнова, мурашки пробежали по спине от осознания величественности и вселенской значимости события, его присутствия при этом. Рука его дрогнула и искривила линию.

Радиоприемник “Радиотехника” приносил джазовую музыку американской радиостанции Tanger из свободного порта на Севере Африки. Под нее хорошо было работать над дипломом – чертить приспособление, выводившее Смирнова в инженерную жизнь.

В школьные годы этот радиоприемник иногда звучал у его одноклассника Эдуарда. Тот жил на четвертом этаже нового „Сталинского” дома. В нем жили и руководители завода, в территории которого лежала чертежная доска Смирнова, и отец Эдуарда – латвийский министр. Эдуард выделялся крупными чертами лица. И нос, и морщины на лбу, и губы были очень крупными. Но совсем уже необычно большой была голова с буйной шевелюрой. Он объяснял причину таких размеров перенесенным менингитом. Наверно болезнь была и причиной его хулиганистого поведения. Но тогда он еще не знал, что пырнет милиционера на катке ножом, что отец спасет его от тюрьмы, что станет экскаваторщиком, что в драке ломом убьет механика, что в следственном изоляторе совершит самоубийство, вскрыв вены.

Из окна видны желтые корпуса психоневрологического диспансера и бесконечно большой его сад за высоким железобетонным забором. В саду много старых высоких лип, развесистых кленов, дубов и зарослей сиреневых кустов. В нем гуляют больные, одетые в серые халаты, перепоясанные кушаками. Некоторые в полосатых пижамах с номерами отделений. Мальчики ставят приемник на подоконник, распахивают окно, находят станцию Tanger и включают музыку громче. Мальчики видят, что больные, услышав музыку, приближаются к забору, поднимают головы и явно слушают музыку. Им делается чуть страшно, они побаиваются сумасшедших – ведь никогда не видели ни одного вблизи, а всегда только за забором. Слава:

–Что делать? Выключим что ли?

–Почему? Видишь, им нравится, ведь слушают. Давай добавим звука.

Поворачивает ручку настройки. Звук, видимо, стал хорошо слышим и больные начинают пританцовывать. Будто мы заставляем их дергать руками, переминаться с ноги на ногу, раскачиваться, словно управляют людьми помимо их воли. Некоторые подняли головы на наш этаж и смотрят серьезно на рожицы двух насмешников. Делается страшнее. Баловники прячутся, выключают приемник, закрывают окно и больше не глядят на больницу.

Студентом Слава Смирнов проходил преддипломную практику в технологическом бюро завода и вел разработку конструкторско–технологической дипломной темы „Переменно–поточная линия фрезерования буксовых наличников”. Новую конструкцию поворотного приспособления с несколькими наличниками нужно было разместить на поворотном столе вертикально–фрезерного станка, закрепить пневматическими зажимами, да так, чтобы они не только не сорвались под действием громадного усилия фрезерования, но даже не вибрировали.

Сотрудники бюро и начальник с римским именем Ювеналий вызывали симпатию в Смирнове. Ее он перенес на весь завод и после двух лет работы в трех организациях хотел вернуться в него же. Но пока он работал конструктором в номерном заводе, выпускавшем электрооборудование для судов, переход был невозможен. По распределению он обязан отработать в нем три года.

Молодые инженеры всей группой механиков в ожидании приглашения в комиссию, решавшую кого, в какую организацию, завод или институт направить на работу, толпятся в конце июня, в жаркий день, на первом этаже института. Кто-то уходит за дверь, пребывает там недолго и возвращается. Звучит вопрос почти хором – Куда? –Первым зашел староста группы, первый по успеваемости, Жора Портнов – в Академию наук. Вторым Витя Козлов – в институт, на кафедру. Жора школу окончил с серебряной медалью, а Витя с золотой. Правда все годы на экзаменах группа видела, что Витя, получив билет, всегда ловко готовился по шпаргалкам. Поэтому веры в золотую пробу медали не было. Выходит из комнаты комиссии мужчина среднего возраста и обращается к собравшимся:

–Уважаемые инженеры, я главный инженер завода, приглашаю вас всех работать на нашем заводе. Мы помогаем строить морские суда. Звучит от кого-то вопрос:

–Где вы располагаетесь, где придется работать?

–В старой Риге.

Выдвигается Розенблат :

–Я согласен. Главный инженер после короткой паузы:

– Сожалею, но не смогу вас принять, мы являемся номерным предприятием. Смирнов, подступая смело к главному инженеру, улыбаясь, спрашивает:

– А квартиру у вас получить можно?

