Казачья Молодость

– Я хотел как лучше…, – виновато буркнул он.

– Спасибо, Петр, за твою медвежью услугу, век не забуду. Ведь ты хотел отвести беду не от меня, а от себя. Но роль карателя ты, городовой казак, исполнил справно и жандарм тебе за это передал благодарность.

А «медвежья услуга» Петра сработала. Помнится, жандармы неожиданно появились в классе. Хотя многим казалось, что «дело» наше улеглось. Два жандарма встали у двери в ожидании команды своего офицера. Как только они вошли, я глянул на Петра, ища ответа на то, чего он добивался, якобы, защищая меня. Но ни одна черта не дрогнула на его правильном лице. Появился надзиратель, Он заставил меня встать из-за парты. Более унизительного в присутствии класса я никогда не испытывал. Но держался я твердо, хотя при виде жандармов вдруг почувствовал арестантскую обособленность и бесправность в классе. Я понимал всю униженность своего положения и почему-то неловко улыбался. Класс смешался: не каждый день можно видеть арест живого «социалиста». Кто-то хотел поддержать меня словом. Кто-то старался пожать мне руку. Жандармы оттесняли любопытных. Ведь меня должны вот-вот отвезти, лишить свободы разлучить со всей обычной жизнью. Все слышали разговоры в городе о социалистах. И вот это слово «социалист» материализовалось в их классе. Одно дело безобидные игры в партии, в партию эсеров, кадетов, но не было никого из партии социалистов, живых, настоящих. Но зато как злорадствовал надзиратель. Худой, как пересохшее дерево, высокий, он и говорил скрипучим деревянным голосом, меряя класс из угла в угол на длинных, как ходули, ногах, гулко стуча подковами каблуков сапог. А то вдруг останавливался и из-за спин жандармов заглядывал на меня, как на пойманного зверька. Еще бы! В его классе поймали социалиста. Он о чем-то спрашивал охрану, но те молчали как истуканы. Они смотрели на меня, как на провинившегося шалуна, которого они должны будут волей-неволей увести. Меня лишат воли распоряжаться собою и я окажусь на положении того мальчика из детства, бредущего по этапу за каторжанами.

Прошел час… другой… Класс заволновался.

– Господа, успокойтесь. Сейчас явится капитан и все, Бог даст, обойдется, – с ласковой усмешкой проговорил один из жандармов.

*

Я не мог представить, что было бы с матерью, когда она увидела бы мой арест. От слез, она закрывала бы платком лицо, но рыдания бы ее прорывались. Отец только бы махнул рукой: он не переносил слез матери, как не любил долгие проводы – это лишние слезы.

Но арест и на сей раз провалился у жандармов. Они покинули класс так же неожиданно, как и появились. Может это была сцена общего устрашения? Не знаю. Хотя и может быть. Офицер даже не зашел, не извинился за срыв урока. А ведь был урок закона божьего. Наш священник только перекрестил уходящих жандармов.

На выходе из гимназии я меньше всего ждал встречи с крестным. Я боялся услышать от него поучительной морали по поводу только что случившихся событий: и разгон кружка, где мое участие теперь всем известно, и этот разыгранный фарс ареста моего. Нет, он не стал ни ругать, ни журить меня. Он только напомнил мне о встрече с полковником казачьего полка и с директором гимназии.

– Яков, ты пойми, – начал он, когда мы пошли, – вольнодумие – это все одно, что твоя шашка. С ней надо обращаться осторожно. Во-первых, в руке должно быть достаточно сил, а в голове – ума, прежде чем эту шашку ты возьмешь в руки. А во- вторых, это оружие в любом случае. То же и вольнодумие. Вольницей не надо махать, как булавой. Наши предки вольницу отстаивали, встав крепкими бойцами. А ты ни силой, ни рассудком пока не силен, чтобы встать на защиту вольницы. Знаю, всякое бывает. Казак вспыльчив. Но коль вырвал шашку, да замахнулся, то не трусь – руби.

– Я и вначале рубил, когда посягали на мою казачью честь. Я не посрамил и сейчас нашу вольницу. Да она, вольница, потянула меня в кружок. И разве в этом моя вина?

