Инженер и далее. Повести и рассказы

библиотеки, завод казался Смирнову еще более неприветливым, чем раньше. Желание покинуть его нарастало. Светлов, словно чувствуя настроение Смирнова после библиотеки, хмурился, рассматривая его чертежи. Чувствовал, что ему самому в библиотеку не ходить, что пути его со Смирновым начинают расходиться.

Конструкторы бюро были среднего возраста, один–два постарше. Мало кто из них бывал на каком–либо заводе. Светлов решил расширить их кругозор и немного развлечь, и организовал экскурсию на Рижский ликероводочный завод. Согласие было единодушным, прогулявших или опоздавших на работу в тот день не было. Экскурсанты прошли вдоль автоматических поточных линий в бутылочном звоне, восхитились показавшимся им высоким уровнем автоматизации производства водок, и в завершении экскурсии технолог пригласила их в лабораторию. На столе были расставлена всевозможная продукция завода и мензурки. Технолог предложила нам открывать на выбор любые виды продукции, выделив особо новый вид – „Лимонную горькую на коньяке”. Ее – то мы и исследовали до дна, да не одну и без закуски. Выходили из корпуса нестройной извивающейся и беспорядочной, неорганизованной толпой со смехом и шутками на винную тему. На проходной нас окинул понимающим взором охранник, привыкший регулярно видеть крепящихся деланно ровно идти работников после смены.

После экскурсии отношения со Светловым оставались по–прежнему не лучшими. И при первой возможности расстаться, когда его попросили выделить человека для работы в узком месте – в цехе, на участке шкафов для судовой электроаппаратуры, он не возражал. Так Смирнов стал помощником мастера в цехе. Началось общение с рабочими жестянщиками, сварщиками, резчиками на гильотинных ножницах. Выписывал наряды, распределял по работам, процентовал готовность ящиков, закрывал в конце месяцев наряды, участвовал в планерках у начальника цеха. В середине месяца привычной был диалог с жестянщиком выпивохой Микелисом, пропахшим дымом и водкой.

– Мастер, какая будет процентовка этого ящика?

– 60 %.

– Мастер, совсем мало получу, сделай больше.

– Куда уж больше, итак не остается денег на закрытие в конце месяца.

– Мастер, тебя не забуду.

– Хорошо, 70%, и ничего мне от тебя не надо. В конце месяца ведь получишь совсем мало, и выпить будет не на что.

– Ты прав, мастер, но сегодня сделай.

В цехе сошелся с другими молодым специалистами Сашей Федуном, Борей Эстеркиным и мастером Юрой Шалаенко. Люди в заводе сильно отличались от тех, кого он встречал на практике в Вагонзаводе. Были жестче, грубее, выглядели мрачными и унылыми. У Юры впечатление было ничуть не лучше. Оказалось, что все они приехали в Ригу из разных республик. В обед молодые специалисты уходили с территории, гуляли в соседнем парке, мечтали уйти с этого завода. Смирнов рассказывал им, каких прекрасных людей он встречал на Вагонзаводе. Вместе перебирали косточки обидчиков молодых специалистов – начальника цеха Каяндера, его заместителя Волкова и других. И вот Юра, в один из обеденных перерывов солнечного сентябрьского дня, на доске строительных лесов строящегося цеха, написал покаянное заявление. И знал же, что придется отрабатывать трехлетний срок, но тешил себя свободой на бумаге. Смирнов уговорил его повременить, не горячиться, не отдавать заявление начальнику цеха.

– Отдай мне на хранение, будет лежать в моей тумбочке– Заявление так и не было востребовано Юрой. К удивленью, пролежало, сохранилось до сегодняшнего дня, т.е. почти сорок пять лет, и стало документальным подтверждением наших искренних душевных терзаний тех лет.