– Да, мы начали строить дом, через год он будет сдан в

эксплуатацию и если у у вас в работе все будет хорошо, вы получите квартиру.

– Согласен, – ответил Смирнов. После чего Главный инженер ушел в комиссию. Представ перед комиссией, Смирнов заявил, что хочет работать на номерном заводе и подписал акт о направлении.

Придя домой, с нетерпением ждал маму, сидя за столом и оглядывая родную комнату в заводском общежитии – мамин диван и свою железную с панцирной сеткой кровать, полутораметровый шкаф для посуды и белья. Вскоре вернулась мать, и он с радостью рассказал, что получил направление на завод, что главный инженер обещал дать им квартиру через год.

– Какое счастье, Славочка! Просто не верится, неужели у нас будет своя квартира!

– Будет, мама, будет. Ведь обещал сам главный инженер.

Первого августа Смирнов явился в отдел кадров завода. Дирекция и отдел кадров находились в центре старого города, напротив тогдашнего Совнархоза – здания бесконечной длины в четыре этажа. Оно занимало большую часть улицы Смилшу. В нем одном находились все ведомства, охватывавшие управление всеми отраслями всего хозяйства Латвии – и промышленностью, и сельским хозяйством, и транспортом, а также всем прочими.

Смирнов был один раз в этом здании с мамой в прошлом году. Мама хлопотала о получении квартиры, т.к. неудобно жить в одной комнате с взрослым сыном. Была надежда, что высокая инстанция поможет и посоветует заводской дать ее в строящемся доме. Заранее мать с сыном были записаны на прием к Председателю Совнархоза Гайле. В назначенное время, по приглашению секретарши, вошли по ковровой дорожке в кабинет Гайле на первом этаже. Кабинет показался необычайно большим. За столом сидел Гайле. Перед ним вытянулся длинный стол с двумя рядами стульев. Гайле встал и попросил рассказать о нашей просьбе. Мама высказала свое, сын добавил.

– Хорошо, рассмотрим ваше заявление. Ответ будет письменный. До свидания. –Попрощались и Смирновы. Через две недели получили ответ из Совнархоза. Завод выделит вам квартиру согласно действующим правилам. Правило было недовыполнено – мать с сыном получили однокомнатную квартиру, хотя правила позволяли и двухкомнатную.

Надежда Смирнова работать в старом городе не оправдалась. Направили его в конструкторское бюро, куда пришлось полчаса ехать трамваем. Находилось оно в Московском форштадте. В конструкторском бюро Смирнов проектировал технологические приспособления. Начальником бюро был светловолосый начинавший лысеть тридцатилетний Светлов с чуть поврежденным и странно потому смотревшим глазом. Он дал Смирнову задание спроектировать распахивающиеся ворота в завод. В бюро не было литературы для прочностных и кинематических расчетов. А рассчитывать нужно было двухступенчатый редуктор с цилиндрической и червячной парами. Так судьба свела Смирнова с зубчатыми передачами, и он подчинился ей на многие годы.

Смирнов убедил Светлова, что без библиотеки не обойтись. Тот переговорил с начальником отдела, и Смирнов стал один раз в неделю уезжать после обеда в библиотеку Академии наук. Он был почти счастлив.

В час дня уходил из завода, расположенного в самом глухом районе города и попадал в центр старого города. Проходил парками над каналом мимо университета, мог заглянуть в свой институт. Однажды наведался в лабораторию износостойкости зубчатых передач (радиоизотопную), которую основал и возглавлял Гришко Владимир Андреевич. До этого Смирнов слушал его лекции по курсу “Детали машин”. Смирнова чем-то привлекала работа в лаборатории. Поинтересовался у Владимира Андреевича:

–Мог бы он работать в лаборатории после отработки трех лет в заводе?

–Да. Надеюсь, что штатное расписание позволит. А так-то я вас помню и знаю по студенческим временам.– Вдохновленный надеждой, Смирнов пошел в библиотеку. В жаркие дни сентября в библиотеке было прохладно, не стучали прессы, молоты, не дребезжала жестяная труба под потолком вытяжной вентиляции в бюро. В библиотеке как-то особенно приятно пахло книжками и книжной пылью. Окна были раскрыты и из соседнего здания музыкальной школы доносились нежные звуки многократно повторяемого пассажа скрипки. Прямо какая-то Италия мерещилась его воображению.