– Ты, сынок, все верно ты поступил. Но учти, чтобы птенцу взлететь надо время. Дай срок и ты расправишь крылья – вот уж тогда и взлетай, – гладя жесткой сухой ладонью по моей голове.– Вот тогда-то можно и пострадать за нашу вольницу казачью. А ведь я пришел тебе сказать совсем про другое. В этом во всем, я уверен, ты поступил верно, и так же верно будешь поступать. Тебе бы почаще бывать в конюшне отца Петра. Зайди – ведь он тебя пригашал – оглядись, вникни со временем, как варится кухня скачек задолго до стартового колокола. Как готовят скакунов, сам попроси – попробуй свои силы. Может им приглянёшься, как всадник. Вот это наш казачий путь в жизни. А кружки, партии – это не наше дело. Ведь казак более всего предан не власти какой-то, не партия, а коню! Он тебя никогда не придаст. А все твои огрехи «куриной слепоты» снял с твоих глаз, как пелену, твой благодетель Бутин. Так что молись за него и ничего не бойся. Он так и сказал мне в разговоре, что молодые люди в этом возрасте должны ошибаться, набивать шишек. Да и время ныне смутное – Россия на переломе. Нужны, мол, молодые горячие сердца…

Крестный уехал на другой день утром. Было солнечно и ветряно. Дул холодный северный ветер. Резкий, он очистил город от копоти печного дыма. Было чисто и ясно. А легкие как пух облака пробегали тенью по земле. На окраине города у монастыря я – благодарный ему до слёз – простился с крестным. Мы обнялись, прощаясь.

Солнце поднялось выше, но теплее не стало. Я долго, не отрываясь, смотрел вслед паре коней и коляски. С обочины налетел порыв ветра и из глаз вбил слезу. На сердце стало одиноко и грустно. Вспомнил на обратном пути слова крестного: «Ничто нас, казаков, не может выбить из седла. Наши предки- кочевники пришли с востока, принесли восточную мудрость: чем хуже, тем лучше. Казак сварен так, как готовилась булатная сталь. Поколение к поколению, так от века к веку прикипало в огне боев наша казачья стать. Получалось то, что называют булатной сталью. Гнется, а не ломается. Таков и казак.

Подгоняемый ледяным ветром я затрусил в город, как бочком, бывало, трусит дворняжка, чем-то озабоченная…

Я спешил мимо монастырской стены, из-за которой неясно, тускло, будто от грязи времени, проступают соборные маковки, чернеют, будто мертвые, сучья кладбищенских деревьев. Старые монастыри, говорила мне тетка Матрёна, это вехи, по которым когда-то шла вглубь России старая православная вера. Мол, монастыри были опорой государства и веры до Романовых. Долго на севере держался Соловецкий монастырь старой веры. Царь приступом, мол, с трудом его взял. Там вере отцов наших стояли насмерть…

Через дорогу против солнца глядит на монастырь своими решетками на окнах желтый острожный дом.

На громадных запертых воротах монастыря, на их створах, во весь рост вырезаны из камня два святителя с зеленоватыми от времени ликами со священным писанием в руках. Сколько веков эти древнерусские старцы старой веры стоят на воротах, глядя на острог. Уж не ровесники ли они?

А может вон за тем решетчатым окном смотрит на меня наш Евгений, дожидаясь решения суда? Я стал креститься, прося святителей на воротах облегчить участь бывшего моего друга.

Я шел, часто останавливаясь, оборачиваясь то на монастырь, то на острог. Я спрашивал себя, что заставило сблизить острог и веру? Видно так было угодно новой вере.

Солнце было в зените, но ветер все крепче обжигал меня морозом. Я обошел кругом почти весь монастырь, надеясь где-то найти вход. В одном месте показался монах в грубой черной одежде. Я остановился, присмотрелся ему вслед. Он мне показался монахом того дониконовского времени. Время, известно, быстротечно, но в монастырях оно, кажется, останавливает свой бег. Как будто и не было раскола веры в православии. А может так оно и есть: самой жизни в монастыре вовсе и не коснулся тот царский раскол веры. Ведь тогда царю нужны были только богатства старых монастырей. Ведь в старой Руси монастырь иной мог снарядить целое войско для князя.

Может вот так же триста лет назад выходил из этого же монастыря в грубой черной одежде, как вот этот монах, только что вышедший из монастыря. Раскол не изменил одежды служителей. Да и много ли нового стало в душе того и этого монаха? Ибо суть раскола: не в числе перстов для моления, и в не в азах, а она в том, что заключено под ними…

Уходя от монастыря, я еще раз глянул на него со стороны. Видно, как и триста лет, на монастыре были все те же черные тесовые, как принято у староверов в их станице Сбега, крыши. Не есть ли этот монастырь ровесник нашему, от которого остались лишь развалины. Так подумал я, возвращаясь домой.