Смирнову не всегда удавалось сесть за стол точно в восемь утра, за что получал замечания от своего начальника Светлова. Когда работал мастером в цехе, показался непокладистым и непослушным заместителю начальника цеха Волкову.      Волков, похоже, не прошел курса управления персоналом. Вид имел жестокий, лицо в оспенных ямках, голос грубый. Сыпал нехорошими словами в сторону Смирнова по простейшей причине. Приехал в Ригу из Бердска. Не по нраву ему было ласковое обхождение с молодым специалистом. И когда потребовалась рекомендация Смирнову для месткома на получение квартиры, оказалось, что рано еще ему с мамой выделять квартиру, и отказали. Главный инженер сдержал другое данное им обещание при распределении. Коль не дали квартиры – разрешил уволиться до окончания срока отработки в три года. Расстался Смирнов с Юрой. Тот остался на заводе, а заявление дождалось своего часа и предстало перед вами, читатель.

Две недели Смирнов счастливо гулял по осенней Риге. Но потом решил устроиться на завод, и начал с известного ему вагоностроительного завода РВЗ, потом обошел еще несколько, но везде отказали – он молодой специалист. Его не имели права принять, т.к. он должен был отрабатывать три года на заводе, в который был направлен по распределению. Загрустил Смирнов, заскучал. Все товарищи при деле, работают, а он гуляет. Да и запаса денег никакого не осталось. Оказался на иждивении матери, как и в студенческое время. На душе стало неспокойно, даже тоскливо. Написал письмо в Москву, в Главк Судостроения с просьбой разрешить свободное трудоустройство. Начал настраиваться на долгое ожидание, но поиски места не прекращал. Побывал на Дизельном заводе, где начальником отдела кадров работал отец одноклассника Валерия, Василий Аркадьевич, у которых Смирнов много раз бывал. Их семья занимала большую трехкомнатную квартиру в доме постройки тридцатых годов двадцатого столетия. Василий Аркадьевич в школьные годы Смирнова работал директором хлебозавода в Риге. До этого служил в авиационном полку в звании подполковника. С восхищением вспоминал те годы. Рассказывал, как приспособился выносить авиационный спирт с аэродрома. Проходная – КПП была очень серьезным препятствием для всех, кто выходил или входил на летное поле и ангары технического обслуживания, и никакие уговоры и ссылки на день рождения или Новый год, или в связи с взятием

Праги на часовых не действовали:

– Не, нет и только нет. Никакого спирта, ничего не выносить за территорию.

– Тогда, – рассказывает Василий Аркадьевич, – я воспользовался книжкой “История ВКПб “. Изучил все страницы, а после изучения, зачем мне они? Вырезал в них по размеру фляги окно и стал укладывать в него тару. Проходил на поле, работал, подходил к заправщикам и заправлялся. Укладывал флягу в “Историю ВКПб” и преспокойно проходил КПП.

Мать Валерия не работала, занималась домом и двумя сыновьями. Смирнов бывал в их доме в будни и в праздничные дни, когда накрывался хороший стол. Мать и отец Валерия любили петь. Пели много, вдохновенно, в два голоса или сольно по очереди. Смирнов подтягивал понемногу, потихоньку. Пели, по–видимому, и старинные русские студенческие песни:

– На свете жил студент веселый. Любил он женщин, любил вино,

Но не любил он труд тяжелый, к монашкам лазал он в окно. и другую:

– В гареме нежится султан. Ему счастливый жребий дан

Он может девушек любить, хотел бы я султаном быть.

Но нет, он жалкий человек – вина не знает целый век.

Так запретил ему Коран – вот почему я не султан.

Любовь к песням и пенью входили в Славочку с детства. Песни под аккомпанемент гитары пела ему мама, Анна Ивановна. Пела красивым голосом, задушевно. Да и песни были красивые мелодичные, нравились Славочке. Многие из них он запомнил на всю жизнь и поет до сих пор. Мама напевала старинные русские романсы и цыганские песни. Звучали „Соколовский хор у Яра”, “…я выхожу одна на балкон…”, песни из репертуара знаменитой до войны цыганской певицы Ляли Черной. Так Смирнов и полюбил пенье и в компании, и для себя одного. Пел и дома в одиночестве, и в лесу, и в поле, и в банкетных компаниях без всякого стеснения, смело и с большим удовольствием.