В этом почтовом ящике случилась и его первая командировка на Николаевский судостроительный завод. Аэродром „Рига – Спилве”. Впервые в жизни Смирнов сидит в самолете. Все ново, все будоражит, бешеное счастливое состояние восторга. Красивая стюардесса в голубой аэрофлотовской форме, проходя, упруго чиркает локоть Смирнова бостоном юбки, обтягивающей бедра. Чудесно! Раздает леденцы. Самолет разгоняется – захватывает дух, вжимает скоростным напором в кресло, тряска бешеная усиливается, дрожат щеки, губы. И вдруг – все стихает. Мир и покой, вираж и уходящее косо поле аэродрома под ним, а дальше дома города. В иллюминаторе появляются белые подушки облаков, пронизываемых солнечными лучами. А вот и засияло во всю солнце. Самолет поднялся над холмами облаков. Летим на Киев.

Протиснувшись между грудью стюардессы и переборкой люка, кивнув ей на прощанье, Смирнов вышел на трап, на мгновенье остановился, огляделся, вдохнул и почувствовал впервые особый вкус весеннего воздуха Юга. Разбирался долго с расписанием вылетов. Наконец нашел нужное – вылет в Николаев завтра. Сегодня есть рейс на Херсон, а от него до Николаева до ста километров и можно доехать автобусом. Купил билет за несколько рублей и поспешил на выход. Служащий махнул рукой в сторону маленького самолета, как показалось, какой-то стрекозы, – Тебе туда, –Смирнов побежал. На фюзеляже успел прочесть ” Морава” и по узкой короткой лесенке вошел в дверцу. Три задних места уже были заняты. Свободным оставалось одно – рядом с пилотом. – Так могло повезти только раз в жизни, –подумал Смирнов,– с трепетом в груди усаживаясь в кресло. Мечтал с детства стать летчиком. И вот он рядом с мечтой – рядом с летчиком. Пилот обернулся к задним пассажирам – Закройте дверь, и защелку накиньте–. Понажимал кнопки, пощелкал тумблерами. Словно чихнув вначале, завелся и загудел мотор, затрепетал пропеллер и самолет стал выруливать на взлетную полосу. После короткого разбега и, не сильно вдавливая Смирнова в кресло, самолет поднялся в ясное безоблачное небо, где сияло весеннее солнце конца мая. Смирнов разрывался, наблюдая пилота, приборы и землю. Осматривал все приборы кабины, пытался по колеблющимся стрелкам и надписям определить, что показывает тот или иной прибор. Разобрался с альтиметром и увидел показание – 1000 метров. С этой высоты зеленеющая земля, извилистая река, зеркальца озер – все хорошо просматривалось. Пилот спокойно и, пожалуй, даже небрежно придерживал штурвал. Напускная, конечно, небрежность подтолкнула Смирнова на мысль: – Не попросить ли хотя бы чуть– чуть порулить самолетом? – Но сдержался, не попросил. Захватывало дух, когда самолет иногда вдруг начинал быстро проваливаться, теряя высоту, а потом снова шел вверх. Летчик на „ахи” Смирнова улыбался. Рассказал, что самолет чешской постройки, очень легкий и потому, попадая то в воздушные потоки, то в ямы порхает как стрекоза. С большими и тяжелыми самолетами такое редко случается, да и летают они так высоко, что воздушные потоки их не достают. Но если попадают в воздушную яму, то падение длительное и серьезное. Часто страдают обычно не пристегнутые стюардессы и пассажиры. Бывают и травмы.

В Киеве было жарко, а в Херсоне был уже просто пышущий жар. На автовокзале Смирнов сел на единственное свободное заднее место маленького автобуса Павловского автозавода. Место хорошее, диван мягкий из кирзовой кожи. Окна и люки на крыше открыты и на ходу чуть продувает и сносно. Но асфальтированное шоссе закончилось, и пошла гравийная, а потом и грунтовая дорога. Пришло время испытать и терпеть. Оказалось, что открытые окна и люки – это раздолье для ветров. Ветры окружали ПАЗик. Но входили в него не только из голубых небес и зеленеющих рядом озимыми и травами полей, но устремлялись из–под колес в автобус, стремительно пронося частички почвы, песка, пыли и наполняя ими под давлением маленький автобус. И как только не регулировали щели люков, избавиться от пыли не удавалось. Но сквозняки хоть немного помогали перенести жару.