Глава 5. Учитель

1

А между тем я вошел в пору юности, ту пору, когда совершается самое удивительное. Да и жизнь моя резко изменилась, просто расцвела, раздвинув мое мировоззрение.

В гимназии появился новый учитель географии. Постоянного учителя у нас не было целый год – все были приходящие. Словом, вели географию – кому не лень. Только что не было надзирателя… Был одно время учитель французского, Он толком русский не знал, зато мы что-то узнали из истории и географии Франции. Кстати, не был учителем географии и наш по закону божьему священник.

А новый учитель ворвался, как врывается свежий весенний ветер через вдруг распахнутое окно, сдувая со столов пыль и старые бумаги. Весна после скудной зимы всегда врывается стремительно и деятельно. Таков был приход нового учителя.

Я хорошо помню тот день, когда в класс широкой походкой не вошел, а ворвался сухощавый человек лет около тридцати, Среднего роста, он размашисто прошел, молча, к столу. Да был по расписанию урок географии, но вошел человек, внешне не похожий на наших учителей. Мы сидим. Следом за вошедшим показалось лицо Блинова. Он жестами дал нам понять, чтобы мы встали. Он еще что-то хотел сказать, стараясь протиснуться из-за спины вошедшего, но тот рукой задвинул его за дверь. Вот тут мы поняли, что это новый учитель. Мы встали. Окинув нас взглядом, он по-доброму улыбнулся, блеснув круглыми стекляшками очков аля-Добролюбов. Уже этим он сразу завоевал у меня доверие. Тут дверь вновь открылась и показалась лысая голова инспектора гимназии, но учитель перед его носом закрыл перед ним дверь. Мы притихли, недоумевая, что же будет дальше. Теперь все взоры были обращены на Дениса, но он только с недоумением пожимал плечами. Все ясно – инкогнито!

А тем временем он представился. Вот только имя его и фамилию от времени я забыл. Одно хорошо помню, что за ним так и утвердилось слово «Учитель». И именно с большой буквы. Я об этом так и записал в дневнике, который чуть позже я завел, послушав учителя.

– Я вот что, друзья, подумал, глядя на вас, – вдруг заговорил он, по-простому, проходя по рядам и заглядывая каждому в лицо, будто проверяя, кто чего стоит, – я вдруг, не поверите, увидел себя среди вас. Правда, тогда географию вел немец. Они, немцы, якобы, лучше знали Россию, чем мы, русские. Было такое время. Так вот он ставил высшую отметку только за то, что ты упомянул заслуги Гумбольта перед Россией. Вот только за одно это я был среди неуспевающих. Даже сейчас я, побывавший не в одной экспедиции, заслуг Гумбольта перед Россией так и не заметил. Но это к делу нашего урока по географии, не имеет никакого отношения. Ведь на любой предмет, забегая вперед, скажу, у каждого должна быть своя «кочка» зрения. Так вот со своей «кочки» зрения заслуг Гумбольта для России я не заметил. Но я не навязываю своего мнения. Кстати, таково мое кредо в подходе к любым знаниям, которые вы услышите от меня. Вообще, господа, легко рассуждать о человечестве, но трудно, порою несправедливо мы судим Иванова по Петрову. Человек, человечество – это философские категории, а Иванов и Петров – это живые люди. А между людьми больше социального неравенства и меньше единения, которого бы хотелось власти…

А в это время в классе вокруг меня вновь образовалась пустота. Нет друзей кружковцев. Отошел от меня, обиженный, Петр. Он не мог мне простить, что все его хлопоты «обелить» меня, представить меня невинной овечкой, провалились. Я это назвал его «медвежьей услугой». Хотя он потом мне скажет, что благодаря его заступничеству – я не попал в список неблагонадежных. И как мне хотелось теперь с новым учителем обрести вновь какую-то опору. Он по образованию палеонтолог. Работал в экспедициях. Вот и сейчас ждет разрешения отправиться в очередную экспедицию на Байкал. Эти данные об учителе буквально на следующий день принес в класс Денис. И что, мол, задержка происходит по политическим соображениям. После кружка, выходит, мы близки по духу и в придачу мой любимый предмет – географию – будет вести он. Все, кажется, складывалось для меня удачно.

Начиная всякий раз свой урок, Учитель напоминал нам, что география – это наука, а не для кучера в дорогу. Из этой науки вышли все современные науки. И физика, и химия, и астрономия и геология. И еще масса других наук. Без знания этой науки мореплаватель приплывет вместо Америки в Азию, не совершилось бы ни одно путешествие Пржевальского, не открыли бы земли на востоке казаки-землепроходцы Атласов, Дежнев, Хабаров и многие другие. Так проходили первые уроки по введению в науку географию. Здесь же он расскажет, как за многие миллионы лет, менялся облик земли, его животный и растительный мир.