Проходная Дизельного завода, РДЗ. Позвонил Василию Аркадьевичу, тот на проходную – и вот Смирнов у него в ОК. Вошел с большой надеждой. Каждый отказ усиливал чувство безнадежности и приводил в унынье. Теперь идет к хорошо знакомому человеку, почти другу. Но снова звучит:

– Не имею права, ты, Слава, молодой специалист, закон запрещает тебя принять. Жди ответа из главка твоего почтового ящика.

Ответа из главка судостроения все нет. Побывал и в отделе кадров завода РЭЗ, что напротив РДЗ. Доехал до далекого завода ВЭФ. И везде звучал тот же ответ, который услышал от Василия Аркадьевича. Иногда в ответах звучали интонации почти ужаса, мол, вы говорите о настолько опасном, грозящем тюрьмой деле.

И вот удача – проектная организация “Оргпроектцемент” московского Союзного подчинения, видимо, Главцемент не побоялась принять молодого специалиста. Так Смирнов снова стал работать конструктором в окружении далеко немолодых инженеров. Были и совсем старые. Унылые, грустные. – Почему они такие, – удивлялся Смирнов. Ведь имеют работу, получают зарплату. Побывали бы, как он, почти месяц безработными, были бы радостными, как он теперь, будучи принят в бюро. Не знали они русской пословицы: День меркнет ночью, человек – печалью и давали себя чувствовать пожилыми и печальными. Но вернувшись с обеда, как-то странно бодрились, даже, пожалуй, были веселы. Винный запах выдавал причину – не только закусили, но и выпили. Признавались, что без бокала шампанского не обедают.

Удалось Смирнову побывать и в командировке на Броценском цементном комбинате. Печь обжига сырья была бесконечно длинной, толстой и вращалась. От нее исходил жар. Ему же пришлось эскизировать вытяжное устройство рукавов, через которые подавался цемент в тарные мешки. Пришлось залезать на самый верх высоченной многорукавной башни, похожей на голову слона, с которой свисали несколько хоботов брезентовых рукавов – цементоводов. Под потолком цеха стояла жара, пот скоро появлялся на лице, на руках, заливал глаза, налипала цементная пыль. Закончив эскиз, слезал, отряхивался, отплевывался от набившейся и в рот, и в нос пыли – словно побывал в жарком бою.

Получил, наконец, долгожданное письмо из Москвы, из Госкомитета – разрешали свободно трудоустроиться. Вот это, такое простое по содержанию и на вид, письмо.

Вольная грамота

Но оно как в сказке, в которой Славочке на перекрестке трех дорог предстояло выбрать одну: “Налево пойдешь – счастье найдешь, направо пойдешь – смерть найдешь, …”, открывало Смирнову многие пути. Потому радость его была беспредельной. Наконец–то он свободен и может пойти в институт, в лабораторию, или на Вагонзавод. И вообще – куда угодно. Инженеры требовались почти везде. Страна в 1962 году была на подъеме.

Лаборатория

Памяти В. А. Гришко

После года работы по направлению конструктором и мастером цеха в номерном заводе молодой специалист получил право трудоустраиваться самостоятельно. Куда как более привлекательной ему казалась научно-исследовательская работа. Еще в восьмом классе в разговоре со школьным другом Олегом, когда они спрашивали друг друга – Кем бы ты хотел быть?– Олег сказал, что научным сотрудником. О такой работе или должности Слава услышал впервые. До этого мама, когда везла его в бричке в третий класс сельской школы, говорила:

– Закончишь, Славочка, школу, поступишь в институт и станешь инженером. – Никогда в школьные годы Слава не встречал ни научного сотрудника, ни инженера. В институтские годы побывал в научной лаборатории зубчатых передач, познакомился с ее руководителем Владимиром Андреевичем Гришко. Лаборатория понравилась и чем–то привлекла его.