Ехали дивчины и хлопчики. Дивчины были одеты в легкие цветастые простые платья и босоножки на голую ногу. Лодыжки хорошо загорелые. Хлопчики – в хлопчатобумажных штанах и сандалиях. На головах были платки, у хлопчиков узбекские тюбетейки или кепки. Разговаривали на русском и украинском. Зная о певучести украинцев, Смирнов надеялся, что дорога будет с песнями. Но пассажиры были разрозненны. Жара и тряска многих сморили и некоторые спали. Приехали на автовокзал Николаева. Смирнов вышел, отряхнул волосы, обил плечи и грудь пиджака, посеревшие от пыли, и пошел искать гостиницу.

Гостиницу быстро нашел в центре города. Свободный номер оказался на первом этаже. Восхитительно высокой от перины оказалась кровать с хромированными стенками и возвышающимися над ними острыми маковками в форме луковицы. Открыл единственное окно, и сразу пахнуло жаром. Деревянная тумбочка у кровати была застлана белой скатеркой с вышивкой по полю красными земляниками с зелеными листочками. Стоял и небольшой стол под серой скатертью с висящими кистями, графин с водой на блюдце и опрокинутый стакан. Умывальник и туалет были по коридору. Это была первая гостиница Смирнова. Утопая в пышной перине, хорошо, но жарко выспался. В семь утра уже было жарко. По дороге в судостроительный завод нашел столовую. Позавтракал яйцом вкрутую, рыбной котлетой с гречкой, запил чаем с белым хлебом, который стоял на столах и был бесплатным.

Завод поразил бесконечностью территории, размерами корпусов. Смирнов шел к конструкторскому отделу по дороге вдоль стального бока корпуса строящегося корабля высотой в многоэтажный дом. Корабль все не кончался.

***

После Николаева Смирнова командировали в Таллинн, на Балтийский судостроительный завод, уже зимой. Город запомнился морозом, огнями фонарей, бросающих конусы света на белый снег скверов, запахом корицы и вина, вырывавшихся из двери в горе, покрытой снегом. Винный бар был устроен в холме. Вход был со стороны улицы. Дверь широко распахнута приветливо светилась. Запахи влекли, тянули, устоять и не зайти было не возможно. Мерещилось тепло и уют. Так и оказалось. Глотки сладкого горячего глинтвейна с корицей разлили по телу тепло. От вежливой, говорившей с приятным акцентом эстонки за стойкой, невозможно было отвести глаз. – Хоть не уходи,– мечтал и медлил Смирнов. Но момент не пришел.

Эстонское очарование осталось и вот Смирнов снова в Таллинне, уже осенью. Ходит по судостроительному заводу. Взбирается по сходням на рыболовецкий траулер. Воздух наполнен смоляным запахом от бухт канатов, лежащих на носу корабля. Пахнет рыбой. Всюду вьются чайки, пикируя то на воду, то на стоящий траулер. После ужина возвращается в заводскую гостиницу. С администраторшей пересмеивается такой же, как и он, командированный. Останавливается и поддерживает коллегу. Тот потчует ее анекдотами. Теперь поочередно рассказывают и хохочут, снова очередной – и снова хохот. И так до полночи.

Гуляя в парке Кадриорг, обратился к двум девушкам. Обе эстонки, по–русски говорят довольно хорошо. Высокую, светловолосую, дородную зовут Хельга. Смирнов пригласил их в кафе там же, рядом. Любимым напитком девушек оказался кофе. Предложил вина – отказались. Уговаривал, уговаривал – еле–еле согласились. Когда подали вино, Смирнов спросил:

–А как на эстонском сказать “мы пьем вино”?–Хельга, старательно выговаривая, чтобы русскому было понятнее:

– Mi jome vain. –Эту фразу на эстонском запомнил на всю жизнь.

Хельга навестила Смирнова в Риге. Своей веселостью и задором опровергла начисто насмешки по поводу темперамента эстонцев. Смирнов по–прежнему делил комнату на двоих с мамой, и поэтому Хельгу решили разместить на ночь в гостинице. Как иногородняя, она имела право остановиться в гостинице. Смирнов с Хельгой приехали в гостиницу „Балтия” и оформили ей номер. День гуляли по городу, а к вечеру вернулись вместе в гостиницу.

Выдавая ключ, администраторша как–то странно посмотрела на нас, сказав, что гости не могут задерживаться после одиннадцати вечера. Но в десять тридцать раздался стук в дверь и крики: – Покиньте номер немедленно, уже вечер! – Пришлось приказ выполнить.

Хельга

После командировок Смирнов по-прежнему чертил то механизм ворот, то кожух какого-нибудь судового пульта. И раз в неделю ездил в библиотеку. На следующий день, после