– Мы живем в эпоху, когда география земли была образована ровно один миллион лет, когда начался новый период образования гор, а значит и формировались современные речные системы. Ибо в этот один миллион лет появился и утвердился на земле современный человек. И если считать, что появление человека – это добро, то в эту же эпоху природа заложила в противовес добра – зло. Возраст россыпей золота тот же – около миллиона лет. Науки скажут, что добро и зло появились не случайно, а геологически обусловлено. Всем этим занимается новая наука палеогеография. Это и есть география того периода в один миллион лет, который в науке известен, как четвертичный период.

Мы все это слышали впервые. Стояла такая для нас невероятная тишина, что было слышно, как пролетела муха. Никто не дернулся, хотя была уже перемена…

С приходом нового учителя мы многие уроки в теплые дни осени или весны проводили на местности. Как сам он говорил, будем изучать «в живую» для наглядности. Ближайшие окрестности города, его ландшафт, река станут для нас наглядными пособиями к теории. Так, рассказывая о реке, он выводил нас на обрывистый берег реки. Здесь мы узнаем, откуда берет начало река. Как река стала родиной человека, а потом и человечества, породив речную цивилизацию. В другой раз он продолжит рассказ о реке, как инструменте создания современного рельефа земли. А то спустит нас на берег реки, где пляж усеян осколками камней, разбитых о скалы в дни шторма.

– Здесь на пляже и зародился человек. Он среди обломков находил кремневые осколки с острыми краями и их мог использовать, как первые орудия труда. Поэтому-то вначале был труд, а слово появится в процессе труда. Ибо слово несет смысловую нагрузку в процессе изготовления и применения орудий труда. Потому не повторяйте, как попки, что вначале было слово. Но чтобы из камня сделать тот же скребок, будущий человек прошел долгий путь проб и ошибок. Но человек освоит это трудное для него ремесло – изготавливать орудия труда. Такой будет эпоха каменного века человечества.

Мы тут же кинулись искать кремнистые осколки пород. Но все было не так просто. Сам учитель выбрал кусок кремнистого камня и ударил об него таким же кремнем – и на отколе появился острый край.

– Вот вам, друзья, скребок времени каменного века человека. Им можно было чистить шкуры зверей, убитых на охоте.

Мы стали крутить, вертеть в руках скребок. Кто-то даже черкнул им по руке – появилась кровь.

– Река – это природная мастерская. Так из булыжника строят мостовые. Римские знаменитые дороги. Все, что построено из камня – это на века. Те же египетские пирамиды. Дворцы, обелиски, старые монастыри и тюрьма. Камни несут нам письмена древних людей. На камнях Петропавловских казематов декабристы оставили свои автографы. На камне в Забайкалье на старом кладбище я нашел замшелую надпись: «За Вашу и нашу свободу». – Учитель задумался.– В Питере в горбушках булыжников на мостовых мне почему-то кажутся, что это затылки черепов несчастных рабов, на костях которых и возвели столицу, ее дворцы и парки, а народ жил в избушках с земляным полом.

– Выходит, мостовая то же памятник? – заметил Денис.

– Да, это подлинный апофеоз рабству в России. У Верещагина есть картина «Апофеоз войне». Изображена пирамида из человеческих черепов. Или его же полотна из Туркестана. На них вся бессмыслица войн и смерти, затеянных властью. Увидев подобное, наследник бросил в лицо художнику: «Не разрешаю».

Мы слушали рассказ учителя под глухие удары волн о подступивший к воде скалистый берег…

Как-то учитель заговорил о Сибири и то, как казаки отвоевали ее у кочевников.

– А у нас свой есть казак! Такие точно могли отвоевать Сибирь. Он взял да и запустил тряпку с доски в глаз учителю, – крикнул с Камчатки Денис. – А потом он подружился с этой учительницей.

– Что ж, это похоже на казаков, что покорили Сибирь

– …а наш покорил АБ! Ну, учителя русского языка, – стушевался Денис.

На перемене мы разговорились. Он стал расспрашивать из какой я станицы и что фамилия моя идет из Даурии. Туда я поеду, подумав, добавил Учитель, вот как только получу разрешение. Осмелев, я спросил его: строили ли казаки свои монастыри? При этом я коротко сказал о развалинах.

– Вопрос серьезный. Будем думать сообща. Разгадаем, я думаю, твою тайну развалин.