Уйдя с завода, помня о его доброжелательном отношении к нему Гришко, Смирнов направился к нему. Лаборатория находилась в самом центре Риги, на улице Вальню, 10, которая заканчивалась через 200 метров от двери лаборатории, упираясь в Пороховую башню с увязшими в стене пушечными ядрами времен осады Риги Петром Первым. Владимир Андреевич встретил его, открыв тяжелую, в железных кованых цветах входную дверь, и повел по винтовым лестницам на четвертый этаж в свой кабинет. Кабинет оказался маленькой комнаткой под низким потолком, с одним невысоким узеньким окошком от пола, в которое проникало мало света, и потому всегда горели одна лампочка и настольная лампа. Торцом вплотную к окну стоял однотумбовый стол, стул хозяина и стул для посетителей. От двери, слева, располагалась полка для книг и документов лаборатории. Позднее Смирнов узнал, что там стояли и лежали многие папки с планами работы лаборатории на год, пятилетку и перспективу, программами вхождения в планы Министерства образования, Академии наук Союза и Госкомитета по науке Союза.

Заведующий лабораторией Износостойкости зубчатых передач (радиоизотопной) механического факультета Рижского политехнического института, к.т.н., Владимир Андреевич Гришко, имел представительную фигуру, довольно высокий рост, почти высокий, брюнет с вьющимися волосами, на крупном мясистом носу очки с толстыми стеклами. Поверх костюма, как и положено правилами санитарной радиационной безопасности, был одет в белый халат. Разговаривает, приблизив лицо к собеседнику, с придыханьем и с душою. Рассказал Смирнову о специфичной и опасной работе с радиоактивными изотопами, которые использовались при регистрации износа зубчатых колес, и согласился принять его старшим лаборантом. Смирнов освоил нужное из науки о изотопах, сдал экзамен Владимиру Андреевичу и был догружен обязанностями радиометриста лаборатории.

На втором этаже, в небольшой комнате, соседствовали большой квадратный стол и громадный эвольвентомер немецкой фирмы Цейсс для измерения эвольвенты зубчатого колеса. Число научных сотрудников не превышало числа сторон стола – больше посадить их было некуда. За столом, покрытым коричневым линолеумом, сидели четверо в белых халатах – Лиесма Свикке, Инесса Степанова, Юра Жуков и Слава Смирнов. Нельзя не упомянуть их вечной уборщицы Марты, вечной потому, что кто бы ни пришел работать в лабораторию, кто бы ни уволился, кто бы ни умер – всех она встречала по утрам и пережила. Места на столе только и хватало, что для книги и листа бумаги. Рядом стоял стол, на котором находилась защитная стенка, сложенная из свинцовых кирпичей с одним прозрачным кирпичом из свинцового стекла в центре. За этой стенкой можно было работать с радиоактивными металлами или жидкостями, манипулируя руками в резиновых свинцованных перчатках. На этом же этаже, через маленькую комнатку располагалось “сердце” лаборатории – зубчатый стенд, на котором проводились исследования износа зубчатых колес. Колеса были активированы в ядерном реакторе, работали в циркуляционной системе смазки. Детекторами их износа были счетчики радиоактивности Гейгера–Мюллера или сцинтилляционные, возле которых в медных трубопроводах пролетал масляный поток с радиоактивными частицами износа.

Иногда к их линолеумному столу подходил завхоз Сергей Михайлович Лютов – полковник артиллерии в отставке. Коренастый, добродушный, осанистый и степенный, чуть с сединой в негустых волосах, всегда с улыбкой и, как и все сотрудники, в белом халате.

– Ну, что, наука. Как дела, как пишется? Что-то ты Смирнов давно бумаги не просишь? Мало работаешь. Пиши, пиши больше– Смешил всех, и сам довольный шуткой с улыбкой и уходил. До отставки он служил в Управлении Главного штаба артиллерии, которое находилось в здании Адмиралтейства, в Ленинграде. С восхищением и уважением рассказывал о своем начальнике:

–Какой был столоначальник! Выдающийся был руководитель. Как он умел работать с входящими письмами! Талант, талантище! Всегда найдет самые убедительные причины отказать в исполнении им самим или отделом, или доказать, что к его отделу вопрос не имеет отношения и умело направить мысль вышестоящего на истинного исполнителя. Работать у него было легко.

Сергей Михайлович казался Смирнову очень пожилым, как всегда кажется молодому человеку тот, кто немного его старше. Так и Владимир Андреевич, думалось, мужчина очень больших лет. И когда сотрудники видели, что он немного игрив с Инессой Михайловной, то очень удивлялись – что это с ним, да и женат ведь, да и она замужем. Интересоваться девушками, считал Смирнов, имеет право только он – молодой человек. Да и Сергей Михайлович, наверно, не чувствовал себя пожилым и на равных с сотрудниками участвовал во всяких затеях. Владимир Андреевич привез из Одессы исторический дух российского студенчества, неведомый студентам, учившимся в Риге, атмосферу российских вузов, студенческой жизни, активности, открытости, веселости, любил его сам и активно поддерживал. По стенам винтовых лестниц всех этажей размещалась фотографии с событиями из жизни лаборатории, планы, отчеты о работе и достижениях.

С согласия Владимира Андреевича к празднику 8 марта Юра Жуков и Смирнов нарисовали с десяток картин на ватмане, выражающих радостное молодое весеннее настроение в манере абстракционизма. Малевали с вдохновеньем, свободно пользуясь кистями и любыми красками, ибо не имели никаких ограничений, т.к. этих наук не проходили.

Картина названа „Безденежье” – вечное финансовое состояние молодых специалистов. Но этикетка на бутылке с несколькими медалями казалось бы этому противоречит. Но – нет. Цены на вина соответствовали нашему финансовому состоянию. На табурете непременный атрибут лаборатории – свинцовый контейнер для изотопов. Праздновали в стенах комнаты, увешанной этими, с позволения сказать, картинами. И естественно, как сапожник без сапог, так и наш прекрасный фотограф Юра Жуков все сделал для общества, а сам остался за кадром. Но он нам попадется ниже.

В очередное 8 марта Смирнов и Сергей Михайлович старательно разработали меню для праздничного стола. Задания раздали всем сотрудникам – кто, что и сколько принесет. На следующий день, придя в лабораторию, Смирнов звонит домой Сергею Михайловичу, чтобы кое–что уточнить по празднику.

Отвечает жена:

– Сергей Михайлович ночью умер. –Смерть и похороны вместо праздника, первые в жизни Смирнова.

Завлаб Владимир Андреевич был всего на шесть лет старше Смирнова и остальных сотрудников, жизнерадостный, любивший шутку и готовый       улыбнуться ей. Родился и жил в Украине, окончил Одесский институт инженеров морского флота, плавал в Черном море на нескольких кораблях, был пропитан вольным и веселым духом корабля и моря. Имел правильный литературный выговор, читал лекции по деталям машин очень интересно, пожалуй, даже увлекательно, что и привлекло Смирнова в его лабораторию. Лабораторию Владимир Андреевич создал с нуля, как говорится. Его титаническими усилиями был спроектирован и изготовлен зубчатый стендом с замкнутым контуром, оснащен всей необходимой аппаратурой для измерения зубчатых колес, их износа и радиоактивности. Владимир Андреевич имел ученую степень кандидата технических наук, издал в ЛГУ монографию.